Близнецы в банке

 
Возраст, безусловно,  возраст.
 
Вдруг вспомнила, без всякой причины, день рождения некогда близкой и любимой подружки - 11 апреля и телефон -741957. Ненужные знания, завалявшиеся в моей памяти, как пыльный носок за диваном.

Она была хорошенькой – классическое сочетание рыжих тициановского оттенка кудряшек и зелёно-серых глаз, широко посаженных над ладным носиком, веснушки и яркий детский смех. Мы познакомились, когда нам было по 9 лет.

Дед – крупный, властный украинец, бывший гэбист немалого чина. Бабушка – еврейка, типичной местечковой внешности, низенькая, рыхлая, всегда пахнущая валерьянкой и кухней. Сейчас понимаю, что они, будучи  моложе меня теперешней,  были практически невидимы для меня, как бывают невидимы  инвалиды и старики для молодых и здоровых людей. 
Мать –  была красива смешанной украинско-еврейской красотой, криклива, властна и неуверенна одновременно, оттого по-женски одинока и несчастна.

Все трое безумно, до потери здравого смысла, обожали Кирочку, и ненавидели  её отца - литовца, бросившего ребенка. Национальность отца подчеркивалась, как первопричина, как объяснение.
 
Кирочка, плод многонационального смешения генов, манипулировала всеми вместе и каждым из них в отдельности, настраивая бабку и деда против мамы и наоборот.

Жили они в двух квартирах, находившихся на одной лестничной клетке, сладко  пахнущей сдобой из кондитерской, расположенной на первом этаже.

Сейчас мне кажется, что Кирочкино детство закончилось, когда мы сидели с ней во дворе дома на заборчике и поедали вкусности, выносимые нам с маминой свадьбы бабушкой, бормочущей что-то на идиш. Вряд ли благословления, скорее "чтоб ты рос головой вниз, как цибуля" и "чтоб у тебя было пять домов, с пятью комнатами каждый, с кроватью в каждой комнате, и, чтобы тебя носила холера с кровати на кровать". Не отвечаю за точность, но совершенно понятно, что это было не краткое "мазел тов".

Новенький муж был лощённым высоченным молодым (моложе мамы) мужиком с тёмными глазами, сочащимися любовью и желанием. Потом оказалось, что любовь и желание (простите за тавтологию) желали излиться и на Кирочку, как раз вошедшую в лолитин возраст.

Мужик был вскоре изгнан дедом и сгинул. Возможно в гэбистских подвалах, находящихся тогда на проспекте Ленина, против одноимённой площади. Исчез он и из моей детской памяти.

Потом  быстро пролетели школьные годы. Кирочка была безответно влюблена в одноклассника, часто простужалась, подолгу болела. Любовь и простуда были её перманентным состоянием.

Мама продолжала стервенеть от одиночества. Расцветшая Кирочка вызывала у мамы приступы ревности, которые сменялись дикими сценами материнской любви. Дом был чист, но духовит аммиаком и захламлен вещами, вещицами, штучками, косметикой и лекарствами – всем тем, что собирается в доме двух котов и двух женщин.

Закончились и студенческие годы. Кирочка по старым дедовым связям поступила служить на таможню. Продолжала сохнуть по однокласснику, который к тому времени благополучно женился. Начала задыхаться в приступах астмы. Одновременно появилась идея-фикс, что наша прибалтийская провинция виновата в её одиночестве, астме, мамином диктате и безденежье, наступившем после смерти деда и исчезновении его спецпенсии и спецпайка.
 
В Питере, тогда ещё Ленинграде, куда зачастила Кирочка на деньги, одалживаемые у всего света, настигла её любовь с кубинским студентом. Закончилось всё, когда красавец-кубинец позвал её знакомиться с "madre", а дух гэбэшного деда воззвал и возопил.

Кирочка сделала подпольный аборт.

Потом я уехала.
С Кирочкой мы были уже несколько лет в ссоре, после того, как она стала хронически забывать об одолженных деньгах и страшно обижаться на отказ в очередном займе.

Ещё потом, через много лет, в один из приездов, я нашла её маму, живущую в одной комнате приватизированного общежития. Оказалось, что обе квартиры забрали бандиты ещё в начале девяностых за Кирочкины долги, а сама Кирочка страшно умерла от саркомы в 96-м.

Мне стало больно и стыдно, что я всё вспоминала 45 рублей, которые Кирочка одолжила на какую-то кофточку и не вернула.

А с недавнего времени меня преследует картина – Мойка, туман, мост (всё такое петербуржское) и Кирочка, отпускающая в черные воды своих и кубинца нерождённых близнецов, тесно обнявшихся за холодным стеклом пол-литровой банки.