Жить

Про таких, как они, говорили: "Парочка не разлей вода". Все свое детство просидели они за одной партой плечо к плечу. Она помогала решать ему арифметику, иногда писала сочинения за него, подделывая корявый почерк. А он... Он каждый вечер провожал ее до дома. Детство... Этот запах сирени, первомай и душная шерстяная школьная форма. Друзья. Оба знали друг о друге практически все: перелом ключицы - неудачное приземление с соседней крыши, а у нее мама в этом году серьезно заболела. Кажется, первая любовь, да? Нет! Это было нечто большее. Выше земной любви, чище.. Даже, когда он стал частенько свободными вечерами прогуливаться по безлюдной набережной с ее соседкой Надей, она поняла все. Взрослый человек ведь, он сделал свой выбор. А у нее дела - институт, поступление, мама болеет...
Но тут нежданно-негаданно война. Июнь сорок первого. Его призывают. Душный и пыльный вокзал. Надя плачет, обнимает его крепко, на ухо шепчет что-то. А у нее кисти рук дрожат, и сил даже вымолвить слова нет.
-Нина, дорогая! Пиши мне. Дружок ты мой, пиши и помни. И за Надюшей приглядывай, я только на тебя и рассчитываю, уж больно впечатлительная она у меня!
И пропал Женя. Прыгнул в поезд прямо на ходу в своей новой гимнастерке и исчез. в пустоту ушел. В вечность.
***
Плакать некогда, война - время суровое.
Мама умерла. МА-МА У-МЕР-ЛА! И не из-за войны, нет. Возраст свое брал, да и болела она. Женьки тоже нет! А что, если он сейчас там с мамой? Да и война вот уже третий год. Что же дальше будет? Что?
В квартире холодно, одиноко, серо... Поздняя осень. Ноябрь беспощадно рвет занавески из чуть приоткрытого окна. Татьяна Ивановна - соседка, заходит иногда, приносит немного молока и хлеба, рассказывает, как Надюша ее замуж выскочила еще в сорок втором. Надюша выскочила... Не углядела я за ней. А обещала же ведь! Да и нет уже того, кому обещала.
Женька, Женечка милый! Как же мне не хватает тебя сейчас! Рук твоих теплых, больших, с длинными пальцами тонкими, глаз твоих каштановых, голоса родного.. Все война, война проклятая! И Женьку отняла, и маму, и будущее...
В госпиталь зимой идти тяжело. Семь километров на лыжах полем. Но после того, как мамы не стало, дома стало невыносимо. Все напоминает мне о ней - шаль белая на кровати, герань ее любимая, даже кружка ее на столе стоит, не убираю, боюсь чего-то. Мне все кажется, что мама придет, просто ушла, наверное, на рынок, или еще куда. И Женька с фронта вернется, кажется. В дверь постучится, спросит :" Теть Валь, а Нинка дома?" А я вылечу ему навстречу, обниму крепко-крепко, и никуда больше не отпущу никогда. Но их нет и не будет. Уж лучше госпиталь, лучше семь километров, бинты лучше стирать, нюхать запах крови и хлороформа. Лучше уж это, чем знать, что ни его, ни мамы уже нет на свете белом. Лучше окопы и грязь, госпиталь, работа, усталость, голод. Лучше победа! Чище, светлее, радостнее...
И она пришла эта Победа. Нина встретила ее в госпитале. Слезы выжгли глаза, а кисти рук все так же немели, как и в то же июньское утро, когда он ушел от нее в пустоту

19 декабря 196.. года
Снег засыпал, вот уже вторые сутки, мой серый, наскучивший город. Снег хорош. Снег прячет грязь. Снег - мой любимый доктор.
А я, я, я.. Я другая уже. Снег изменил меня. Снег изменил мир.
Когда ты ушел от меня на эту войну, нам было по восемнадцать всего. Мир остановился для меня тогда. Солнце померкло, и пыль около нашего дома даже стала какой-то серой, а не желтой, как в те счастливые дни. Теперь мне уже тридцать четыре, война далеко позади,  а пыль все такая же серая, и солнце с каждым днем все меркнет и меркнет.
Я пишу тебе письма. Уже много лет пишу вникуда. Ненавижу себя за это, и тебя ненавижу! Почему ты не вернулся? Ты же обещал! Зачем говорил мне, что я особенная, что я любима? Нет! Я такая же, как и все. Я голодала в нашем Ленинграде, вокруг меня умирали люди. Я выносила их тела из дома на улицу. Я знала, что смертна, и смертен ты.
Только снег помог мне выжить, я пила его, когда хотела есть, пила, когда меня мучила жажда. Смотрела, как он нежно укрывает крыши и успокаивалась, когда было грустно.
Прошло уже много лет. Снег все так же ласкает крыши домов; мне тридцать четыре, а ты вот уже много лет лежишь в общей могиле где-то под Брянском...
2015