Ахматова Двадцать первое. Ночь. Понедельник

Дмитрий Коденский

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Снова снился мне тот флибустьер.
Скоро сочельник,
Я же, бездельник,
Не убрал к Рождеству интерьер.

Снова снились придворные дамы
И мазурка в четыре ноги,
Громкие балы,
Пышные залы,
Мадригалы барона Трэви.

Но на утро всё те же пейзажи:
Остров тропический в месте пустом,
Обеды из спаржи,
Пустынные пляжи,
И нет ни души в краю этом живом.

Собирая початки маиса,
Я влюбился в злотавый кочан.
Деву маиса
Звал я Луиза.
Ввечеру танцевал с ней канкан.

Ты послушай меня, дорогая.
Я прочту тебе свой мемуар.
Видишь, папайя?
Завтра с листа я
Для тебя смастерю пеньюар.

И Луиза, послушно кивая,
К моему приласкалась бедру,
Меня возбуждая.
Мурашки, как стая,
Пробрались в мозговую кору.

И тогда осадил её строго:
Только ты меня не отвлекай.
Не шуми, ради Бога,
И сядь у порога,
И моим мемуарам внимай.

Это было ещё в прошлом веке,
В девяносто четвёртом году.
Наскучили реки,
Дворцы, человеки,
И я лоцманом стал на борту.

На пинасе торговом по водам
Мы с надеждою шли в Новый Свет.
Навстречу невзгодам,
Штормам, небосводам,
Вдалеке от жеманных карет.

Но однажды случилось несчастье:
Нас английский настиг флибустьер.
Вот так напасти,
Что за ненастье?
Не видать нам теперь Кордельер.

Захватили «Foundroyant» пираты.
Так был назван наш бравый пинас.
Забрали дукаты,
Меня в казематы.
Был убит даже боцман Парнас.

Средь больных и рыгающих негров
Дней четырнадцать был я в цепях.
Света не ведав,
В рубцах от стилетов,
О французских я пел берегах.

Надоел я английским повесам.
Меня сбросили за борт они.
Вот так и пьеса.
Я своим рейсом
Грёб до ближайшей земли.

И теперь восьмой год я у бриза.
Я наелся уж моря с лихвой.
Хватит круиза.
Слышишь, Луиза?
Я вернуться желаю домой.

Я хочу снова скучной беседы,
И жеманных карет, и балов,
У Пьера обеды,
Камины и пледы,
Гостей званных и вечеров.

Вот видишь, Луиза, судьба моя злая.
Могу не продолжить теперь свой род.
Где ты, родная?
А как же папайя?
Вот, даже тебя утащил енот.