Зона детства

1. ПОБУДКА

О рельс молотком звон –
До самой печенки зон,
До кокона снов,
До
Обморока в ночи.

Возьми молотка пласть
И сделай глубокий вдох,
И долгую,
В полжизни,
Минутку еще не стучи.

2. Маршал

Маршал мазурку откаблучивает –
Скромный военный польский трофей, –
Все еще думая: "Я – везучий
Из остальных дворянских детей".
А писарек
Его подвиги числит,
Скоросшиватель серый открыв;
Здесь – и разрывы снарядов химических,
Концлагеря средь изгаженных нив,
Эхо кронштадских матросских расстрелов,
Верная служба за верный кусок,
Клятва царю, поругание веры
И – католический образок;
Дипломатические приемы.
Женские крепости, взятые в лоб,
Шашни немецкие скорпионьи,
Танковый клещевой обход.
Плыл счастливый кораблик пиратский –
От ватерлинии весь в крови,
В камере – мертвенный, бешеный штиль.

Произнесут на Военной Коллегии
Подписи-Парки немой приговор,
Маршальское недоуменное тело
Вытащат
В нескончаемый коридор,
И деревенский – из-под Тамбова, –
Детскую память злобой взметя,
Выцелит
В стальную глазничную прорезь
Свинцовые граммы
Классового чутья.

3. Амнистия Берии на станции Свободный

Инспектируем прошлое:
Вот на экране малец,
Каждый день запинающийся от усердия.
Он «Записки охотника» выучил наизусть
И без
Напоминаний не вспомнит о сталинской смерти.
По Свободному
Медленной сапой ползут
Эшелоны
Из Находок и Магаданов…
На мосту
Над железной дорогой, как призрак, стою.
В самом деле –
Ведь призраки не покидают экранов.
Гогот, мат-перемат, женский плач –
Воздержание зеков сменилось разгулом.
Каждой станции
Будет теперь не хватать
Женских душ,
Женских тел
И ментов в караулах
В Чесноковской
Не выдержал сцен автомат –
И фуфайки в падучей
Заползали по перрону,
Но, как вшами набитый
(а кстати, и вшами!) состав
Не заметил потерь в озверевших вагонах.

В этот день солнцу выдался выходной –
Дождик кропил по вихрам.
«Беломору», наколкам,
в такт на стыках колеса стучали:
"До-мой!",
и у окон – тоска по раздолбанным стеклам.

О столица БАМЛАГа –
Свободный зонлаг,
Где расстрелы по тысяче в день вычитали!
Ты сегодня –
Опасное зрелище для зевак:
На тебя просто-напросто
Из вагонов плевали.
 
Инспектируем прошлое,
Но память-Сизиф
Сразу в корчах забьется, потери считая.
…На откосе написано на кирпичный мотив:
«Вперед, к Коммунизму!»
и
«Да здравствует Сталин!»


4. Гость
Зимний день.
За сорок.
Много ниже.
Слухи об амнистии ползут.
Я – в седьмом
И слепну из-за книжек.

Вдруг из коридора – робкий стук.
Следом – скрежеток.
Так ноготком итожат
Жизни неудавшийся итог.
Бабушка. Придерживая грыжу.
С шарканьем из кухоньки бредет.

Пар врывается гурьбой веселой
В узкий коммунальный коридор:
"Христа ради…
Крошки с позавчора
Я не видел…"
Бухнулся об пол
Так, что сбрякали колени хрустко,
И рыданье заплелось узлом.
Бабушка:
"Господь тебе сопутствуй.
Сядь на табурет в дверной проём".

Крюк входную дверь к себе придвинул,
Пар растаял. Гостя показав:
Железнодорожный, знать. Служивый
Без полы шинель презентовал
Черную
И от мазута – колом,
Два опорка с левой, знать, ноги,
Шапка – лишь для пугал огородных…
Бабушка:
"Устал, чать, проходи".

А идти – два тяжеленных шага
До угла,
Что кухонькой зовем.
Правда, тут же гостю и награда –
Пышет печь на весь дверной проём.

Табуретку фартуком потрогав,
Бабушка приладила к углу,
Гостюшка девицей-недотрогой
Сел
И серой бородой крутнул,
Чтобы глаз голодное горенье
Не сверкало яростью тоски.
Русское – на целый мир терпенье –
Это не вершки.
А корешки,
Что Урал освоили с Сибирью,
Дальнего Востока ширь и даль:
Путь БАМЛАГа,
Высылки и ссылки
И ночной расстрельный календарь.

Гость – из этих.
Свой тугой апокриф
Он спешит в две фразы изложить.
Бабушка. Чтоб слёзы враз просохли,
Открывает дверцу у плиты,
Лиственничье красное полено
Загружает в адское жерло,
Дверца на отлете оставлена,
Чтобы без посредников тепло

Гостю опалило лоб морщинный,
Твердоскалья давних желваков,
У тепла не может быть причины
Забывать про добрых и врагов
Этих добрых:
Всем готова клетка.
Те – внутри.
А эти – вне её.
Но судьба
И злых., и добрых метит
И печалит
Черным воронком.

Гость наш отбыл
Оба страшных срока,
Смертынька косу несла, как зонт,
Трюмом баржи обняла Находка
И послала чалить горизонт.
Шторм не пожалел когтей и крыльев,
Билась врукопашную волна,
Урки четко знали, что провизия
Пятьдесят восьмой,
Конечно,
Не нужна.

Магадан скосил почти полсрока
Золото-песчаной ворожбой.
Был теснее сна
Барка кокон,
Где молитв спасительней отбой,
А подъем зудит занозой гнойной:
"Моченьки достать бы на вершок…"
со святыми клетка упокойна,
и тяжел Псалтыри обушок.

Ах, Полкан Гаранин, сучье племя,
Сталинский и выкормыш,
и зверь!
Как любил ты духовым оркестром
Услаждать очередной расстрел!
И еще – другой:
Волка волчее,
Спирту нахлебавшись,
Пистолет
Он выхватывал
И в зоне целил
В тех. Кто наводил свой марафет.

А поскольку кладбища не любит
Вечная. Как горе, мерзлота,
Зеки – бывшие когда-то люди –
Оставались во снегах лежать,
И весною их глаза смотрели
В солнечный циклопоявный зрак;
Вороны использовать умели
То, чем брезговала наша власть.

Наша власть…
Наш гость остановился:
Языка всесильно естество.
Но в глазах,
Как в детстве,
Заструился
Мертвой влаги ледяной рассол.
Руки ухватились друг за друга –
Как в свиданье через тыщу лет,
Но Земля не исказила круга,
Предназначенного для планет.

Не сомлел поэт в дворце хрустальном,
Кинофильм трофейный цвет хранит,
В саркофаге неподвижен Сталин –
Черной кровью не залит гранит.
Списки на Лубянке ждут решенья,
Зеки день и ночь "На вахту!" ждут,
Кто кого попросит о прощенье –
Черта с два!

И все-таки он тут –
Между кухонькой и коридором,
Против печки. С сединой внаклон.
Бабушка за скорбным разговором
Разогрела суп –
Куда с добром!
Хлеба споловинила буханку,
Два зубца – чесночный витамин…
Ах, граждане-граждане-гражданки!
Этот день мне, память.
Сохрани!

И она не подвела,
Надежда,
Хоть не понимала до конца:
Гость на пол сронил свою одежду.
Тень улыбки –
Вне его лица.
Миска с супом у колен мостится,
Губы дуют в ложку-озерцо,
С носа в суп
Капелью пот струится,
В счастье и испарине – лицо.

Бабушка под столик заглянула.
Старенький кухонный рушничок
Одвуручно гостю протянула,
Отерлась щекою о плечо…

Я подрос,
Кумекать научился,
Выучился и завел жену,
Завоевывал-терял позиции;
Ну, терял –
Они мне не к лицу.

Но Ван-Гог
мне разрывает душу
Со своим –
В печали –
"Стариком".

Мне еще бы бабушку послушать
С бывшим зеком.
Гостем-гостеньком…



5. Вологодский конвой шутить не любит

На болоте страшна яркой зелени ряска.
Лед кромешный грозит полыньей,
Но страшнее всего невеселая сказка
Про тебя, вологодский конвой.

Пересыльную зону перелетною птахой
Мне б покинуть
И к дому – стрелой,
Только властвует над человеческим прахом
Вологодский «веселый» конвой.

Мне б на нары – как в норку
Да сжаться в комочек,
Только злая беда за спиной:
По бараку, как в танце,
С перелыгом топочет
Вологодский настырный конвой.

От звонка – до звоночка –
Срок, как вечный лед, тает.
Наконец-то!
Свободен? –
С тоской:
Каждой ночью в мой сон
Сапогами вступает
Вологодский тюремный конвой.

6. Каторжник

В рябиннике рябчик тоскует,
Как флейта – его голосок.
На каторге Акатуя –
Острог из сосновых досок.

И – каторжные работы
На медном на руднике,
И – семилетний опыт
Готовит новый побег.

Ни горную, ни лесную
Свободу теперь не отнять.
В рябиннике рябчик тоскует,
Мне так бы
Затосковать…

7. Феллини на зоне

Хорошо Феллини
За границей жить!
Восемь с половиной
Мне пришлось отбыть.
Лагерек – не жаркий,
И не в масть – конвой.
И кино – подарок,
В сущности, простой.
Только раз вручили
Северной братве
Этого Феллини…
Вот бы на губе
Да не на «внутрянке»
Пробыл он часок
Да послушал тявканье
Песьих голосов,
Да кондей попробовал,
Челюстью шурша,
Да промерзла лёдом
Грешная душа…
Ветер шубу скинет
С сосен молодых,
«Восемь с половиной» –
итальянский псих.

8. Личное дело

В папке коричневой личное дело топорщится;
Хоть и особый отдел, но растяпы – и тут:
Неосторожно нацелила тряпку уборщица –
Вся моя жизнь вдруг оказывается на полу.

Вот – биография: почерк прилежен по-девичьи;
Вот – фотография: пристально-строги глаза;
В желтый конверт письма всажены, словно семечки
В спелый подсолнух.
Письма ленточкой кто-то связал.

Ах, мои ласточки, пойманные в полете,
В клетку посаженные,
Тюремщенные жильцы!
Строгое ведомство, ведомство автопилотное
Славно умеет
Прятать у дела концы.

Вот, значит, как!
И напрасно я маялся сердцем,
Цепи событий неверно представив себе,
И в голове пластинка
Заигранно вертится:
"Скольких друзей
лишил меня КГБ?"

9. Евангелие от ГУЛАГа

Солнце приласкает – вся недолга:
Можно дальше жить и песню петь.
Острая – из детских лет – иголка
Сделает пронзительней курбет.

Вышивка по льну и бумазее –
Робость иулине, болгарский крест,
Злая – коммуналки – эпопея,
Плоти первобытный интерес.

Зеи буреломное теченье,
Сталинский портрет из «Огонька»,
Детского запоя тяга к чтению,
За окном – Свободненский ГУЛАГ.

Что из этой жизни твердокаменной
Может вылиться в конце концов?
Смерть «Усатого» – так звали Сталина,
Заблистает лысиной Хрущев.

Выйдет напоказ «Иван Денисович»,
Зеки прочитали и – молчат.
Пусть интеллигенция неистовствует,
Тот, кто дожил, носит этот яд.

И ночных звонков сердцебиенье,
И друзей угрюмый волчий взгляд,
И непреходящее терпенье –
Перед взрывом замерший снаряд.

Эта – от Евангелия – почка
Распускалась миллионы раз.
Может быть, и рано ставить точку.
Просыпаюсь:
В дверь – звонок.
Сейчас…

11.12.1998 День рождения Александра Солженицына.