Голгофа

Весна выдалась на славу, жаркая и дождливая, растения поднялись, будто тесто на опаре. Такого бурного роста растительности не помнят даже седобородые старожилы. Вот и сегодня в святой праздник Песах солнце разбушевалось не на шутку. Просто невозможно было находиться более пяти минут на открытом месте без риска для здоровья. Беспощадные лучи раскаленного до бела солнца буравили насквозь черепную коробку и выворачивали ее наизнанку, вынимая, будто из пышущей жаром кастрюли деликатесную приправу к приготовленному гарниру из печеных мыслей - вкрутую сваренные мозги.
Три воина стояли в стороне от трех столбов, на которых терпели муки распятые осужденные, и что-то оживленно обсуждали, держа в руках тканный сверху хитон.
По краям от центрального, самого высокого и большого столба были распяты два душегуба, два грабителя с большой дороги. Одного убивца весьма пожилого, но, несмотря на средний рост, весьма сильного и жилистого звали Нафанаил Пустынник. А другого разбойника, огромного и могутного, величали Талмоном Свирепым, несмотря на красивое сильное тело, сей разбойник обладал страшным, сильно подержанным лицом, кое будто жестокая маска была навечно одета на его ранее красивое лицо. На среднем столбе безмолвно принимал муки некий Йешу из языческой Галилеи, названый, по обвинению иудейского суда, гнусным самозванцем и лукавым лжепророком.
Сотник Лонгин неспешно приколотил к его столбу маленькую табличку, на которой прокуратором иудейским были собственноручно начертаны какие-то клеймящие позором слова. Но Лонгин, как и многие римские воины, нисколько не разумел в грамоте и поэтому ему было абсолютно все равно, что было накарябано на потрескавшейся деревяшке, лишь бы не приколотить ее к верху ногами, за что его могли незаслуженно наказать.
Приколотив надпись, сотник присоединился к препиравшимся соратникам.
- Что за шум, други мои?
- Да вот, Лонгин, никак не можем сей хитон поделить. Одежды мы уже раскидали на четыре части, а что делать с хитоном, никак не сообразим. Ты у нас сотник, а знать поумней нашего будешь, рассуди любезный, будь добёр.
- Давайте не будем его раздирать, все-таки вещь дорогая. Бросим жребий, да и дело в шлеме.
- Голова…
Воины отошли в сторонку, дабы осудить какой жребий они будут бросать. В это время к столбам подошли две пригожих иудейки.
Одна из них, красивая девушка с ангельским личиком в свободном белом платье поправила длинные, белокурые волосы, покрытые легким, прозрачным покрывалом и, указав на распятое тело иудея, тихо произнесла:
- Се, брат мой!
Вторая девушка с вьющимися локонами шелковистых темно-каштановых волос, грациозной походкой подошла к ногам распятого мученика и приложилась алыми, дрожащими губами, к его кровавым ранам, как верующие во храме припадают к нарисованному распятию.
- Это не он! - воскликнула белокурая девушка, вглядевшись в искаженное нечеловеческой мукой лицо страждущего. - Иш-Кериоф вместо Йешу выдал другого, невинного юношу.
- Какая разница, главное народ будет думать, что Йешу во искуплении мук всего человечества пошел на столб…
- Но ведь на столбе погибает безвинный юноша.
- И что с того, этого никто и никогда не узнает, сам видно напросился, хотел побывать в шкуре пророка.
Сотник подошел к девушкам и весело, подмигивая, произнес:
- Шагали бы вы, прелестницы, отседова да и от греха подалее…
- А что нельзя полюбопытствовать? - справилась улыбающаяся блондинка.
- Можно, но только отступите подальше от распятий. Вон туда за камни, где весь любопытствующий народец отстаивает.
- А, может, мы хотим ближе подойти не к распятым злодеям, а к вам благородный сотник… - томно произнесла шатенка.
- Это завсегда можно, но приходите, когда стемнеет. Работа, знаете ли, прежде всего…
- Да что это за работа? От душегубцев, на столбе распятых, ротозеев, будто мух надоедливых отгонять?
- Это не работа, куколка, это служба во благо римской империи и кесаря.
- О, как это интересно? Продолжайте, велеречивый юноша, - вкрадчиво прошептала шатенка и придвинулась к сотнику своим плотно сбитым телом, - я просто млею от твоих слов...
- Полно тебе блажить, Магдалина, идем отсель! - рассердилась девушка в белом и направилась прочь.
- Дурочка, - ухмыльнулась Магдалина, - я же несу эту околесицу, дабы подтрунить над этим недоумком… Помедли, Мариам, я отправляюсь вместе с тобой.
Девушка, приподняв полы длинного платья, побежала вслед за удаляющейся Мариам, недовольно бурча себе под нос.
Услышав, как его назвали недоумком, Лонгин вскипел и хотел, было, уже догнать дерзкую девушку да, как следует, от-таскать за длинные огневолосые космы. Но тут Магдалина, будто горная козочка, легко впрыгнувшая на немалый валун, повернулась к ошеломленному воину и, приветливо помахав ручкой, послала ему воздушный поцелуй с многообещающими словами:
- Встретимся после девяти…
После того как девушки ушли, между двумя распятыми злодеями завязалась словесная перебранка. Первым начал разбойник Талмон Свирепый, который приводил одним только своим безобразным видом в трепет всю округу.
- Эй, Йешу, ежели ты такой дюжий, - злословил лиходей, - ежели ты за три дни можешь храм отгрохать, а дружка откинувшегося из гроба, оживленным и невредимым вывести. Спаси себя, избавь от нечеловеческих страданий, сойди со столба, как ты мог по воде, аки посуху хаживать…
- Уймись, охальник, - заступился Пустынник. - Не видишь, что плохо горемычному, ты бы его поддержал лучше бы. Сотник, сотник!
- Чего тебе, кровопивец?
- Мне-то ничего, я свое уже прожил, юношу жалко, зеленый он еще, а уже смертушку приять должОн. Облегчи его мучения. Дай евоному напиться. Вишь, пекло како ныноче.
Лонгин нехотя напитал губку молодым вином и, наложив на древко копья, поднес ее к пересохшим губам Йешу. Тот про-стонал и отвернул голову.
- Я не Йешу… - прошептал юноша и потерял сознание, уронив голову на грудь…
- Нужна ему ваша жалость, - злорадствовал Талмон. - Он же пророк! Ему недостойно принародно выказывать свою боль, он должон вызывать у простых смертных не жалость, а почтение и благоговение. Он сулил всем праведникам Царствие небесное. Ты - Пустынник, сегодня его обретешь первым…
- Какой ты, право, негодяй, Талмон, зря тебя прозвали Свирепым, ты ничтожество, вонючий шакал! Знал бы я, что ты такая сволочь, еще раньше бы тебя на тот свет спровадил, а наше злодейское ремесло забросил ко всем чертям собачьим...
- Тогда бы ты, Нафанаил, не обрел Царствия Небесного…
- Может быть, именно тогда и обрел его, но ни ценой нечеловеческих мучений, как сегодня, а своей обычной, праведной жизнью, честно зарабатывая на свой хлеб.
- Глупец, и с эти обалдуем я спал под одной шкурой, с этим болваном я делил свой скудный разбойничий хлеб…
Мысли как надоедливые насекомые роились в мозгу невинно распятого молодого человека:
«Зачем я дал согласие этому сладкоречивому плюгавому подонку? Зачем прельстился на красивые одежды, широкий хи-тон? Захотелось хоть раз красиво пожить, вкусно поесть. А еще он обещал мне, что я попаду на заседание Синедриона, а если повезет, увижу самого римского прокуратора… не слишком ли высока цена за один день красивой жизни?»
Юноша, воздев голубые, почти бесцветные очи к небесам, прошептал: «Господи, за какие грехи Ты обрек меня на такие мучения, чем я провинился перед Тобой?»
Прошептал, содрогнулся и обмяк, снова уронив голову на грудь.
Около девяти вечера римские воины, принялись перебивать у осужденных голени, дабы положить конец их мучениям, поскольку нельзя было оставлять в Шаббат тела на столбе.
Когда Лонгин подошел к Йешу, то узрел, что распятый молодой человек уже бездыханен. Но дабы окончательно убедиться в этом, сотник пронзил остро отточенной пикою опавшую грудь мученика. Умирающий страстотерпец пронзительно вскрикнул и, ужасающе захрапев, испустил дух…