Северный вальс поэма

Поэма

Запев:
Все мы на этом свете,
Словно ссыльные –
Тянем свою судьбу,
Как багаж.
Катится по дороге
Солнце пыльное,
Ужасы наводя
На пейзаж.

Родом из Костромы
Или Славянска,
Игорева, возможно
Сказать, родня,
В жизни своей,
Может, тем и славимся,
Что пересчитать ее
Можем по дням.

Разве затем
Меня мать выпестовала,
Хлеба не доедала,
Ноченьки не спала,
Чтобы сегодня,
Как кандалы железные,
Меня окружали
Обморок и хула.

Стать бы мне
Вольным соколом,
Змеей ли, рыбою
И прислониться
К небу, речке или земле.
Все, что из себя
Выскажу и выпою,
Было, а может, не было,
Не различить во мгле.

I
Плачет ли в квартире
Жена моя Иронька,
Вяжет ли мне язык
Зеленый змий – спирт,
Все одно холодный Север
Проморозил все дыроньки –
Не оттого, что я немощен,
А что карманами сир.
И потому кажется,
Что занесла нелегкая
Всю мою географию
В стылые севера,
Где можно повредить
Дыханием легкие
И мохом называется
Всякая там трава.

А еще там, то есть здесь,
Олени бегают,
Собаки трудятся,
Воет волчье.
И за огромными
Стылыми белыми снегами
Тикает, как будильничек,
Сердечко мое.

А будильник здесь
Не будит, а баюкает,
Так как ночи здесь,
Как моток сукна, –
Выглянешь за окно,
Белой вьюгою
Звездочка выглядывает,
Да и та одна.

II
Ездить по северам
Дело нехитрое,
Главное – захотеть
Вытравить из себя
Кое-что изнутри.
И после всего,
Чего из себя вытравил,
Есть мороженый хлеб
В день раза по три.
После глядеть,
Как пляшет на небе зарево
В чувственном отражении
Нескольких неб.
Ставить на мороз
Жирное рыбье варево,
Придавив крышку камнем
Под названьем хлеб.
Или пойдешь за бугорок,
А там медведь шевелится,
Ты сидишь с одной,
А он – с другой стороны,
А вокруг красотища –
Тундра снегами стелется,
Будто и нет такой
Другой, иной страны.

Здесь научат всему:
Строгать и есть строганину*,
Шило* хлебать,
Петь песни в хору.
И если здесь машина
Завелась без бензина,
То это сделал шаман,
Их местный гуру.

Бросить там*** человека –
Тьфу на копейку.
Бросили одного спьяну,
А он взял и замерз.
Там говорят: “Чего сидишь,
Чашку бери, пей-ка,
Чтобы был синим сумрак,
А в сумраке – синим нос.
______________________
* Строганина – мороженая, наструганная ножом рыба
** Шило – спирт
*** Бросить – оставить замерзать.

III
Но главное – не забыть,
Зачем ты сюда приехал.
То есть – не за туманом,
А за чулком деньжищ.
Но это, что называется,
Каторга ради смеха.
Прилетел, вылез
И стоишь, глядишь.
В каждую сторону
От места высадки
Шестьсот километров для разминки
Тундры, озер, прочего
Природного рококо.
И главное, что у тебя
Не валенки, а ботинки,
И в мае мороз мается, –
В градуснике – о-го-го!
Валенки тебе за бутылку
Подарит якут Вова
(После он всем скажет,
Что я их у него украл).
Вова – большой охотник
С примесью рыболова.
Позже его на охоте
Просто медведь задрал.

Рыбу здесь хранят запросто,
Как дрова в сарае, –
Берут мерзлые головешки
И заносят в дом.
Жуткий деликатес –
Рыба “чир” – сырая,
Наструганная стружкой
И размороженная ртом.
Есть еще рыба ряпушка,
Пахнущая огурцами
Свежими, словно с грядки,
Пущенная в посол.
Долгими зимними
Темными месяцами
Ею украшают
Вместо огурцов стол.

IV
В поселке живут якуты,
Эвенки и юкагиры,
Свезенные в один
Общий бедлам.
Они любят и ссорятся,
Латают в одежде дыры
И ставят ружья охотничьи
По углам.
Рыба – это не промысел,
Рыба – жизнь и наука.
Ею живут весь год,
Кормят детей и собак.
Рыбалка на северах –
Это такая штука,
Что сам рыбаком станешь,
Если ты не рыбак.
Вот, к примеру, налима
Ловят на гвоздь, на двухсотку.
Заостряют его, как гарпун,
Сгибают в крючок,
Насадят на него ряпушку,
Выпьют водки
И вяжут этот самый
Крючок на поводок.
Перегородив речку
Длинной веревкой,
Вешают на нее
Таких поводков
Штук двадцать пять
И через неделю
Весело, со сноровкой
Рыба лезет из проруби –
Не сосчитать.
Но самое печальное,
Что едят якуты лишь
Налимью печень,
Якутским ножом
Намазав ее на хлеб.
Большим в налиме Севера
Поживиться нечем.
Я постоял, подумал
И говорю: “А мне б
Из этой рыбы
Котлет нажарить”.
Якуты смеются,
Бери, говорят, и жарь.
И вот я тащу налима,
Можно сказать, на шару,
Разделываю и счищаю
Со сковородки гарь.

V
Я жарил котлеты
Часа три или четыре.
Что ни попробую –
Они, как кирзовый сапог.
Так и написал в письме
Своей дорогой Ире,
Мол, выбросил котлеты собакам,
И один пес даже издох.
На следующей рыбалке
Дело пошло иначе:
Я выбирал из сети
Щуку, горбушу, ершей.
Туземцы мне говорили:
“Это сорная рыба”. – Дальше
Я вешал ее над печкой
И радовался в душе.
Как я думал,
Так и вышло по-моему, –
Вкус горбуш был
Сладок, пьянящ и суров.
И я пригласил в гости,
Хотя, конечно, не стоило,
Некоторых туземных
Избранных рыбаков.
Звенели стаканы громко,
Спирт, как ручей, булькал.
Ели рыбу вяленую
И, в основном, мою.
Я бросал в спирт
Вместо льда сосульки.
Гляжу – якуты плачут,
А эвенки поют.
Я проводил их до двери.
Ночь была первозданна.
Луна, как волчье око,
Светилась. Снег сверкал.
Звезды сыпались сотнями,
Было тепло и странно,
Словно я попал
В первобытный кинозал.
Мимо плыли в пространстве
Мамонты и динозавры,
Шумели девственным шумом
Влажные лес и трава.
Я закрыл глаза
И очнулся в завтра,
Лежащим в своей постели,
Но где моя голова?
Вместо нее в кровати,
Пахнущей огурцами,
Лежало живое животное
И извлекало слова:
– Спирт потреблять на северах
Нужно поосторожней,
Опыт приходит к смелым,
А не к таким, как ты.

VI
Сорок процентов якутов
Больны туберкулезом.
Эвенки и юкагиры
В поселке больны тем же,
Хотя для них обычно
Это житейская проза.
Советовали мне общаться
С ними пореже.
И говорил в Чокурдахе
Пьяный хирург Владимир –
Дуб-дерево в хирургии,
Пьяница хоть куда:
“Чтобы с якутами
Дружбу не заводили,
Если табу нарушишь,
То приключится беда”.
Он давил своей лапой
Мой живот. Хирурги
Думают, что на северах
Только они врачи.
Я видел, как в коридоре
Он подобрал окурки
И долго их прикуривал,
Сидя возле печи:
“Правила поведения
Там всего три, как в сказке.
Будешь их придерживаться –
Останешься жив.
Правило первое: не заводи
С якутом общую кассу,
Не покупай с ним
Ни лодку, ни сани, ни лыж.
Правило второе –
Не занимай ему денег,
Не бери в долг,
Не проси вещей.
Не выменивай на водку
Даже паршивый веник.
И правило самое главное –
Спирта с ним не пей”.
Он бросил окурок в печку.
Плюнул себе под ноги,
Еще сказал, что я еду
Разбавить его народ.
Мне показалось странным,
Что наставлений много.
Я плюнул себе под ноги
И полез в вертолет.

VII
Эшафотом назывался туалет в поселке.
Он стоял посреди улицы,
Поскольку площади здесь не было.
По обледеневшим крутым ступенькам
Я поднимался вверх.
Оттуда хорошо было видно
Реку, тундру и небо,
И можно было плюнуть
На некоторых и на всех.
Кабина была огромной
С вулканообразными дырами.
Чтоб не упасть, я вырубывал
Под ногами лед.
Этот эшафот не сравним был
Ни с какими сортирами.
Я думал: “Царское место,
Которое любит народ”.
Местное население
Поголовно ходило в ведра,
Все выскочили из домов,
Когда я полез туда.
Даже Володина (директора интерната) морда
Сместилась немного влево
От места, где борода.
Смотреть на меня ходили,
Пока им не надоело.
Я же лазил упорно
На проклятый эшафот,
Убеждая себя в том,
Что делаю доброе дело,
Поскольку не засоряю
То, где живет народ.

VIII
Когда сгорела фактория,
А с нею тетрадь с долгами,
Которые накопились
За несколько лет,
Все вздохнули спокойно
И, разгребая ногами
Пепел, говорили,
Что больше долгов нет.
Я должен был деньги
За печку, ковер, одеяло –
И в первую же получку
Понес и отдал долги.
Факторщица Лизавета
Заплакала и сказала,
Чтоб не было в магазине
Больше моей ноги.
В общем-то, я приехал
В здешний интернат учителем,
Так сказать, по зову
Сердца и т. п.
Это мое стремление
Вставанием почтите.
Плевать я хотел на подвиг.
Просто пришлоь терпеть.
“Будешь преподавать
Труды, черченье, физику, –
Сказал угрюмо директор
И посмотрел в окно. –
Только не удивляйся:
Здесь половина шизиков”.
Если бы половина!
То-то же и оно.
“А сможешь преподавать
Химию или английский?
Можно еще историю,
Тебе же нужны часы?”
Я понял, что это первый
Шизик, которого я встретил.
Я многое бросил тогда,
Приехав сюда, на весы.
Зимою здесь ходят раздетыми
Из магазина в школу,
Из бани домой.
Я видел, как якутка,
Пьяная и совершенно голая,
Шла по дорожке и пела,
Тряся хмельной головой.
Когда я вошел впервые
В класс с замираньем сердца,
Я увидел прицеленные в меня
Три десятка глаз.
И некуда было выйти,
И некуда было деться,
Хоть надевай на рожу
Красивый противогаз.
Когда я привык к лицам,
Расплющенным, как сковороды,
И присмотрелся ближе
К глазам и носам,
То увидел, что из носов
Вытекают гордо
Сопли зеленого цвета,
Верьте, я видел сам.
Соплей перламутр зеленый
Был, как сиянье, зелен.
Они спокойно висели
Или стекали в рот.
“Здравствуйте, дети”, – сказал я.
Дети встали и сели.
А у меня почему-то
Вдруг заболел живот.
“Зачем ты сюда приехал”, –
Мне крикнул пацан ехидный
С мордой полуморжонка
И глазками “рыбы-чир”.
Мне стало за себя
Совестно и обидно,
И я сказал полугромко:
“Чтобы вас учить.
И первое, что мы сделаем,
Носовые платки достанем,
Вытрем носы и будем
Читать английский букварь”.
“Носы свои мы витирать не станем,
Сам свою морду вытри.
Не видели гаже харь”.
Так я начал трудиться.
Медленно, понемногу
Я дробил по кусочку
Лед недоверия.
Однажды на рыбоохоте
Я отморозил ногу
В этой чужой, холодной,
Дикой империи.

IX
В тоске познается время:
Свежее и сырое,
Оно отражает страсти
Вольно или смешно.
Мое одиночество было
Выросшею горою.
Сказать, что оно плохое,
Было бы просто грешно.

Быт был деревянным,
Печка – и та скрипела.
Крыша вздыхала дымом,
Окна плели узор.
По всей округе вьюга,
Как олененок, пела,
Тоненько призывая
Свой первобытный хор.

Тихо писались письма.
Тикал судьбы будильник.
Ночь бесконечным мраком
Прорезала звездам путь.
Северное сияние
Медленно, как напильник,
Стачивало полнеба
И освещало суть
Маленького поселка,
Брошенного в пространство,
Несколько сотен жизней,
Вживленных в этот мрак.
Это и называлось
Северным постоянством,
Вечною мерзлотою.
Вечною, как-никак!

Я жарил в печи картофель,
Варил уху и пельмени,
Рыбою так объелся,
Оттого, что мяса хотел.
И вот, наконец, в поселок
Привезли оленину –
Якутский, эвенский, юкагирский
Народ плясал и пел.

X
Хлеб выпекал в поселке
Страшный мужик Игнатий,
Толстый амбал с шеей
Хряка или быка.
Он хлеб бросал в амбразуру
И говорил: “Нате,
Ешьте, пока горячий,
Ешьте, живы пока”.

Игнатий кормил отходами,
Хлебом и отрубями
Несколько хряков.
Страшных, как и он сам.
Уходя из сарая,
Он говорил: “Я с вами”, –
И закрывал амбарным
Северный свой сезам.

Резал он хряков чисто:
Снизу вверх, под лопатку –
Нож был похож на месяц
С загнутым острием.
Игнатий сидел “на зоне”.
Знал северные поварки,
Но никому не рассказывал
О прошлом о своем.

XI
Однажды – днем или ночью –
Мне принесли телеграмму
О том, что жена моя Ира
Мне родила дочь.
Сколько тогда случилось
Шуму, веселья, гаму!
Так веселились, что даже
Светлою стала ночь.
А на исходе веселья
Все-таки не сдержались –
Выплеснули наружу
Свой мезозойский нрав.
Где-то разбились окна,
Где-то друзья подрались.
Было зарегистрировано
Несколько разных травм.

Умный директор Вова,
Хитрый и нагловатый,
Было схватился бороться
В честь моей дочки  со мной.
Сыпал снежок октябрьский,
Словно с матрацев вата,
И Вова меня накрыл
Дикой своей спиной.
Когда я почувствовал,
Что воздуха не хватает, –
Он сделал захват на шее
И начал меня душить, –
Я понял, что на северах
Так иногда бывает,
И выскользнул из-под гада
В надежде уразумить.

Мы вошли в помещенье,
Я с тумбочки взял будильник,
Глянул, было двенадцать,
Значит, пора и спать.
Вове сказал я просто,
Что он не борец, а насильник,
Придется за эти действия
Вове теперь отвечать.
Я врезал этим временем
Вове прямо по лбу –
Так, что лоб раскроила
Красная полоса,
И из нее хлынули,
Словно разбили колбу
Красные октябрята,
Жидкие чудеса.

Из-за стола вскочили
Несколько сот якутов,
Эвенков и юкагиров,
Я взял из угла топор
И громко сказал:
“Если хотите,
Чтоб алым стало утро,
Быстренько выходите
По одному во двор!”

Никто не хотел утра.
Я, как Ермак, достойно
Выдержал перегрузки
Узких угрюмых глаз.
Я говорил себе тихо:
“Главное – быть спокойным,
Главное – я с секирой,
Главное – двое нас”.
Так я прощался с миром,
Который меня не принял.
Так я прощался с миром
Весело и легко.
Я ничего не рассказал
Милой своей Ирине.
Пусть это было тайной,
Спрятанной далеко.

Несколько стылых месяцев
Я изучал ботанику,
Историю, географию
И Бог знает что еще!
Но вскоре я уехал
Без оркестров и паники.
И подарил Вове
Охотничье ружье.

Меня провожали эвенки,
Якуты и юкагиры.
Дети мне вслед махали
Платками из простыней.
Школе я подарил
Две пудовые гири
И двое, сделанных мною,
Для упряжки саней.

Меня провожали в небе
Мамонты и динозавры,
Буйволы, носороги –
Большой была высота.
Звезды давно пропали.
Било солнце в литавры
Там, где внизу простиралась
Вечная мерзлота.