Деревенский храм

…презри моя вся в ведении и не ведении прегрешения, и сподоби мя неосужденно причаститися Божественных, и преславных, и пречистых, и животворящих Твоих Таин, ни в тяжесть, ни в муку, ни в приложение грехов, но во очищение, и освящение, и обручение будущаго живота и царствия…
Молитва святого Иоанна Дамаскина, 4-я

Почему я никогда не сплю перед причастием, не знаю, волнуюсь, наверное. Всю ночь промыкалась на своём пятачке, боясь разбудить спящего мужа, но он всё равно просыпался, как ни старалась я умерить дыхание, гладил меня своей тёплой ладонью по спине и сонно шептал: «Ну, чего ты крутишься, поспи, родная…»
Наутро выпал иней. Он лежал на траве жёсткой белой щёткой, переливаясь на солнце, воздух был сырой и неподвижный. Пока муж пил кофе и курил, я оделась, привела себя в порядок, прочитала молитвы, и мы тронулись. Как было обещано накануне, остановились подле дома тётки Нюры. Она выскочила сразу, едва заслышала шум мотора, захлопотала на заднем сидении: «А я жду и думаю, вдруг проспали мои молодые!» Доехали быстро, чего там было ехать – в горку километра три, не больше…
Двадцать лет назад мы с Димкой приезжали в деревню глубокой осенью, когда его родоки возвращались в Москву. Я действовала на них, как красная тряпка на быка, вот мы и старались устроить так, чтобы ни с кем не портить отношения. Бабка моя, великий мой учитель, маленький оракул с короткой ножкой, говорила: «Собака не видит и не брешет, запомни, девка!» Так вот, приезжали мы в деревню и обязательно заходили в местный храм. Он продувался всеми ветрами через провалы в стенах, а вместо пола в нём зияла огромная дыра, как воронка от снаряда. И, тем не менее, благодать этого места, намоленная веками, чувствовалась так явственно, что слёзы сами наворачивались на глаза, и уходить оттуда не хотелось.
Теперь о храме вспомнили. Лет пять назад началась его «реставрация». Какая теперь реставрация идёт во многих храмах, известное дело. Остатки фресок замазываются штукатуркой, старинные полы заливаются краской, в общем, горе, а не реставрация. Новодел. Вот и в этом храме кроме трёх старинных икон, принесённых сельчанами, ничего не сохранилось от прошлых веков. Старая форма, залитая новым содержимым, старые мехи с молодым вином… А на погосте шалый ветер гуляет в кронах старых лип..
Приехали. Димка выгрузил нас у церкви и вернулся домой сажать чеснок.
В храме было человека три-четыре, я кинулась писать записки, пока не началась исповедь.
- Вы исповедоваться будете? – спросила меня суровая старуха у свечного ящика.
- Хотелось бы, - ответила я.
- Тогда кладите в кружку десять рублей, у нас исповедь десять рублей стоит.
Я обомлела. Вот это да! Нет, десять рублей не деньги, мне муж пятьсот отслюнил, другой бумажки не было, но исповедь перед Богом за деньги? Я такое первый раз слышала.
- Что она тебе сказала? – тянула меня за рукав глуховатая бабка Нюра.
- Ничего, баб Нюр, ничего.
Я подала записки. Старуха начала считать имена и сбилась.
- А зачем Вы их считаете? – спросила я.
- А как же, у нас каждое имя по рублю, - ответила женщина.
- Я ещё молебен хочу заказать, у меня дочке рожать скоро. Молебен о здравии ко Владимирской Богородице.
- У нас нет молебнов, у нас просто записки читают во время службы.
- Что, и панихиды не служите?
- Панихиды батюшка служит.
- А молебны нет? Диво дивное!
- Ладно, давайте ещё двадцать пять рублей за молебен, может, и отслужит батюшка.
Я купила в алтарь самую большую свечу, а себе - церковный календарь со Всецарицей, чтобы повесить его на стену в избе вместо старого, на две тысячи седьмой год, тщательно оберегаемого, а затем оплаканного Димкиной тёткой, когда я впоследствии разожгла им печку.
Народ постепенно набирался в храм. Вышел батюшка, молодой попик лет сорока, чернявый, насупленный, как будто не выспавшийся, в грязных поручах. К нему тотчас подошла тётка с широченным туловом в белой кофте и стала исповедоваться. Наверное, она рассказывала ему всю свою жизнь, так как никого больше до начала службы батя выслушать не смог. Бабка Нюра заволновалась и стала спрашивать у меня, не могло ли такого быть, чтобы об исповеди договаривались заранее. Но священник кивнул нам и сказал, что выйдет ещё раз во время службы. Всё это показалось мне немного странным, но я уговорила себя не обращать внимания и не грешить помыслами, мало ли, какие порядки завёл здесь, где все позабыли каноны и правила, этот молодой поп.
Певчие запели нестройными старушечьими голосами, алтарь растворился, и сам батюшка вышел с кадилом. Я, как умная Маня, сиганула на середину, как положено, но на меня зашикали, и священник указал мне место у стены. Все жались к ней, заслоняя иконы, а поп махал кадилом у них перед животами. И тут в храм въехала большая синяя детская коляска. В ней сидел годовалый младенец, а его мать гордо вкатила свой тарантас прямо к боковому приделу, где стоял канун с зажжёнными свечами.
- А на велосипедах у вас никто в храм не заезжает? – шёпотом спросила я у пожилой женщины, стоящей рядом со мной. Судя по её поведению в храме, она знала местную службу.
- Это батюшкина матушка пришла, - ответила мне прихожанка, потупившись с горькой улыбкой. - Больше пойти здесь некуда, это единственный храм на всю округу, вот они и вольничают, как им захочется.
Я расстроилась окончательно. Мне так хотелось причаститься, я готовилась к причастию, а тут такой облом.
Запели херувимскую. Я подняла со скамейки девушку лет четырнадцати, оказавшуюся батюшкиной дочерью, сделав ей замечание, что во время выноса чаши не садятся. Мне стало не по себе.
Попик вышел исповедовать. Бабка Нюра среагировала на приглашение, а я отвернулась.
Мне вспомнились службы в нашем храме, когда радостный и сияющий отец Александр исповедовал прихожан, с внимательным взором причащал их, читал свои пламенные проповеди и благодарственные молитвы с открытым сердцем и такой любовью, что, казалось, не на нашей грешной земле всё это происходит, а на небе…
- Источник Александра Невского огородили, святой водой будут торговать, - прошептала мне моя соседка…
Источник бил внизу, под горкой, на которой стоял храм, ручьём впадая в Войнингу. Мы всегда набирали из него ключевой водицы, чтобы увезти её в Москву…
После службы я подошла за просфорой, с меня взяли три рубля.
«С иным попом и грешить сподручно» - вспомнились мне бабушкины слова. А мы с Димкой, два дурака, землю пытались взять в этой местности, где все колхозные поля проданы риэлторам, а председатель правления через подставных лиц имеет фабрику и баню. Вот она, новая элита глубинки. Дома под медными крышами и нехристи в алтарях.
По дороге муж рассказывает мне, как его двоюродный брат выпивает с этим попом поповского самогона, а потом они вместе ездят с миноискателем шукать по окрестностям клады, но находят только старые гвозди и "бескозырки" от водочных бутылок.
Эх, досада моя, досадушка. Не солоно хлебавши, приехали мы домой. И то сказать, после причастия в храме даже теплоты не подают, чтобы запить Святые Дары. Ничего, скоро буду в Москве. А сегодня позвоню отцу Александру, попрошу меня благословить, одно его благословение больше такого причастия стоит, это факт.

2009 г.