Скамейка

Он приходил в парк каждый день и всегда садился на одну и ту же скамейку. Казалось, все уже знали, что это ЕГО скамейка, потому что он сидел на ней всегда один. А может он приходил в парк на рассвете, когда там еще никого не было, и занимал своё место, как лежак на пляже.

Но неизменно, независимо от погоды и времени года, он был там.

Менялась только одежда. Весной и летом — легкий парусиновый пиджак и белая кепка. Ранней осенью — ветровка из бежевой плащёвки. Поздней осенью и зимой — мутно-чёрная куртка из стёганой болоньи и к ней шарф и пыжиковая шапка, чуть побитая молью, но такая же упёрто-живая, как и её хозяин.

На скамейке он раскладывал шахматную доску, аккуратно расставлял на ней фигуры и играл сам с собой. Старожилы в парке помнили, что когда-то он приходил сюда с женой, невысокой полненькой женщиной в белой панамке. Они гуляли по дорожкам, а потом садились на эту скамейку. Она доставала из цветастой матерчатой сумки пакет с пирожками и термос. Они ели свои пирожки и запивали чаем из крышки термоса по очереди, а потом играли в шахматы.

Но затем он стал приходить один.

Тим каждый день проходил мимо скамейки, выгуливая после школы Тобика, чёрную с рыжими подпалинами таксу. Иногда он останавливался и наблюдал за ходом игры. 

Тиму было шесть лет, когда отец показал ему, как ходят фигуры и научил основным комбинациям. Они играли, если у отца было настроение и свободное время, что случалось нечасто.

Как получилось, что Тим стал партнёром старика за шахматной доской, он не мог потом точно вспомнить. Помнил только, что было начало октября. Кончалось бабье лето, и солнце нежно и как бы виновато прощаясь, гладило  мерцающие алым и золотым кленовые листья.
Ярко-красный лист упал на кепку старика и алел на его голове, как свежая рана… Они  увлеченно двигали фигуры, пока Тобик деловито исследовал окрестности вокруг скамейки на предмет пахучих посланий.

Поначалу Тим проигрывал, но со временем стал играть лучше. Партии проходили в молчании. Старик вообще говоруном не был, а мальчик стеснялся его о чём-либо спрашивать.

Играли они в шахматы всю зиму, и Тим делал явные успехи.

Родители не сразу, но заметили, что прогулки сына с Тобиком стали затягиваться, и потребовали объяснений. Тим честно рассказал, что играет в шахматы в парке, поскольку папе недосуг, а ему интересно, и вот нашёлся партнер.

По настоянию матери отец в воскресный день отправился с сыном в парк, познакомился с Корнелием Николаевичем, так звали старика, и даже сыграл с ним партию вничью. После этого родители успокоились, решив, что такое времяпрепровождение — наилучшее, что может происходить с ребенком в пубертатном возрасте.

И Тим со стариком продолжили играть.

Наступил май, близился День Победы. Корнелий Николаевич пришел в парк в своем светлом пиджаке, на лацкане которого сверкал орден Красной Звезды.
Заметив взгляд Тима, старик вдруг сказал: «Это за Прагу». Тима подмывало задать ему вопросы, но он всё не мог решиться.

Корнелий Николаевич неспешно, как всегда, расставлял фигуры на доске. Из репродуктора в парке звучали военные марши, песни военных лет. Оторвавшись от шахмат, он рассеянно взглянул на Тима и вдруг заговорил.

Видимо, он когда-то курил, потому что, рассказывая, машинально лез в карман пиджака, словно ища там портсигар, запинался, вынимал руку и продолжал. Лицо его как-то изменилось, словно помолодело. Смотрел он при этом не на Тима, а на верхушки деревьев, усыпанных молодыми, только что вылупившимися, листьями, словно говорил сам с собой, только вслух.

За год до начала войны он окончил школу и поступил в Институт Цветных Металлов. Было лето, они с друзьями чувствовали себя свободными и счастливыми. И решили разыграть одного друга, у которого был день рождения. Розыгрыш был абсолютно дурацкий, но, как им казалось, совершенно невинный. Позвонили имениннику, изменив голос, поздравили его с днем рождения от имени таинственной организации любителей кваса и предложили ему выйти на улицу и встать в очередь к квасной бочке. К нему якобы подойдут и произнесут пароль: «Вы ещё не пили кваса сегодня?»  А он должен ответить: «Не пил, но обязательно выпью…»

И тут его будет ждать большой сюрприз.

По их замыслу должна была появиться девушка Оля, которая очень нравилась нерешительному имениннику, поцеловать его и вручить бутылку шампанского, которую они вместе с ним и распили бы за его здоровье. Олю они вроде как уговорили. Но ошалевший приятель, напичканный пропагандой о коварных шпионах, с перепугу позвонил в милицию и сказал, что его пытается завербовать какая-то тайная организация.

Шутников арестовали. Дали по-божески — шесть лет. А через год началась война.

Он в этот момент «исправлялся» в лагере. Написал заявление, что хочет воевать, и его взяли в штрафроту. Когда Тим спросил, что такое штрафрота, старик посмотрел на него печально и ответил: «а это как вантуз, что засор в раковине убирает. Только там вместо вантуза были живые люди…»
И воевали они яростно, порой шли в атаку с винтовками, почти без патронов, когда боеприпасы заканчивались, а новых не подвезли. Но приказ наступать был, и шли они практически врукопашную…

Сколько их полегло… Из всей роты осталось в живых трое, тяжко раненых. И он был одним из них. Выжил, и ему даже должны были дать медаль за отвагу, но награды не дали, а перевели в регулярную часть — в пехоту — с которой он и прошёл до конца всю войну.

Ещё на зоне он пристрастился к шахматам. Играть его научил сиделец-гроссмейстер, осуждённый за шпионаж. Шахматы были из хлебного мякиша, черного и белого, который гроссмейстеру удалось «по блату» раздобыть, а доска – кусок картона, расчерченного углём. А те, в которые они играли с Тимом, Корнелий Николаевич нашёл в разрушенном бомбёжкой доме уже на пути к Праге. С тех пор он с ними не расставался.

Тим осмелел и стал задавать вопросы про войну, но старик вдруг сморщился, как от боли, и неожиданно резко ответил:
— Грязное это дело — война — гиблое. Она высасывает из человека всё человеческое, неважно, на какой стороне он воюет. И даже если жив остался, то всё равно искалеченным живёшь.

И так же внезапно замолчал.  А потом, как бы оправдывая свою вспышку, произнес:
— Не люблю я эти воспоминания. Вон смотри, какой прекрасный мир вокруг, — и показал на молодую траву и ожившую листву. — Мир этот помнит только хорошее, и сколько не рви его на части, жизнь все равно возвращается…

Прадед Тима прошёл войну, но умер после – полученные ранения сократили срок его жизни. Дед о войне не рассказывал, он родился в пятидесятых и рос, хоть и в трудные годы, но уже послесталинские, когда  руководители страны  боролись за власть.

Тим всё же задал свой вопрос про орден, и Корнелий Николаевич рассказал, как они вошли в Прагу, как немцы ожесточённо сопротивлялись, как приходилось брать с боем каждый дом, улицу за улицей. Как он нашёл какую-то груду кирпичей возле разрушенного здания и вёл оттуда стрельбу...

Вдруг неожиданно прямо на линию огня выехал малец на велосипеде. Сам не понимая, что делает, Корнелий Николаевич кинулся к нему, схватил в охапку вместе с велосипедом и потащил к укрытию. Немцы  палили по нему, как по мишени. С нашей стороны солдаты тоже вели шквальный огонь, стараясь помочь своему.

Пулю в спину, пробившую лёгкое,  Корнелий Николаевич получил, но паренёк остался цел.

Немцев взяли в кольцо и заставили сдаться.
Уже в госпитале его навещала мать со спасённым сыном, приносила еду, плакала и всё приговаривала по-чешски: Panebo;e, tolyko nezem;eli!*

Командир, представляя его к награде — Ордену Красной Звезды — написал: «За проявленное мужество и за героический поступок, поднявший роту в атаку»…

О своей послевоенной жизни старик говорил мало. Только то, что окончил институт, работал инженером в каком-то секретном НИИ. Жену Катю очень любил. Жили они вдвоём. Сын умер в детстве от полиомиелита. Других детей у них не было.
А недавно схоронил свою Катю и остался один.

Более охотно Корнелий Николаевич рассказывал о лагерной жизни, чем о военной или послевоенной.
Там, в лагере, он полюбил шахматы, а ещё выработал главные правила жизни: не шутить, разговаривать как можно меньше и не заводить друзей, потому что предательство друга — самое страшное.

О своих друзьях, «членах тайной организации», осуждённых вместе с ним, он знал только то, что они не вернулись из заключения. А тот, из-за которого всё и случилось, сгинул на войне.

Летом Тим уехал на дачу, а в конце августа узнал, что родители развелись и квартиру разменяли. Тим с мамой должны были переехать в другой район города.
Перед переездом он пошёл в парк и рассказал Корнелию Николаевичу об изменениях в жизни. Старик как-то неловко засуетился, что-то бормотал под нос, вроде: «всё им неймётся»… А потом попросил Тима перед отъездом ещё раз прийти и сыграть последнюю партию.

Партию они сыграли вничью. Перед тем как попрощаться, Корнелий Николаевич сунул руку в карман пиджака, протянул Тиму аккуратно завёрнутый в газету миниатюрный шахматный набор и произнёс: «Вот, возьми на память…» Тим смутился, поскольку сам о подарке для старика не подумал, и положил свёрток в карман куртки.

Год для Тима в изменившихся реалиях жизни выдался непростой. Пришлось привыкать к новой школе, заново заводить друзей, что у него получалось не очень. Отца он видел редко. В шахматы больше не играл. Пробовал сразиться сам с собой, воткнув фигурки в дырочки на маленькой доске, подаренной Корнелием Николаевичем, но играть одному было скучно.

В конце мая он поехал на день рождения друга из своей бывшей школы. По дороге купил букет гвоздик и пошёл в парк.

Знакомая скамейка была пуста, несмотря на хорошую погоду и воскресный день. Все прочие были заняты мамами с колясками, парочками, парнями с пивом, а эта…
Он подумал, что старик отправился перекусить в кафе рядом с парком. Тим как-то раз ходил с Корнелием Николаевичем в это кафе зимой. Там они ели любимые стариком пирожки с капустой и запивали чаем. Пирожки были вкусные. Но Корнелий Николаевич сказал тогда: «Хорошие, но у моей Кати были лучше…»

В кафе старика не было. Тим подошёл к официантке. Официантка была та же, что и зимой.

Услышав вопрос Тима, она как-то странно посмотрела на него, вздохнула и ответила:
— А нет его больше. Убили, сволочи.

Но, увидев, как изменилось лицо мальчика, взяла за локоть и посадила за столик. Принесла пирожок. Тим есть не стал.
— Как убили? – почти прошептал он.
— Пять дней назад нашли его на скамейке в парке с пробитой головой и в разодранном пиджаке. Выдрали, гады, с корнем лацкан, где орден его был…

Тим вернулся в парк. Подошёл и сел на пустую скамейку, которая словно всё ещё ждала Корнелия Николаевича. Над ней кружевной тенью трепетали молодые кленовые листья. Тим положил цветы на скамейку и вдруг ясно вспомнил, как осенний кленовый лист алел на кепке Корнелия Николаевича в тот осенний день.
Тиму тогда удалось в первый раз выиграть партию у старика, и он был счастлив.

— А может, он тогда просто слукавил и поддался мне? – подумал Тим.
Он  встал и пошёл по дорожке, не оглядываясь на скамейку, на которой остался лежать букет алых гвоздик.

— Господи, только не умирай…