На кимрском базаре

Творцы реформ? О! Это щедрый дар!
Я поясню вам это на примере.
И в этом лучше всех поможет мне базар
С воронами и пошлыми стишками на заборе.
           Я шёл рядами, где на тряпках и мешках
Голодный люд держал свои товары —
Всё, что сюда смогли доставить на руках
Больные, старые, убогие, пенсионеры.
Здесь продавались нитки, зонтики, замки,
Дверные ручки, вилки, ложки,
Оставшиеся после мужа гвозди, пилы, молотки,
И старые, и новые серёжки.
Отчаяние, голод и нужда
Вопили здесь, кричали и рыдали.
Москву золотоглавую на помощь призывали,
Но та не слышала, молчала как всегда.
           Я шел без цели, просто так.
Мне вспомнились военные невзгоды.
Тогда мы тоже жили кое-как,
Но то была война, то были проклятые годы.
Не знаю, что заставило меня
Остановиться перед ней. Наверно, книги.
А может быть, глаза. В них не было огня,
Была в них мука, пострашнее чем вериги.
В них было чисто, ясно и светло,
Они просили, умоляли, говорили,
Они о помощи молили:
«Купите что-нибудь, мне очень тяжело.
Вот Мопассан, Бальзак, Гюго,
Вот милый Лермонтов. Стихи какие!
Я наизусть его могу прочесть всего,
Но что же делать, в эти годы злые?!
Тургенев, Чехов, Мамин-Сибиряк…
Ведь это ж клад, прошу немного.
Вы покупаете его, по сути, за пустяк,
Такого случая вам не найти другого.
Мне тяжело их продавать.
Вы уж меня за это не судите.
Остановитесь лучше, посмотрите,
Ведь дома у меня старушка мать».
            Мне книги были не нужны.
И что лежало рядом — тоже.
И только мраморные старые слоны
На что-то ценное могли бы быть похожи.
Я сделал вид, что очень тороплюсь,
Окинул ценности ее небрежным взглядом.
«А если взять всё это разом? —
Сказал я громко сам себе. — А дома разберусь...»
Я в сумку побросал разложенный товар:
Какие-то флаконы, зеркальце, шкатулки,
Мещанских слоников, букварь
И детские наивные игрушки.
«За всё, без книг, даю вам тридцать пять,—
Сказал я ей, в глаза не глядя,—
Конечно, тысяч. Торговать
Сегодня вам, пожалуй, уж не надо».
         Глаза! Вы видели б глаза!!
Как на меня они смотрели!
Они мне гимн о счастье пели,
А на ресницах теплилась слеза.
         Я расплатился и ушёл.
Я этот хлам храню поныне.
Он говорит мне, кто тогда сидел
В Кремле, над нами, на вершине.