Черная поэма. Часть первая

Часть первая « В Российской глубинке живет сирота.»

Черными на  Руси назывались свободные крестьяне на государственной земле. ( Брокгауз и Эфрон)

 «Целый мир не стоит одной слезы ребенка» Ф.М. Достоевский


Разбитая в асфальте колея петляла в клочьях рваного тумана,
Вокруг была не паханной земля, и заросла полынью и бурьяном.
Я шел и надышаться все не мог,
Ногой сшибая синие люпины,
За пять часов так отлежал всю спину,
Под равномерный гул мотора, валяясь в спальнике вонючем!
Но знал, что уж приедем скоро, и думал – «Вот что значит случай!»
Последний перекур у колеса
И порулит Камаз через леса,
Въезжая в край дремучий, диковатый, поверить даже трудновато,
Что недалек он от столицы! Другая жизнь, другие лица,
А верст пятьсот всего прошли,
Но будто воды подошли,
И смыли невысокий старый мост в мое былое, на погост,
Где сдуру враз похоронил все то, чем в жизни дорожил!


Как много жизнь мне обещала, и как нелеп был мой ответ!
Мне не начать уже сначала, и оправданья - жалкий бред!
Моя пульсирует вина,
Сжимая в горле пересохшем
Комок, давно без слез иссохший.
О сколько передумал я, зверея в тесной съемной хате
На штуке старого белья, на списанной в утиль кровати!
Как рад я вырваться оттуда!
Друзья, да это просто чудо,
Идти куда глаза глядят! Прощай Москва, прощай Арбат!
Как говорят, не ждал, не ведал, но вот вчерашняя беседа,
Теченьем якорь сорвала!
Судьба моя меня звала,
Пусть это понял я не сразу, но ясно помню до сих пор,
Как начался щемящей фразой, нежданный пьяный разговор.









-«В Российской глубинке живет сирота! Ты пьешь, мне б хотелось узнать?!
Тогда наливаю тебе я полста! Послушай, я знал его мать!»
Был мой собеседник и пьян и угрюм,
Но тут ,погляди. оживился,
И к грязной стене прислонился.
-«Ну ладно, валяй, расскажи про нее!» - я рад был хоть как-то развлечься,
Послушать хотелось любое вранье и спать потихоньку улечься.
- «Лет десять назад я на рынке стоял,
Мотался в Китай и шмотье продавал.
Она была нашей соседкой, владела соседнею клеткой!
Я жил тогда дома, да в городе Н,  ну а в Москву не совался совсем!
Такую соседку иметь благодать,
Другие торговки – ни дать и ни взять!
А эта всегда помогала! Да что там, с товаром стояла!
Свое все закроет, а наш продает, - «Чудная ты Томка!» -судачил народ.









«Послушай, сеструха, найди мужика»- я ей сотню раз повторял,
Она поглядит на меня свысока и скажет – «Меня ты достал!»
Тянула сынишку с грехом пополам,
Ну где ей деньгами разжиться,
Жена моя стала коситься,
Но с Томкой ни-ни, ничего у меня, лишь так посидим за бутылкой,
Полгода спустя вдруг заметил я шрам, у лба, поперек, синей жилкой.
Ну, как всегда, языком своим бряк!
Давай расскажи, отчего мол и как!
Она тут со стула вскочила и даже стакан недопила!
«Прощай!» - говорит, ухожу по делам, долги я тебе в понедельник отдам!
Я так и сел, -«Да не к спеху пока!
Прости если что, вот моя те рука!»
Она усмехнулась и зыркнула строго, в проеме двери постояла немного,
Потом попрощалась и быстро ушла, я двинул бутылку от края стола.












«Чего ты подлез к ней как кур на насест? Она не своя, из других она мест!»-
Сноха мне морали читала, но толком про Томку не знала.
«Она заявилась сюда с северов,
И в тесной квартире бытует.
Народ, он по свету кочует,
Да хуже цыган! Наказанье!» - беззлобно, но едко  сказала сноха,
И села опять за вязанье. Я плюнул и вышел во двор от греха.
С расспросами больше к Тамаре не лез,
Прошло две недели и вроде исчез,
Комок недоверья меж нами, растаял живыми ручьями.
Мы снова смеялись, шутили, на рынке деньгу колотили.
Эх, развеселое было житье,
Народ налетал на любое шмотье!
А нынче пошли привереды – давай им французские кеды!
Под вечер в субботу, устав торговать, уселись с устатку стаканчик принять.





« -Ты знаешь, Колян, я не верю в любовь»,- Тамара тогда прошептала.
Вина я подлил, приподнял свою бровь, и вот что она рассказала:
«Эх, Коля, дружок, я живу однова,
А муж мой во адовом круге!
Вот жизнь! А бывало подруги
От зависти стопчут на туфле каблук, когда нас увидят на стрелке,
Букет я возьму из накаченных рук и море покажется мелким!
Такой распрекрасный он был кавалер,
И где нахватался столичных манер!
Под вечер послушаем в парке оркестр, а столик в «Лазурном» заказан,
Сидим у танцпола, на лучшем из мест и нету ни в чем мне отказа!
Напиток игристый хлебну из бокала,
И в караоке блистаю вокалом!
Ансамбль заиграет бразильскую румбу и шеи свернут мужики,
Так ловко мы с Ваней пойдем по паркету, пьяны, молоды и легки!








Была я на облаке счастья тогда, ну прям не жила, а летала,
И даже до свадьбы когда понесла, и в том добрый знак увидала,
Ивану решила о всем рассказать,
И, знаешь, он тоже был рад,
Под ручку мы шли, был в цвету тогда сад,
И воздух струился весельем, да так, что казался мне зельем,
Как будто его не вдыхаешь, а пьешь, как птичка,  того и гляди, запоешь
От щедрости утренней мая,
Заботы и горя не зная!
Сыграли мы свадьбу, и нас поздравляли, друзья и знакомые, все как один!
Мое положенье мы не скрывали и Ваня надеялся -« Только бы сын!»
И Костик родился в морозную ночь,
Когда же узнал он, что сын, а не дочь,
Примчался в родильню с цветами – букет – не обхватишь руками!
Шептали мне в ухо – «Счастливая ты!» О господи Боже! Прости их, прости!






Прости их за глупую зависть! Одна лишь брезгливость и жалость,
К подругам моим у меня за душой… Под самую ночь приходил он домой,
Мотался весь день по работе,
Так в детскую и не заглянет поди
А я то дурей и с ребенком сиди!
И только займешься пеленки стирать – подруга придет и давай распалять:
В «Лазурном» французское в баре вино и фильм про «Титаник»мол смотрят в кино.
И в душу мне лезла обида,
Щекой прижималась небритой.
Ну стала я мягко ему намекать, а он как поест, так завалится спать,
И ни гостей, ни гулянок, по дому шуршу спозаранок!
Так вот, мой настал день рожденья,
Ждала я на праздник веселья!
Пришел он пораньше, цветов не принес, в подарок тебе, говорит, пылесос!
И в рюмки накапал нам белой, вся кровь у меня закипела!







«А где же шипучее с маркой вино? А где же цветы, где походы в кино?
Я что тебе «бедная Зина», от дома и до магазина?!»
А он говорит, -«Что хотела – семья!
И на меня не пеняй,
Гулянки закончились, так мол и знай,
Негоже семейным болтаться, по ресторанам шататься!»
-«Что ж ты пропадаешь до ночи? Аль ты семейный не очень?»
Ну он мне в ответ –« Извини, я мужик!
Ругаться сегодня душа не лежит,
Но так я скажу тебе Томка, видать у тебя просто ломка!
Ты бабью то долю возьми себе в толк, и свой роток на замочек так «щелк»!
Коль любишь ты мужа, так дома сиди,
Стирай, убирайся, обед мне вари,
А наше мужицкое дело пахать, добро наживать и амбар набивать,
Такая вот наша забота, и неча просить тут отчета!»





- «А что ты мне рот затыкаешь подлец, заделался тут мужиком,
Да мы городские! Не месишь навоз, не водишь коров ты рядком!»
Ну, он психанул, опрокинул стакан,
И только видала его,
Ну, думала я, приползешь, ничего…
Но с этой вот самой размолвки вся жисть наша стала неловкой.
Когда через сутки вернулся домой, он мне показался какой-то чужой.
С ребенком уехала к маме в село.
Вот месяц прошел и уже замело.
И я воротилась обратно, а в доме все было неладно,
Он грязью зарос, закоптил потолок и штангу с блинами к себе приволок,
Весь месяц бухал и качался,
Осунулся и заманался.
В любви каждый сам по себе эгоист. Теперь только я понимаю,
Он думал, что я не люблю и навис над сердцем как черная стая.









Картошки мешок и свинины кусман брезгливо забросит домой,
-«Обед не вари… Я в гостях буду пьян, покормят меня у другой!»
-Такую хреновину боком ввернет,
 И физию скорчит мне злую,
Он думал, что я заревную,
И буду его ублажать, уступать, ошибся малек он, ети его мать!
Ох, не на ту он нарвался, на горе себе расстарался!
Сижу взаперти, а все валит народ!
То Люська, подружка, пузырь принесет.
И долго сидит и воркует, про счастие бабье толкует.
И не было знаешь, такого вот дня, чтобы не шли, не жалели меня.
И вызревала как гроздью
Обида моя горькой злостью.
От этой от ихней пустой болтовни, бежали как мыши безликие дни,
И кровь моя в жилах застыла, ребенка и дом запустила.



В таком вот разладе прошло пару лет. Да, иногда мы мирились,
И ездили в Крым отдыхать, в Новый Свет, и там мне однажды приснилась
Покойная бабка, сказала она,
«Живи, где у деда была слобода,
Пока не случилася злая беда,
И бесноватых орава у Волги его расстреляла!
Когда задыхалась бессильно под красной пятою Россия!»
Вот стала я Ваню тогда умолять
Квартиру и домик в деревне продать,
И переехать в другие места, начать все по новой, с пустого листа!
А он говорит неохота, иди говорит и работай,
Мол от безделия вся эта блажь!
Скажу тебе так, как ты маслом не мажь,
Засохшую хлеба горбушку не станет от этого лучше.
Вернулись домой и опять на ножах, орем и ругаемся, прямо аж страх!













С друзьями он в барах сидел допоздна, а я по квартирам винишко пила,
И мыли мы кости друг другу, носились по адскому кругу!
Мне сплетню за сплетней шептали на ухо,
Я стала таблетки от психики пить
И как-то чудно начала говорить-
Тянулись слова будто зэки в метель, а к горлу поставили словно упор…
Его не пускала я больше в постель, и вместе не спали с тех пор.
Раз пьяный пришел – «Я тебе еще муж,
Давайка ложися, себя поднатужь!»
«Что мол ты там хочешь, супружеский долг? А ну подойди распишись!
Полночи потей, а все будет не впрок и мне не приятно ни в жисть!»
Так  отвечала ему и легла,
За окнами висла белесая мгла,
А он чертыхаясь сбежал, неделю считай черте-где пропадал.
Ну а когда появился, то даже сосед наш крестился…


В дубленке оборванной, в пятнах каких-то, он пьяную лярву домой приволок,
Ему говорю –«Ты откель? Да и чьих ты? Вали-ка давай за порог!
Стыда нет совсем?!О ребенке подумай!
Он все понимает уже, погляди!»
«Ты Костика в спальню,», кричит, « отведи!»
«А мы тут устроим по Фрейду сеанс, смотри ка я даже виагру припас!
Мы с Шуней щас сексом займемся, а ты поглядишь и зажжешься!»
«Катись-ка ты к дьяволу с Шуней своей
Зажгитесь там сами под вопли чертей!
Ах пьяный, кричу, ты ублюдок! Тебя ненавижу!! Покуда,
Под крышей одной я с тобою, не будет мне больше покоя!
Хоть сдохни теперь! Не прощу! Не прошу!
На Волге себе мужика отыщу,
И с города с этого съеду, здесь пьют как собаки, до бреду!
Ты мне ненавистен теперь, так и знай! Мы сами уйдем! Все, Ванюша, прощай!»











Я кинулась в спальню шмотье пособрать, иду с чемоданом, а их не видать,
По тихому быстро свалили, я села на пол и завыла…
За что наказуешь меня ты Господь!
Молилась я и причитала,
Но легче на сердце не стало.
И надо бы было мне правда уйти…Стемнело уже… Поезда до шести…
Куда тут с ребенком податься, позорно на люди казаться.
Такая душевная немочь была,
По улице темной пурга  замела,
Все тропки она заносила, не выйти… Оставили силы.
Я вдруг спохватилась, а где же сынок, тот в ванной закрылся на ржавый замок,
Кричу ему Костик, скорей отопри!
А тот все молчит… Закипело внутри…
Схватила топор и щеколду снесла, он в ванной сидел, кругом пена была…
«Да что ж ты молчишь, невозможно! Ответить что ль матери сложно?»



«Ты, мама, иди успокойся, поспи, покушай, попей, а потом говори.
А то голосишь, как из сказки шакал, вон от тебя уже папа сбежал!»
Тут я топор уронила…
Он звякнул зловеще об кафельный пол
Упала в кровать, сон мне долго не шел.
Но все же к восьми отрубилась, спала, ничего мне не снилось…
Поднялась я за полночь, как с будуна, как будто опилась задаром вина,
На кухне водички попИла
И вдруг как стрелою пронзило!
В забрызганной ванне, на белом полу. мой Ваня уселся спиною к углу
Беззвучно он двигал губами с налитыми кровью глазами…
Я подошла и присела к нему,
Все шепчет и шепчет, а что, не пойму!
«Ты любишь меня?» разобрАла.  Ему я тогда отвечала:
«Ну нет, вот такого как щас, не люблю!» - «Ну стерва тебя я сейчас зарублю!»










И с пола схватил он злосчастный топор! А, говорю, « На расправу ты скор!»
«Любви к тебе нет и в помине, ты, пьяная, злая скотина!»
Ну думала так -
Не посмеет убить
Чего унижаться, пред ним лебезить!
А он размахнулся зараза, рубил, но был пьяный и мазал…
За штору я в ванну забилась, ногами отбиться стремилась,
Но напервой разрубил мне плечо,
Мне брызнуло кровью в лицо горячо,
Осела я вниз, занавеской накрылась, и в ужасе сердце  забилось.
Он целился долго, потом рубанул, под  искрами мрак мою душу стянул..
Сознание вмиг потеряла,
Лежала  там, и умирала.
А Ваня, ты только послухай – пошел, удавился на кухне!
Судьбы моей горькой суровая нить! Эх! Если б не Костик, и мне бы не жить…




Сынок мой бедняга привычный, и   шума не слышит обычно,
Проснулся поэтому только потом, почти через час, разбудил его сон,
Приснилось на площади много людей
И кровью измазаны лица
Кричат все и ловят волчицу…
Очнулся со страху и нас давай звать, ну и пошел папу с мамой искать,
Порублена мама лежит на спине, а папа качается в мыльной петле!
Ах бедный, мой бедный ребенок!
Одел сапоги он спросонок,
В пижамке одной побежал за врачом, метался по улице белым лучом,
У сквера гаишники были, там пьяных полночи ловили,
На помощь, на помощь кричит им, скорей!
И папа и маму зарезал злодей!
А старший не видит резону, полно говорит беспризорных,
Ступай говорит, а то шас заберем, и до утра в околотке запрем!


















А Костя кричит, умоляет, и что бы там вышло, не знаю,
Но только, на счастие в этот наряд, отправлен как врач был зеленый медбрат.
Он Костю за руку схватил,
Ну, веди!
А старший ему говорит – «Погоди!»
«Мы что, простояли полночи тут зря?! Ну ты  попляшешь, гляди у меня!»
А тот развернулся и молча ушел, по улице темной сынок его вел!
Успели как раз, я почти умерла,
Но сделана мне перевязка была,
В больницу меня положили и вовремя кровь перелили.
Я долгих два месяца в коме была и только лишь летом поднЯлась, пошла…
Как только прибавились силы, квартиру у вас тут купила,
Отсюда родня моя, с Волги,
Оставь нам Господь наши долги!
Прости нас Всевышний, не гневайся так! Мой дед был расстрелян как злостный кулак,
А мать помоталась по свету! Пусть дети не пьют чашу эту!»



Умолк Колян, полез за сигаретой, я хлопнул без закуски полстакана!
Пока я слушал правду эту, слеза в моих глазах стояла,
А грудь теснила детская обида!
За что же в жизни  в меру сытой,
Нещадно топчет так копытом
Уродливая кляча ребятишек! Что, невозможно жить потише?!
Или под перегара вонь совсем унес нас белый конь?!
И сгинут пусть безумцы, черт бы с ними!
За что, за что страдать невинным?!
Под аркой некрашеных домов, тот мальчик шел навстречу ночи
Да из каких ужасных снов, полезли эти злые корчи
Кошмара, ставшего вдруг явью?
Как глубоко, как больно ранит,
Бессилие пред лицом безумья, когда не ясно, кто враги?
Под мертвым светом полнолунья бежит на дальние огни,





Малыш спасать родную маму,  одна ее опора и надежда,
Мелькает белая пижама, вот вся в мороз его одежда!
И он один теперь в ответе,
За их семью, за их судьбу,
Лишь он способен на борьбу!
Да отчего же в детях больше подчас ума и благородства,
Чем в повзрослевших недоумках, живущих сквозь свое притворство,
Страстями, жадностью томимых,
И впавших в горькое уныние!
Лишились люди чистоты, обиды водкой запивая,
О, детские мои мечты, зачем живу, вас предавая!
Зачем хмельной расселся здесь?
Какой ужасный злобный бес,
По краю водит нас с ухмылкой, пока мы ищем  к свету путь,
А бездна рядом – за бутылкой, и смотрит бес, как нас столкнуть!






«А что же дальше было с ними, и как живут они сейчас?»
Спросил я пьяными словами, и стало стыдно мне тотчас!
Сказали же – он сирота!
Но Коля поправлять не стал,
И обо всем мне рассказал.
«Ну, Томка ушла, а я стал сам не свой, когда поздно ночью вернулся домой,
То крепко жена заругала, и гадом меня обзывала!
Я ей – « Не кричи, тут такие дела!»
Она же как села, так встать не могла!
Проплакала, аж до обеда, потом подалась до соседа!
Дружок у него - бобылек отставной. Задумано было моею женой
Посватать за Томку его,
Чудной он мужик, но не пьет ничего,
Сидит все и книжки читает! Живет  на что?  Бог его знает!
Но с Томкой друг другу они подойдут, пускай похромают, но вместе пойдут!










И впрямь, у них случилась странная любовь! Я часто вспоминаю вновь и вновь,
Как он ходил за ней, как за ребенком! Колбаску и сырок нарежет тонко,
И в термос кофе, просто смак!
Она ж пахала, как ишак,
Он говорил, «Не надо так,
Побольше надо отдыхать, в работе надо меру знать!»
Но от нее не отставал, работал сам, и на дом брал!
Хотели денег подсобрать,
Халупы две свои продать,
И дом купить большой у Волги, с землею, чтоб раздольно жить,
Чтобы сердец своих осколки хозяйством накрепко слепить!
Эх, любит помечтать народ,
Что будет лодка, огород,
Под вечер масло – мазать жалко, а утром на реке рыбалка!
И я все чаще замечал, что Костик улыбаться стал!



Оттаял паренек душою, смотрел как будто беззаботно,
Хотя проказничал порою, но помогал во всем охотно!
Я им твердил, да поженитесь!
Что за дела, негоже так,
Вдова и старый холостяк!
Но Томка лишь рукой махнет –«К чему нам с Мишей траты эти!
Ну не расписаны и что? Так проживем на этом свете!»
А через год зимою лютой,
Когда метель завыла круто,
Она на рынке простудилась, и надо же – под Новый Год!
Когда хватает оглашено любой товар хмельной народ!
Ее работать не пускали,
Она из дому убежала,
И простояв у кассы день, упала, бледная как тень,
Ее подняли мы с земли, скорей в больницу отвезли,








А там одни лишь санитары, а врач уехал за гитарой,
Мол в этот вечер должен он на праздник исполнять шансон.
Под причитанье старых бабок
Рванулися скорей за ним,
Застали дома. «Ну бежим!
Кричим ему, давай скорее, там без сознанья пациент!
А он как мышь на батарее, и пьян – подметка от штиблет!
Но подобрался, голосит:
«Ведро воды скорей неси
И окатите на морозе, я протрезвею в этой позе!»
Ну так и сделали мы с ним, и вот уже в авто сидим,
А он ворчит, ругается,
«Ну как же называется,
Тащить больную на мороз! Зачем вас только черт понес!»
А мы сидим глаза потупив, поймал толкач нас в медной ступе!




Полночи делал врач что мог, но в легких начался отек,
В сознанье Томка не пришла, под утро тихо умерла.
Заледенелое крыльцо
И хриплый голос без ответа,
О, как мне позабыть про это!
Как Костик съежился, заплакал, не в силах даже расспросить,
Но не вернешь ее ребята, и ничего мне не забыть!
Через неделю хоронили
И многие пришли, застыли,
У края вскопанной могилы, как на краю своей судьбы,
Рыдали бабы что есть силы, мужья их терли свои лбы.
А Михаил стоял в сторонке,
В шинели офицерской тонкой,
Стоял он как солдат, по струнке, в морозной дымке, как во  мгле.
А по щекам катились слезы и промерзали в щетине.







Он крепко Костика держал, как будто бы родного сына!
Но он тогда еще не знал, как треснет хмурая осина,
Которую зовут «законом»!
Она от правды в стороне
И нет души в ее бревне.
Решил угрюмый тот закон, что примет Костика детдом!
И как ни разорялся Михаил, но суд  вот так определил.
Когда хотели Костю отдавать,
То не могли их  разорвать,
Так  обнимались крепко на прощанье! Но стихли Костины рыданья,
А Миша следом  побежал, кричал что заберет, чтоб Костик ждал!
Что вырвет он его из лап!
Эх, сколько раз жалел про штамп,
Который в паспорт не успел поставить! Теперь уж поздно, не исправить!
И я вам говорю, поторопитесь, коль любите друг друга, так женитесь!









И Миша побежал по кабинетам, хотел оформить опекунство,
Военным тряс, полковничьим, билетом, но дело это было пусто,
Его там даже обвинили,
Что  за квартиру Костину хлопочет,
Он в морду им… На этом точка!
Испсиховался весь и вдруг – ушел в запой! Как подменили, сам не свой!
Товар, работу побросал, лишь письма Костику  писал…
И начал быстро он сдавать,
А что еще тут ожидать!
Сам весь осунулся, лицо же отекло. А в щелках глаз – две капли боли.
Частенько на сугроб его вело… За ним ходил я… «Делать неча что ли?»
Ругалась на меня жена,
Права наверное она,
У самого детишек двое, где отвлекаться на другое!
Когда же Михаил пропал,  никто неделю не искал!







А он нашелся только в морге! Валялся между скрюченных бомжей!
Как Бог такое допускает только? Но он же Бог, ему видней!
На остановке Мишу подобрали,
Когда уже совсем окоченел,
В больнице врач возиться не хотел,
И прямо в морг отправил сразу, не делал вскрытье,  вот зараза!
А что  милиция?  Да ей не до того! Вот так и не хватилися его…
Но я добился от них факта!
Наш Миша умер от инфаркта!
На остановке он случился, помочь никто не торопился…
Я потерял своих  друзей, эх Миша, Томка сколько дней
Могли мы, радуясь, прожить!
Ну как тут на Луну не выть!
Он умер нищим, как родился, но я его похоронил,
Стоял один я у могилы, убитый горем водку пил!”





Тягучее неловкое молчание как сизый дым повисло над столом,
Деревья тощие качая, гроза шумела  за окном.
Но дождь не отмывал угрюмых улиц,
А словно уплотнил их грустный строй,
Стучали капли по карнизу, и, прохудившись надо мной,
Стекали небеса на жалкую закуску, в убожество квартирного житья,
Со дна бутылки водки русской мне в душу темень поползла!
И жалость показалась гнусным чувством,
Пустую пачку разминая с хрустом
Я закурил последний Беломор. Несчастных судеб тягостный укор
Рождал во мне протест, и даже ярость, еще как будто оставалась
Возможность все исправить, изменить!
Мы что, уже не можем победить!?
Но победить кого? Вот в чем вопрос! Могильный холм давно зарос!
Но я поверьте не таков! Смиряться и страдать?! Нет не готов!!









«Да, я сильнее, я другой!» - так прошептал и зубы сжал от злости.
И вдруг пронзило как иглой – «А если мне поехать к Косте?»
Там под навесом бед чужих,
Я  пережду судьбы ненастье.
Сбегу на время от напастей!
«А Костя как сейчас живет, уж он то хоть, скажи, в порядке?»
В ответ мне Коля -  «Ничего, хорош как огурец на грядке!
Как с армии пришел, уехал жить на хутор,
Напрягся и отстроился там круто,
Продал квартиру и купил земли, И знаешь, поселились журавли,
Недалеко от рубленой избы… И от дороги сам вкопал столбы,
Чтоб провести на хутор свет,
Детдомовский, один ответ!
Привык так – полагаться на себя!  Бывало скажет «Жизнь – борьба!»
И за топор – рубить дрова! Над ним смеялись мы сперва…





«Ну поборись еще с поленом!»- Сидели на вязанке ржали,
С Потапычем, усатым хреном,  Ну а потом зауважали,
Как рубанув что было сил,
Он пень дубовый развалил,
Потапыч как заголосил
«Ну чудо, чудо, не иначе!» И взял полпня себе на дачу!»
Бытописав сей случай странный, бутылку выжал  по стаканам.
Мой собутыльник деловито.
Неровной пьяной строчкой шито
Было теченье моей мысли, я слишком жаждал перемен,
И видел в том немало смысла – прервать свой добровольный плен!
На хуторе – да кто меня найдет?
А морячок назавтра в плаванье уйдет,
Который Колю ночевать пристроил! Все случай за меня устроил!
Скрою шакалам козью морду, как говорится, концы в воду!




«Ну Коль скажи, наврал ты ведь! Вот бы поехать посмотреть,
Как бросив в городе квартиру, пацан пошел бродить по миру!
Забрел на хутор и осел!
Ну вот не верится совсем!»
« Чего вам объяснять то всем!»-
Вспылил Колян и распрямился – «Сидите на гнилушках как грибы!
Пока под вами пол не проломился, по жизни тащите трухлявые горбы!
А ткни чуток рассыплетесь на прах,
Таким уже не выжить в деревнях!»
«Ну знаешь Коль тебя обидно слушать!» - я радостно и хитро возразил,
«Ну пусть я гриб- и не хочу быть лучше, а все ж сильнее записных верзил!
Ужель не знаешь ты со школы,
Что гриб любой асфальт проломит,
Свернет преграду на пути, коль надо к свету прорасти!»
И от такого аргумента Колян осел, задумался моментом.







«Трепаться все тут мастера – коль не болтун, езжай да посмотри!»-
Сварливо Коля отвечал, а у меня от радости внутри
Случился взрыв адреналина
Из банки ложку я достал
И молча в узел завязал.
«Ты Родион серьезный парень, коль хочешь, отвезу тебя,
Не закрывал ты ночью ставен, не знаешь чем живет земля!
Ну погости у нас, побудь,
Глядишь поймешь в чем жизни суть!»-
Уже гораздо добродушней ответил Коля мне тогда
А я сказал – «Ну вот послушай, а вдруг никто не будет рад,
Что я приехал на побывку?»
-«Ну я ж не яблоню червивку,
Везу гостить, а молодца! Тебя представлю я мальца,
Скажу – ты парень просто клад! А Костя точно будет рад!



Привык к народу он в детдоме, друзья – вот вся его семья!
Гостей немало в его доме, всех принимает у себя!
А ты московский парень, городской,
А может и сгодишься ты такой,
Поступишь к Косте на постой,
Ему о том, о сем расскажешь, и он еще спасибо скажет!»
Беседа наша завершилась, и вскоре спать расположились.
Мы встали рано, в пять утра,
Трещала дико голова,
Блуждал я, собирал  манатки, ну и забыл в столе перчатки,
Оставил там же бритву и дневник, а как хватился так поник…
Потом решил что так и надо,
Что с бородою за оградой,
Смотреться буду я покруче! Без дневника ж мне только лучше,
Не нужно прятать, сторожить… Я еду новой жизнью жить!

Конец первой части.