Иржа пронзительно и тонко...

Он клацнул челюстью вставною,
В кальсонах  яйца почесал,
И раздавивши таракана,
Повествование начал:

Служил я, братцы, в первой конной.
Не раз кормил в окопах вошь
И по утрам кобыле ротной
Кричал пронзительно:  даешь ?!

В кровавой битве под Шанхаем 
Я Ильича закрыл собой
И атаман Шкуро публично
Вручил мне орден боевой.

Пред нами падали фугасы   
И наезжал чугунный танк,
Когда с Деникиным и Щорсом
Мы потрошили курский банк.

Под Пензой, раненные оба,
Чуть не поймали Риббентропа.
Он гадил в зарослях укропа
И убежал от нас галопом.

А после, в джунглях Халхин-Гола, 
Меня пытали басмачи.   
О как болезненно и гулко
Стучали в темя кирзачи !
Но я не выдал печенегам 
Где спрятал сало и харчи.

В степи, в попоне кумачовой,   
Ведя бойцов на водопой,
Я пал контуженный оглоблей.
Не помню больше ничево…

Лишь смутно помню: запах стойла,
В степи гремит недальний бой.
Я, сладко хрумкая овсами,
Стою в конюшне полковой.

А Бонч – Бруевич с Коккинаки,
Хрустя душистою травой,
Иржут и прядают ушами,
Стуча копытом за стеной.

И закуривши самосада,
Слезу со щек смахнув рукой,
Заржал пронзительно и тонко,
Прядая вислою губой.