Ерофеевское

Иногда я хочу быть, как Ерофеев на той знаменитой фотографии,
где он сидит за маленьким столиком, освещённым тусклой лампой,
а в руках у него зажжённая спичка,
а в зубах у него – папироса,
а на столе – три бутылки, стакан и много-много бумаги с неведомыми записями,
которые вряд ли кто-то когда-то увидит.
И что он пьёт,
чем он сжигает свою гортань,
он, наверно, не знает сам.
Всё смешав –
дрянные папиросы и дрянную выпивку -
он смотрит на этот тусклый стол,
и бумаги комкаются,
свет растекается,
а в голове –
тепло-тепло
и мягко-мягко.
Ерофеев выпускает дым
и смотрит
на свет и на дым,
ведь только для дыма нужен этот тусклый свет -
кто будет курить в темноте?
И так хорошо
в этом углу,
в этом забытом углу этой круглой планеты,
в этом забытом углу прямой, но гниющей страны,
так хорошо ему,
что забыл он, где он,
только были б ещё папиросы,
только вечер бы этот был
и не наступало бы утро,
пока не будет сделан печальный,
самый последний глоток.

И я вспоминаю себя,
я вспоминаю, что был я когда-то, как Ерофеев,
я тоже сидел в каком-то углу,
пытался читать и писать
и не спал уже много ночей,
и ни кофе, ни водка меня не бодрили,
и ко мне приходила девушка
и читала “Деву юную-страстную”,
а потом воцарялось молчание,
потому что когда всё прочитано,
когда всё выпито и когда всё сказано,
нечего больше ждать,
а я так любил ждать,
ждать её, пока она не пришла,
ждать, пока опустеет кафе,
ждать, пока не начнётся утро,
и как жаль, что всему своё время
и тот, кто ждёт, всегда дожидается.

Нам приносили счёт,
она закрывала книгу
и лишённые неожиданного,
лишённые долгожданного
мы возвращались домой
мечтать, что когда-то мы будем
взрослыми и великими,
как Ерофеев на этом фото,
хотя я, конечно, знаю,
что он ни о чём не мечтал.