Исповедь Цезаря

Не планируя ни паствы, ни сектанской юзы, 
разбирая на моллекулы верность Креузы, 

градивируя сквозь обломки, сквозь элементы
химии, что образуют ненавистную ленту

тривиальных и, мягко сказать, отсталых
качеств из слияний Дали и Галы.

Уклоняясь от летящих в лоб кирпичей и плит, 
(впрочем, музыка была из разрядов сюит,

и тем самым, наводила на хороший лад), 
уклоняясь, будто собран из доспехов и лат...

- Вечером найдется на тебя управа, и хуже, 
если найдется не только она и оружие,

ненависть в каплях росы, забытых случайно
самым смелым и самым отчаянным.

Также не сдобровать, если по стечению
обстоятельств тебя выбросит на течение

горящей, как глаза матери при виде сына, 
лавы из мяса - совершенство, трясина. 

Эта сумбурная смесь сугубо зла, хаотична:
за такую в преисподне поставят "отлично"

ее создателю, скульптору, автору, певцу. 
- Страшнее, когда скальпелем по лицу

щелкнет свет из миллиметровой щели.
И ползти будет медленно... Еле-еле,

будто улитка в совсем потустороннем мире, 
где улики не в совести, да в сортире,

где девственность - фактор элитарной породы, 
и отводят лишь смерть - громоотводы; 

страшнее: из рода пропадет суффикс "ова" - 
будешь безфамильным, без крова, 

заскрулзным и безволосым посадником трона, 
к голове, которого будет пришита корона

силой, в бесконечных муках и криках "о Боже". 
(Смех, да и только). Ведь он не поможет, 

не даст в храме в виде смолы на иконах
спасение - без следов и урона.

- Утром. Знаешь, что ожидает тебя утром? 
Не похмелье, где все в сладости мутной, 

где резвится боль по нервам, играя в поло: 
взмах, удар, поражение в мозг - и готово,

(игрока того матча признают позже
самой ценной моллекулой, бьющей по роже), 

и готово: сознание терпит урон в самом начале...
- Мы об этом только мечтали! 

- Правда в том, что тебя ждет совсем скоро
вечность в жужащей и бестолковой

(Там, где углекислый газ наполняет кастры, 
обжигает ветер и свет - лилово-красный,

где будешь извиняться перед ними губами, 
и распиливать напильником камень-

сердце. И тушить в ледянной воде посох, 
что нагрела до ста градусов похоть, 

нагрела и расплавила, будто олово, 
молвила, как ребенок - здорово, здорово!

И кричала, как птица в полете дальнем, 
укрывая свои крылья специально,  

чтобы не сломали их ангелы здешние 
своими зубами, да клешнями...)

местности. В кровавой и бестолковой, 
выродками рожденной в партии соло. 

Мой рок:

три юнца, три нерожденных гения злых.

Мой фатум: 

убийца и создатель в совокуплении ты! 

Моя доля:

помнить и страдать, верить и сомневаться.

Мой миг: 

держать из в узде и за другое не браться. 

Моя задача:

их разделить на кагорты, сметать их с небес, 

Моя роль: 

свергнуть и отправить на крест...

И неважно, кто плеть выбирает, кто кнут, 
кто загибает всех. Кого гнут. 

"И ты, Брут?" 

Мнит себя гением в общей массе, 
белым гением в черной расе. 

"И ты, Кассий?" 

Ведь неважно, уверяю вас, какие мили я
умидрился пройти. Как итог - идиллия -

"Даже ты,
Сервилия..."

Как итог: шутка судьбы в виде комка
в горле. И лезущая не туда рука. 

Как итог: на барельефе плит в парке
надпись - еле видимый маркер. 

И пускай, что минускул там свеж и чист, 
каждая плита, как отдельный лист. 

Я кропел и писал в полудреме, упрямый:
"Не дайте мне ни греха больше, ни раны...

Я трех женщин заставил сделать аборт: 

первую звали Вера,
вторую - Надежда,
третью - Любовь".