Записки из сумасшедшего дома 7. Побег

Вот уже полгода я навещаю больного вялотекущей шизофренией в психо-неврологическом интернате. Андрею 61 год, раньше он вполне был адаптирован к обычной жизни «на воле», окончил техникум, работал, даже одно время методистом, лишь в периоды обострения попадая в психиатрическую больницу. Но цепь трагических событий, и, главное, отсутствие рядом родных, привели его к пожизненному заточению в стенах интерната.  Меня наняла его младшая сестра, которая давно живет в Германии, единственный человек, который пытается заботиться о нем, хотя бы издалека.
Андрей находится в закрытом отделении из-за своей склонности к побегам. Вообще, обычно он не производит впечатления больного человека, смеется над шутками, говорит комплименты, чутко улавливает мое настроение, иногда пытается до меня дотронуться...
Иногда он бредит. Я стараюсь пропускать мимо ушей. Проскальзывают «иностранные разведки», «прослушки» и т. д., фотографироваться он из этих соображений обычно отказывается. Жалуется на какую-то силу, которая его давит, отказываеттся есть.
Иногда часть его бреда вовсе бредом мне не кажется. Например, он регулярно «разговаривает» со своей сестрой или даже со мной «по внутренней связи». И можно ли назвать это бредом, если он из этих разговоров «узнал» о реальной беременности племянницы и сообщил мне о том, что у нее родился мальчик, вот только с именем не угадал?
Или, когда он мысленно кормит птичек или собачек, которых видит в окно, и разговаривает с ними. А что еще ему остается, если кроме своего отделения, телевизора строго по часам (иногда прерывают просмотр футбола на самом интересном месте) и телепрограммы, которую я ему регулярно приношу, он больше не видит ничего?
В отделении регулярно воруют, поэтому ни книг, ни фотографий, ни бумаги с ручкой (в детстве он хорошо  рисовал), иметь он не хочет.
Я стараюсь помочь ему, чем могу. Ну, во-первых мы часто с ним вспоминаем «давече», которое не то, что «нынче» – советские магазины, автобусы, популярные тогда фильмы и пластинки, модную в те времена одежду. Он рассказывает о своем детстве, вспоминает бабушку с дедушкой, дачу. Мать умерла, когда ему было одиннадцать лет, видимо, это событие и спровоцировало его болезнь.  После таких разговоров иногда всплывает новый «заказ» - принести сырок «Дружбу», воблу или клубнику…
Водила один раз гулять, вроде хорошо погуляли, но больше он не хотел. На редкие прогулки вместе со всеми он тоже не ходил, в последний раз сказал:
 - Мне будет трудно возвращаться, с тобой бы я пошел.
- Ну, так что ж ты? Давай в следующий раз сходим! - обрадовалась я.
Вчера Андрей был настроен решительно: «Пошли гулять!» И рванул в «родительскую», комнату, где хранится их общая верхняя одежда. Куртку выбрал сразу, шапку надеть отказался, долго  пытался подобрать парную обувь, после третьей неудачной попытки я сама отыскала ему одинаковые кроссовки.
На улице он отобрал мой рюкзачок с предназначенной для него едой, надел его и скомандовал :
- Едем к тебе!
Я растерялась. Это была целая гамма чувств, которые я переживала одновременно. И страх – а что с ним делать? И простая человеческая жалость к больному человеку. И сочувствие в его стремлении отсюда вырваться. И чувство вины, за то, что я его, возможно, как-то спровоцировала, дала ему ложную надежду. И опять обидеть, обмануть его доверие, разрушить наши отношения, единственные СВОИ, которые у него есть…
И, конечно, совершенно непонятно, как в такой ситуации себя правильно вести. Потому что с такими больными психиатры обычно ведут себя, на мой взгляд, не всегда честно, не очень признавая ценность их личности. Врачей понять можно – так проще, тем более, что синдром эмоционального выгорания в помогающих профессиях никто не отменял. И в то же время, я отдавала себе отчет, что передо мной человек не вполне адекватный, с хрупкой, ранимой психикой, которая, наверно и «уснула», чтобы уйти от страданий.
И растерянность - что мне делать, если он побежит?
- …но нас отсюда не выпустят…
- Выпустят. Я уверен!
«Надо как-то его заманить в беседочку и отвлечь, » - подумала я. На проходной нас, конечно, не выпустили бы, но пока мы обходили корпус интерната, и я судорожно соображала, что предпринять, мы оказались недалеко от ворот, которые, как назло, открылись, выпуская какую-то машину! Надо было действовать быстро, пока Андрей этого не заметил.
- Пойдем, посидим вон в твой беседочке! – предложила я. Сели.
- А потом мы поедем к тебе?
Наступил переломный момент, надо было решаться:
- Нет. Я не могу тебя взять к себе.
- Почему?
- Я не могу о тебе заботиться.
Андрей сидел растерянный, и было понятно, что ни есть, ни разговаривать со мной он сегодня не будет – все его мысли были сосредоточены на побеге.
Потом я сказала, что мне холодно и через боковую дверь завела его в холл, где мы обычно с ним сидим. Пыталась его покормить, но он есть ничего не стал. Разговаривать  было бессмысленно, он сидел подавленный, в каком-то ступоре…
- Пойдем.
- К тебе или в отделение? – спросил он с надеждой.
- В отделение.
- А я на тебя надеялся…
Говоря по правде, я чувствовала себя предательницей. Когда я его вела, следила за тем, как он раздевается, когда «закладывала» его дежурной медсестре. Я высказала ей свое опасение, стоит ли говорить врачу, из страха, что Андрея оглушат дозой подавляющих психику лекарств, но сестра успокоила мою совесть:
- Да главврач все равно сейчас в отпуске…
Придя домой, я все никак не могла прийти в себя, позвонила по скайпу Людмиле, сестре Андрея в Германию. Она меня долго успокаивала, говорила, чтобы я не брала на себя вину, что он и ее, и моих предшественниц обязательно так проверял, что я и так для него все делаю, что могу, и даже больше…
- А как он выглядел? Возбужденным? Нервным?
- Выглядел спокойным. Только глаза… Очень печальные были…
Вот я сижу и думаю, можно ли считать вчерашнее поведение Андрея отклонением от нормы? Попытка вырваться на свободу – разве это не нормально для личности?
Я сейчас уже успокоилась, но никак не могу забыть эту пронзительную тоску в его глазах, когда я сказала:
- В отделение.

22.04.2015