На последнем ряду на последнем киносеансе

Поэтка, познавшая прозу
Спецкресла с ручным колесом,
Глотает прокуренный воздух,
Хирург на завязки кальсон
Наступит, по матушке пустит,
Резину перчатки согнет –
В ненайденной белой капусте
Ребеночек тихо умрет,
И слёзы осушит не ветер.
А строчки без рифмы и без:
"Мужчины все – сукины дети…
Сначала – пустой политес,
Прогулки и разговоры,
Кино на последнем ряду
И потные руки, которые
Хозяйственным мылом не трут…"
Поэтке бы в рожу вцепиться,
Кровавый маникюр…
Смеются экранные лица.
У разума – перекур.
Сначала он снимет бюстгальтер,
Две пуговицы расстегнув.
Его напряженный приятель
Не может беспечно заснуть.
Потом на экране кого-то
В березовой роще нашли,
А он продырявил колготы
И все остальное, и чин
Беспечной девицы потерян
Ни за што ни про што, а так.
С экрана голодные звери
Заглядывают в мрак
Под веками, где – ни отрады,
Ни нежности, ни огня.
Поэтка копила преграды –
О, как их нетрудно отнять
В коварном психическом трансе
(дыхания перехват).
На самом последнем сеансе –
Напруга в пятьсот киловатт.
Какая такая стыдоба:
Свидетель Эммануэль:
Пшеничная пышная сдоба
Осваивает постель
И всякие Камасутры
(учебник – сто тридцать рублей).
Поэтка четвертые сутки
Пылает как летний кипрей.
Прекрасный в ней копится опыт –
Поэмы, сонета стиха?
Был Некто по имени Кто-то,
Умеющий нежно пахать,
Потом – боронить и засеять
Секретную ниву зерном
И отплыл чужим Одиссеем
С её золотистым руном.

9.4.15