Эванджелина, 5 глава. Литературный перевод

V

       В той благодатной стране, где струится поток Делавэра,
    Там, где лесные поляны помнят апостола Пенна,
    На берегах живописных лежит им основанный город.
    Воздух там благоуханен, и персики зреют повсюду;
    Улицы эхом зеленым доносят названья деревьев, -
    Что, безусловно, пришлось бы по вкусу местным дриадам,
    К этому берегу и принесло по бушующим волнам
    Эванджелину, изгнанницу, в поисках дома и крова.
    Здесь, растерявший за годы мытарств и детей и внуков,
    Умер старый Рене Леблан, почти одинокий.
    Что-то по крайней мере здесь было не чуждое сердцу,
    Что-то ей давнее чудилось в дружеском облике улиц.
    Квакерское обращенье на "ты" неосознанно льстило
    Слуху ее и Акадию милую напоминало, -
    Край, где все люди были друг другу как братья и сестры.
    Вот почему, после долгих, напрасных надежд и исканий
    В этой юдоли, - как листья лицом обращаются к солнцу,
    К этой стране обратились мысли ее и стремленья.
    Будто промозглый туман, с утра закрывавший вершину,
    Вдруг унесло - и внизу открылся пейзаж лучезарный
    С яркими лентами рек, долинами и городами, -
    Так пелена с ее глаз упала и, словно с вершины,
    Мир увидала она в сиянье любви и пред нею
    Пройденный путь предстал прямою и ровной стезею.
    Нет, Габриэля она не забыла, он жил в ее сердце,
    В облике прежнем своем, молодом и прекрасном,
    Даже прекрасней, чем прежде, в немом отчужденье разлуки.
    В мысли ее о любимом время вторгаться не смело,
    Годы власти над ним не имели; он не изменился,
    Как не дано измениться тем, кто ушел или умер.
    Самоотверженность, долг и кроткое к ближним участье -
    Этому жизнь научила ее в испытаниях тяжких.
    Нежность ее не рассеялась, но, как пахучий кустарник,
    Свой аромат расточая, убыли не претерпела.
    Лишь одного она в жизни отныне ждала и желала:
    Всею душою отдаться святому призванью Христову.
    Так она стала сестрой милосердья, трудясь неустанно
    Средь городской бедноты, в переполненных нищих трущобах,
    Там, где нужда и отчаянье жили, скрываясь от света,
    Где презираемы всеми ютились болезни и горе.
    Часто средь ночи, когда весь мир засыпал и лишь сторож,
    Между домами бродя, монотонно бубнил: "Все спокойно!" -
    Он замечал ее свечку в каком-то окне одиноком.
    Часто на ранней заре, когда огородник немецкий
    Через предместье тащился кряхтя на базар с овощами,
    Видел он это лицо, изнуренное бденьем полночным.

       Но однажды пришла эпидемия в город; а прежде
    Знаменья были: явились откуда-то вяхирей стаи,
    Заполонившие небо с криком и трепетом крыльев.
    И как сентябрьский прилив океанской водой затопляет
    Светлую речку, пока она не разольется по лугу, -
    Так и Смерть, берега свои перехлестнув, затопила
    Жизни светлый поток и смешала с соленою влагой.
    Всех без разбору карал нагрянувший в город губитель,
    Злато его не прельщало, не трогали прелесть и юность.
    Горше других было нищим, беспомощным и одиноким,
    Им, что брели умирать в Дом призренья, в приют бесприютных.
    В те времена он стоял на окраине города, в роще, -
    Нынче же город его обступил, но средь шума и блеска
    Вид его скромный, дощатый забор и калитка, как прежде,
    Напоминают реченье Спасителя: "Нищие - с вами".
    Дом этот ночью и днем посещала сестра милосердья,
    И умирающим людям вдруг начинало казаться,
    Будто чело ее обведено полукругом лучистым,
    Чудным небесным сияньем, как у святых на картинах
    Или как свет отдаленного города ясною ночью.
    И представлялось им: это светильники ярко сияют
    В Граде господнем, куда вознесутся их кроткие души.

       Так и в то утро воскресное, тихо пройдя по безлюдным
    Улицам, Эванджелина вступила во двор богадельни.
    В теплом воздухе благоухали цветы вдоль дорожек;
    И, задержавшись, она набрала самых ярких и пышных,
    Чтоб аромат их и вид обреченным доставили радость.
    По коридорам прохладным, по лестницам шла она молча;
    Звон колокольни как раз доносился от церкви Христовой;
    И мелодичное пение вдруг раздалось над лугами -
    Это шведы запели псалмы в своей церкви в Вайкеко.
    Благословенный покой в этот миг снизошел в ее душу,
    Словно ей кто-то шепнул: "Завершились твои испытанья", -
    И с просветлевшим лицом вошла она в дверь лазарета.
    Там средь расставленных коек бесшумно сновали сиделки,
    Смачивая пересохшие рты, облегчая горячку,
    Мертвым глаза закрывая в молчании и простынями
    Их столовой одевая, лежащих как холмики снега.
    Многие из больных, Эванджелину завидев,
    Приподнимались с усильем, глазами ее провожая, -
    Так заключенный в темнице следит за солнечным бликом.
    Взглядом окинув палату, она увидала, что за ночь
    Смерть прикоснулась ко многим сердцам, исцелив их навеки.
    Несколько лиц; что успели запомниться, - нынче исчезли;
    Чьи-то места пустовали, на чьих-то лежали другие.

       Вдруг, пораженная словно видением страшным,
    Остановилась она, приоткрыв побелевшие губы;
    Дрожь пробежала по телу, и на пол из рук ослабевших
    Выпал букет, и померкло сияние дня пред глазами.
    Громкий вырвался крик из груди ее, - так что больные
    Вздрогнули и приподняли головы с жестких подушек.
    Бледный старик перед нею лежал; поседелые пряди
    Впалые щеки его обрамляли. Но в эту минуту
    В ласковом утреннем свете черты его преобразились,
    Стали ясней и моложе, такими, как были когда-то;
    Часто меняется так выраженье лица перед смертью.
    Алым, горячим огнем цвела на губах лихорадка, -
    Словно жизнь, как библейский еврей, покропила у входа
    Кровью, чтоб ангелы смерти жилище ее миновали.
   
Тихо, недвижно лежал он, и дух его опустошенный
    Падал, казалось, в холодную бездну забвенья и смерти,
    Глубже и глубже - в бездонную, темную, жуткую пропасть.
    Вдруг в этой мгле до него докатился умноженный эхом
    Горький, мучительный крик, и потом, в наступившем затишье,
    Будто бы ангельский голос послышался, шепчущий нежно:
    "О Габриэль! Мой любимый!" - и смолк, тишиной поглощенный.
   
Тут в забытьи он увидел родительский дом и долины
    Милой Акадии: травы зеленые, реки лесные,
    Фермы, холмы и прохладные рощи; и между деревьев
    Светлым виденьем возникла юная Эванджелина.

    Слёзы ему подступили к глазам, и виденье исчезло;
    Медленно веки раскрылись, и вот наяву он увидел
    Эванджелину, стоящую возле него на коленях.
    Тщетно он попытался произнести её имя -
    Только уста пересохшие пошевелились беззвучно.
    Он приподняться хотел; но она с поцелуем печальным
    Голову эту родную на грудь к себе положила.
    И, просияв благодарно, глаза его тихо погасли, -
    Словно задуло светильник ворвавшимся в комнату ветром.
   
       Всё миновало теперь: надежда, печаль и тревога,
    Жгучая жажда души и долгая казнь ожиданья,
    И безутешная боль, и терпеливая мука.
    К сердцу прижала она своего бездыханного друга
    И прошептала, склонясь: "Благодарю тебя, отче!"

       Темен по-прежнему девственный лес; но далeко отсюда
    Спят в безымянных могилах влюбленные рядом друг с другом.
    На католическом кладбище, скрытом глухою стеною
    От городской суеты, - лежат они, всеми забыты.
    Жизнь рядом с ними проносит, как шумный прилив океанский,
    Тысячи страстных сердец - там, где застыли сердца их,
    Тысячи пылких умов - там, где умолкли их мысли,
    Тысячи рук трудовых - там, где их труд завершился,
    Тысячи ног усталых - там, где закончился путь их!

       Темен по-прежнему девственный лес; но в краю, где стоит он,
    Люди иные живут, с иным языком и укладом.
    Лишь на туманном прибрежье Атлантики вечно шумящей
    Горстка акадцев осталась с тех пор, как отцы их вернулись
    После скитаний на родину, чтоб умереть в ее лоне.
    Там в рыбацких домишках по-прежнему вертятся прялки,
    Девушки ходят в нормандских чепцах и передниках пышных,
    И у огня вечерами историю Эванджелины
    Слушают молча, - а рядом грохочет прибой океана,
    Низким, горестным гулом вторя стенанию леса.
*
Г.Кружков