Франция. Золото. воспоминания

Париж. Впечатления от него со мной останутся навсегда. Интуитивно я чувствую, что вернусь туда, и вернусь еще не раз. Но запомнится больше всего именно этот, мой первый Париж…
После того, как я провалилась на экзаменах в Академии, долго не могла прийти в себя. Думала, что балериной хорошей теперь мне не стать. Просто решила закончить училище и положить диплом на полку. Я просто посещала уроки, но прежней моей отдачи не было. Педагоги, конечно, видели это.
Однажды, после урока Людмила Анатольевна подозвала меня к себе:
-Алин, слушай, тут конкурс в Париже намечается весной. Хочешь поехать?
-Мне с мамой нужно все это обговорить. – это все, что я смогла ей ответить тогда.
Мне, конечно же, хотелось поехать, но отдохнуть хотелось, а не на конкурс. Репетировать, худеть и усиленно заниматься не входило в мои планы.
Мама убедила меня:
-Котик, а почему бы и не попробовать нам? Поверь, Академия эта – не высшая инстанция. Много хороших и талантливых людей не заканчивали никаких академий! Но это не помешало им стать великими.
И тут начались полгода изнурительных репетиций. Причем, я намного больше придиралась к себе, чем педагоги. Мне все время что-то не нравилось: то подпрыгну низко, то пируэты завалю, то еще что-нибудь. К началу весны я довела себя до нервного срыва. Мне казалось, что Людмила Анатольевна мало со мной репетирует, не обращает внимания на погрешности. Я переживала из-за этого, но боялась подойти к ней и сказать о своих переживаниях. За меня это сделала мама. Я не знаю, о чем они говорили тогда в маленьком кабинете рядом с балетным залом, но одно я знала всегда – мама сможет найти правильные слова. Мама всегда сможет мне помочь и заступиться за меня. И мама пошла и заступилась!
Теперь взор Людмилы Анатольевны стал пристальней скользить по мне каждый урок, за этим последовали замечания, а замечания – самое ценное, что может дать нам педагог.
После очередной репетиции Людмила Анатольевна позвала меня к себе в гримерку на разговор:
-Алин! Ко мне мама твоя приходила. Мы с ней говорили. Она сказала, что ты очень переживаешь. Что-то случилось?
-Да, - сказала я,- у меня ничего не получается, а вы и не замечаете этого. И вообще, зачем тогда все это? Я не готова к конкурсу, зачем мне ехать туда? Смысла ни в чем не вижу…
-Смысл есть всегда, Алин! Даже если ты не займешь ничего – не беда это! Зато посмотришь на людей, которые были лучше. Нельзя же всю жизнь в собственном соку вариться! Франция – прекрасная страна, съездеешь, развеешься. Не каждый может похвастать, что в свои семнадцать уже побывал в Париже. Приедешь потом, мне фотографии показывать будешь! И не переживай, прошу! Все мы ведь переживаем, когда детям нездоровится. Не расстраивай маму.
Через неделю я уже летела в самолете Москва-Париж. Со мной еще ехали несколько девочек и Галина Игоревна (их педагог). Людмилы Анатольевны не было со мной,  у нее серьезно заболела дочь. Хоть Галина Игоревна и уделяла мне должное внимание, я все равно чувствовала себя одинокой. Но я летела в Париж, и грустно мне ни капельки не было…
Я ехала по утреннему Парижу, я ехала на встречу. Чему? Не знаю сама. Поражению ли, победе? Мне было все равно, ведь я мчалась по утреннему Парижу.
Солнце освещало Елисейские поля и, тень от деревьев падала прямо на вымощенную камнем дорогу. Силуэт Триумфальной арки, как огромный маяк, говорил о том, что мы уже близко к Площади Согласия, а значит близко к театру, близко к сцене и нашей судьбе.
-Алиночка, не волнуйся только!- чуть слышно, на ухо сказала мне Галина Игоревна.
-А я и не волнуюсь, когда вокруг такая красота!
У нас не было даже гримерки. Мы сидели на полу полуголые вокруг толпы. Все спешат куда-то, шумят. Там, где мы сидели, было темно и пыльно. Очень темно и пыльно. Соседняя группа, расположившись так же, как и мы, на полу, пела песни. Итальянцы. С песней им было легче.
Холодные руки Галины Игоревны застегивали мою пачку:
-Потом девочек накрасишь, Алин. Ты ведь взрослая уже, я тебе доверяю.
Мне доверились,  я уже взрослая. Разве это не добрый знак? В своей видавшей виды зеленой пачке,  в тренировочной кофте и любимых гетрах, которые мне связала бабушка,  я гримировала девочек, стараясь ничего не испачкать и не размазать, мне ведь доверяли.
Девочки танцевали первыми. Я видела их. Ученицы Галины Игоревны. Я всегда завидовала им. У них отличный педагог, а моя Телиус даже не репетировала со мной как следует. Чем я заслужила все это? Комок встал в груди. Слышу знакомый уже голос:
-Ну что красавица! Твоя очередь, пойдем!
Все та же холодная рука Галины Игоревны ведет меня вперед по темному коридору прямо к сцене. И я пошла за ней, но выступление моей группы внезапно отложили на два часа. Мы сидели на ступеньках в холле театра Пьера Кардена. Сидели и ждали.
Видно было, как Галина Игоревна волновалась:
- Я всю ночь не спала. Все о вас думала. Как бы сделать так, чтобы лучше все прошло. У тебя в вариации места есть каверзные очень, если почувствуешь, что что-то сделать не сможешь, не делай лучше. Только не паникуй! Улыбнись! Зритель любит улыбку! Не подавай виду,  что что-то идет не так. А теперь давай, попробуй кое-что!
Она заставила крутить пируэты меня прямо в этом холле, на ковре, около ступенек, на которых недавно сидели. Объясняла, как лучше ногу поставить, как руками себе помочь. И вот странное дело, то, что не получалось с Телиус за долгие годы тренировок, с ней получилось за пятнадцать минут! Теперь я была спокойна, теперь я готова была к сцене.
Сцена была очень маленькая и скользкая. Не развернуться совсем.
Мы стояли уже за кулисами, когда Галина Игоревна протянула мне маленькую железную коробочку из-под конфет:
-На вот, держи! Это канифоль. Намажь ей пуанты хорошенько. А то скользко там говорят очень. Как знала, из дома прихватила с собой.
- Спасибо,- поблагодарила я и принялась за дело.
Руки от канифоли стали липкими, но в тот момент это не имело для меня никакого значения.
Ну вот, уже свет, занавес, и голос за сценой объявляет мой номер и фамилию. Последние перед выходом слова Галины Игоревны:
-Ну с Богом. Номер сто один. Держись и помни, что я говорила тебе!
Еще раз на корявом английском выкрикивают мое имя. Иду. Софиты слепят,  как будто глаза выжигает солнцем. Не видно совершенно ничего. Но я знаю вариацию до мельчайших подробностей, поэтому танцую вслепую. Но вот самое технически-сложное место в номере – диагональ. Вращение, потом еще одно и еще… Чувствую, что начинаю падать. Страх сковал все тело. Соберись же, ну! Соберись! Помни, о чем тебе говорили, или вообще ни о чем не думай!
И вдруг силуэт. Закулисный силуэт Галины Игоревны. Мне почти не видно ее за кулисами – свет слепит глаза. Но, все-таки, я вижу ее, и мне становится спокойнее.
Плие. Точка – Галина Игоревна. Поворот. Снова плие, и снова точка на Галину Игоревну, и снова поворот. И опять, снова и снова..
Последний поворот, вскок и конец. Зал замер на секунду, а потом разразился аплодисментами! Мой сдержанный поклон и огромная благодарность зрителям за поддержку.
За кулисами на том же месте стоит Галина Игоревна. Улыбается мне:
-Давай поворачивайся,  пачку расстегну тебе,  а то задохнешься, бедолага!
-Спасибо, - хриплю я.
Действительно бедолага! Пот льется с лица и спины ручьями. Ноги онемели совсем. Но я очень счастлива. Первый раз зрители так благодарили меня.
Когда мы выходили из театра, было уже совсем темно,  и каждый фонарь на Елисейских подмигивал мне,  а я улыбалась прохожим. В сумке лежала моя первая золотая медаль, за плечами развевалась на ветру моя счастливая уже пачка, ботинки были в пыли от придорожного парижского гравия. Какой же прекрасный вечер! Какой прекрасный мир!