Северное море Генрих Гейне

Heinrich Heine

DIE NORDSEE
 
1825 – 1826



Генрих Гейне

СЕВЕРНОЕ МОРЕ



Первый цикл


I
Венчание

Мои добрые песни! Вперёд!
Время настало! Вооружайтесь!
Пусть трубы трубят,
Поднимите на щит меня 
Девушки юной,
Что теперь моё сердце всецело
Королевой должна озарить. 

Приветствую тебя! юная королева!

Из солнца, там, наверху,
Нарву я лучистое красное золото,
Сотку из него диадему
Для твоей освящённой главы.
От шёлка небес голубого,
Где мерцают ночные алмазы,
Ценный кусок отрежу,

Повешу венчальным платьем
Вокруг королевских плеч.
Дарю тебя штатом придворным 
Из строгих, до блеска, сонетов,
Терцин горделивых и вежливых станцев;
Служить бегуном остроумие будет,
Фантазия станет шутом,   
Герольдом – слеза на гербе, что смеётся, –
Мой юмор.
Но сам я, моя королева,
Склонивши колени нижайше,
На бархатных красных подушках
Вручу тебе   
Каплю рассудка,
Того, что остался из милости
Царствовавшей до тебя.    


II
Сумерки

У мрачного берега моря
Сидел одиноко, весь в мыслях.
И солнце склонялось всё ниже, бросая
На воду полоски тепла.
Далёкие белые волны,
Приливом сбиваясь,
Шумели и пенились, ближе и ближе –
То отзвук, то шёпот и свист,
То смех с бормотанием, вздохи и шелест,
А в них – колыбельный и тайный напев –
В этой речи чудесной –
Старинная, дивная сказка,
Которой я будучи мальчиком
Внимал от соседских детей,
Когда летним вечером
Сядем, бывало, на лестницу, около двери,
На корточках, тихим рассказам внимая,
Что сердце замрёт,
И глаза любопытством полны;
А старшие девушки
Все в ароматах цветочных горшков
Напротив, у окон сидели
С улыбкою, глянцем луны
И цветением роз.


III
Заход солнца

Пылающее красное солнце нисходит
В пробираемый дрожью 
Серебряно-серый мировой океан;
Миражи через розовый ветер
Бурлят; и напротив,
Из вуали осенне-туманной
Вырывается грустный,
Смертельно-бледнеющий лик от Луны,
А за ней будто искорки света
Туманное марево звёзд.   

Когда-то на небе сияли,
Союзом супружеским связаны,
Богиня Луна и Бог Солнце,
Кишели вокруг Богов звёзды,
Ни в чём неповинные дети.
Но злых языков ядовитость создала раздор,
Разделилась враждебно
Высокая, светлая пара.
Теперь каждый день, в одиночества роскоши,
Гуляет Бог Солнце и смотрит,
Поют ли ему многократно хвалебные гимны,
Ввергает ли Ликом Прекрасный
Людей, зачерствевших от счастья, в безумный восторг.
А ночью на небо восходит Луна,
Горемыка,
Со своими детьми без отца.   
Искрится своей тихой грустью;
И дева в любви, и романтик-поэт
Дарят ей свои слёзы и песни.

Милая Луна! Рождённая быть женщиной,
Любит она всё ещё прекрасного супруга.
Ближе к вечеру, дрожащая и бледная,
Внимательно вслушивается она из лёгкого облака
И смотрит на Сияющего в муках, 
Хочет ему боязливо сказать: «Приди!
Приди! Дети зовут тебя!»
Но упрямый Бог Солнце
При виде супруги своей,
Докрасна накалившись 
От гнева и боли,
Спешит непреклонно туда,
В океанскую водную гладь, ставшую ложем вдовца. 

***
Вот так языки злые
Сделали болью и тленом союз
Наших вечных Богов. 
И бедные Боги на небе
Мучительно бродят,
Грустят безнадежно, 
Летя по бескрайним орбитам,
Не могут никак умереть,
Влача позади 
Лучезарно свою нищету.

А я, человек,
Низкий родом, одаренный смертью,
Не буду я больше роптать.   


IV
Ночь на побережье

Беззвёздна ночь и холодна,
Зевает море;
На животе, над ним лежит
Бесплотный ветер
И тайно, с приглушённым стоном,
Как нелюдим упрямый, что развеселился,
Он шепчет в воду
Удивительные сказки,
Огромность сказов, несказанно остроумных
Норвежских древних саг,
И между делом, в далёкой дали, он смеётся и рыдает
То песней Эдды, её тайным заклинаньем,
То речью рунной
Невозможно неотступно и до ужаса волшебно,
Что дети белые морские 
Выпрыгивают и ликуют,
Озорством опьянены.

А между тем, на побережье
По увлажнённому приливом песку,
Шествует незнакомец с сердцем,
Более диким, чем ветер и волны.
Куда бы он ни приблизился,
Разбрызгиваются искры, и шелестят раковины;
Он закутывается плотно в серый плащ
И шагает быстро сквозь дыхание ночи;
Ведомый верно небольшим огоньком,
Который ласково мерцает
Из одинокой хижины рыбацкой.

Отец и брат на море,
И одна-одинёшенька осталась там,
В хижине, дочь рыбака,
Прекрасная дочь рыбака.
У плиты сидит она
И прислушивается к котелку с водой,
Его заманчивым, тайным напевам,
Сыплет шелестящий хворост в огонь
И раздувает его
Так, что мерцающие красные огоньки
Волшебно прекрасно отражаются
На цветущем лице,
На нежных, белых плечах,
Которые, выглядывают
Из грубой, серой рубашки,
Туго держащей нижнюю юбку
Вокруг тонких бёдер.

Но внезапно дверь отворяется,
И входит ночной незнакомец;
С неподдельной любовью покоится глаз его
На белой, стройной девушке,
Которая, дрожа, стоит пред ним,
Как испуганная лилия;
Он бросает на землю свой плащ
И смеясь, говорит:
«Видишь, дитя моё, я держу слово,
Пришёл, и со мною пришло
Старое время, где Боги небес
Нисходили к земным дочерям,
И людских дочерей обнимая,
Производили на свет
Скипетроносных, королевских родом детей
И героев, чудо Вселенной. 
Так что не сомневайся, дитя моё, больше 
В моей божественности,
Приготовь мне, пожалуйста, ромовый чай,
Снаружи ведь холодно,
А при таком ночном воздухе
Мёрзнем мы тоже, вечные Боги,
Легко получаем божественный насморк
И кашель бессмертный».   


V
Посейдон

Солнечные лучи играли
Над далеко громыхающим морем;
Где-то там, на рейде, поблёскивал корабль,
Который должен был унести меня на Родину;
Не хватало лишь только попутного ветра.
И я всё сидел на белой дюне
У пустынного пляжа
И читал песнь Одиссея,
Старую, вечно юную песнь,
Из чьих шумящих морем листов
Мне радостно вырастало навстречу 
Дыханье Богов,
Сияющая весна человека
И цветущее небо Эллады.

Моё благородное сердце честно сопровождало
Сына Лаэрта в скитаньях его и нужде,
Садилось в душевном смятенье
К гостеприимной толпе,
Где королевы ткут пурпур,
Помогал ему лгать, убегать
Из пещеры циклопа, объятий русалок,
И в шторм, и в кораблекрушение
Терпел несказанную с ним нищету.

Вздыхая, твердил я: «О, Посейдон грозный,
Твой гнев так ужасен,
И я сам боюсь,
Доберусь ли до дома».

И только сказал я вот эти слова,
Как вспенилось море,
И вырос из волн
С камышами главою увенчанной Бог морской,
Насмешливо мне прокричал:

«Не бойся, поэтик!
Я не хочу причинить даже капли вреда
Твоему бедному кораблику,
Напугать тобой так любимую жизнь
Слишком рискованной качкой.
Ведь ты, поэтик, 
Не сердил меня,
Не повредил ни единой башни
На святом празднестве Приама,
Ни одного волоска не спалил
На глазу моего сына Полифема,
И тебя никогда не дарила советом
Богиня мудрости, Афина Паллада».

Так прокричал Посейдон
И нырнул к себе в море обратно;
А над его грубыми шутками
Под водой хохотали
Амфитрита, неуклюжая рыбья самка,
И глупые дочки Нерея.


VI
Объяснение

Наступали сумерки,
Бушевал прилив,
А я сидел на берегу и наблюдал
За белым танцем волн,
Моя грудь разливалась, как это море
И тоскуя, овладела мной грусть по Родине,
По родной тебе, ты, прекраснейшая из картин,
Повсюду со мною,
Повсюду зовёшь,
Повсюду, повсюду,
В звуках ветра, биении волн,
И в дыханьи груди моей.   

Лёгкой тростинкой царапал песок:
«Агнесс, я люблю тебя!»
Но злые волны расплылись
Над сладким признаньем
И смыли его.

Хрупкая тростинка, разбрызгиваемый песок,
Расплёскиваемые волны, нет больше доверия к вам!
Небо темнеет, моё сердце дичает,
И сильной рукой, из норвежских лесов
Срываю я самую крупную ель,
Погружаю её
В раскалённую глотку Этны, и этим
Громадным пером огневым 
Пишу на темнеющем неба покрове:
«Агнесс, я люблю тебя!»

Любой ночью вспыхнет теперь
Там, наверху, вечная пламенная надпись,
И все подрастающие потомки
Прочтут ликующе эти небесные слова:
«Агнесс, я люблю тебя!»


VII
Ночью в каюте

У моря есть жемчужины,
У неба – звёзды,
А у моего сердца, моего сердца
Есть любовь.

Велико море и небо,
Но моё сердце больше,
Красивее жемчужин и звёзд
Сияет и светит любовь моя.

Маленькая, юная дева,
Приди в моё большое сердце;
Оно вместе с небом и морем
Умирает от вечной любви.


***
На голубом небесном покрове,
Где мерцают чудесные звёзды,
Хочу отпечаток от губ моих
Оставить, бурно рыдая.

Ведь звёзды на небе – глаза
Моей ненаглядной, тысячекратно
Сверкают они и приветствуют дружно
С небес голубых.

К голубым небесам,
Глазам любимой,
Поднимаю благоговейно руки,
Прошу, умоляю:

«Милые глаза, светоч милосердия,
Осчастливьте душу мою,
Позвольте же мне умереть, заслужить вас
И всё ваше небо!»

Из глаз небесных, там наверху
Падают и мерцают золотые искры
Сквозь ночь, и моя душа
Наполняется любовью.

О, небесные глаза, там наверху!
Выплачьтесь в мою душу,
Чтобы ясные звёздные слёзы
Переполнили душу мою.

***
Укачанный морскими волнами
И мечтами,
Лежу я тихо в каюте,
На тёмной кровати.

Сквозь открытый люк вижу
Там наверху светлые звёзды,
Любимые, милые очи
Моей несравненной.

Любимые, милые очи
Наблюдают за мною,
Мерцают и машут 
С голубого неба.

На голубые небеса
Смотрю я радостно часами,
До тех пор, пока пеленой тумана
Не окутают меня любимые глаза.

***
О древесный корабельный борт,
У которого покоится моя мечтающая глава,
Бьют волны, дикие волны,
Они рокочут и шепчут
Мне тайно на ушко:
«Обманутый парень!
Твои руки коротки, а небо далеко,
И звёзды на нём крепко прибиты
Золотыми гвоздями, –
Напрасны страданья, напрасны вздыханья,
Ты б лучше прилёг и заснул».

***
И снилась мне белая пустошь,
Покрытая белым снегом,
Под ним я лежал погребённый
И видел холодный сон.

А с неба, оттуда из ночи,
Всё видели звёздные очи,
О, милые очи! Победно
Светились, но в них любовь.


VIII
Шторм

Бесился шторм,
Хлестали волны,
Всё яростней и неотступней вспениваясь, укрепляясь,
Громоздились друг на друга, качались живо
Водяные белые утёсы,
Кораблик наплывал на них,
Поспешно и с трудом,
Внезапно падая
В пасть темноты, зевающую громко.

О море!
Мать красоты, родящейся из пены!
Бабушка любви! храни меня!
Уже летают, в ожиданьи трупов,
Таинственно и белокрыло чайки,   
О мачту клювы точат корабля,
Желают яростно отведать моё сердце,
Что славой дочери звучит твоей,  
Которое твой внук, мелкий проказник,
Игрушкой для себя избрал.
 
Напрасны мои просьбы и мольбы!
Мой крик стихает в грохоте штормящем,
В подобном битве ветра завыванье.
Свистит, трещит, бушует и ревёт, 
Как дом с ума сошедших от их криков!
Но иногда мне слышатся так внятно
Заманчивые арфовые звуки,
Напев безумства дикий, сладострастный,
Что тает, разрывается душа,
И я узнал тот голос.

Вдалеке у шотландского скалистого побережья,
Где виднеется серый замок
Над бушующим морем,
Там, у окна с высокими сводами,
Стоит прекрасная, больная женщина,
Нежно прозрачна и мраморно бледна,
Она играет на арфе и поёт,
И ветер развевает её длинные локоны,
Несёт её тёмную песнь
Над широким, бушующим морем.


IX
Морская тишина

Морская тишина! Свои лучи
Бросает в воду солнце,
И будто в драгоценном украшеньи
Корабль рассекает зелень волн. 

У штурвала лежит боцман
На животе, и тихо храпит.
У мачты с залатанным парусом
Сидит на корточках просмоленный юнга.

За его грязными щеками
Брызгает что-то красным, грустно вздрагивает
Вокруг широкого рта, и болезненно
Смотрят большие, красивые глаза.

А капитан, стоящий позади,
Бушует, проклинает, порицает: «Негодяй.
Негодный малый! ты украл у меня
Одну селёдку из тонны!»

Морская тишина! из волн
Выныривает умная рыбёшка,
Греет свою головешку на солнце,
Плещется весело хвостиком.

А чайка, из воздушного потока, 
Мчится словно пуля к рыбке
И с быстрою добычей в клюве
Взмывает в голубую высь.


X
Морское Привидение

А я тем временем лежал на краю корабля
И смотрел мечтательными глазами
Вниз, в зеркально чистую воду,
Смотрел всё глубже и глубже –
До самого морского дна,
Поначалу словно сумрачный туман,
Но постепенно – более очерчено,
Показались купола церквей и башни
И наконец, солнечно ясно, – целый город,
Старинный нидерландский
Людьми весь населён.
Осмотрительные люди, в чёрных одеяниях,
С белыми жабо и супружескими цепями,
Длинными шпагами и вытянутыми лицами,
Шагали по кишащей рыночной площади,
У ратуши с высокой лестницей,
Где каменная статуя правителя
Держит караул со скипетром и мечом.
Неподалёку, перед рядом домов,
Где зеркально чистые окна
И пирамидально подрезанные липы,
Бродят шелестящие юбками барышни,
Стройно подтянутые корсажами, благоухающими лицами,
Благопристойно окружёнными чёрными шапочками
И льющимися из них золотыми волосами.
Пёстрые парни в испанских костюмах
Гордо вышагивают мимо и кивают.
Пожилые дамы
В коричневых, исчезнувших ныне одеяниях,
Со сборником псалмов и венком из роз в руке
Спешат, семеня
У большого собора,
Приведённого в движение колокольным звоном
И звуками органа.

Лично меня захватила дальних звуков
Таинственная дрожь!
Бесконечная жажда, глубокая скорбь
Подстерегли моё сердце,
Моё уже почти что исцелённое сердце; –
Как будто его раны зацеловали любимые губы
И сделали их вновь кровоточащими, –
Горячие, красные капли,
Долго и медленно ниспадали
На древний дом внизу,
В морском глубинном городе,
На древний, с высокими фронтонами дом,
Который меланхолично пуст от людей,
Лишь под окном
Сидит девушка,
Подпирая голову рукой,
Словно бедное, забытое дитя –
И я знаю тебя, бедное, забытое дитя!
Так глубоко, в морской пучине
Спрятано ты от меня,
По-детски капризное,
Не можешь больше подняться наверх,
Сидишь чуждо среди чужих людей,
Столетиями,
А между тем я, с душою полной скорби,
Искал тебя по всей земле,
Всегда искал,
Вечно возлюбленная,
Давно потерянная,
Наконец-то найденная –
Я нашёл тебя и вижу вновь
Твоё нежное лицо,
Умные, верные глаза,
Любимую улыбку –
Никогда больше не потеряю тебя,
Иду к тебе,
С распростёртыми объятьями
Ворвусь в твоё сердце –

А в это время
Капитан схватил меня за ноги
И потянул от кромки корабля,
Крича, ругаясь и смеясь:
«Доктор, вы что, спятили?»


XI
Очищение

Оставайся в своей морской пучине,
Безумная мечта,
Та, которая столько ночей
Моё сердце ложным счастьем терзала,
А теперь морским привидением
Даже светлым днём мне угрожает –
Оставайся там, в вечности,
И я бросаю тебе
Всю свою боль и все прегрешения,
И шутовской колпак с бубенчиками,
Так долго звеневший на моей голове,
И холодную, блестящую змеиную кожу
Лицемерия,
Которое так долго ранило мою душу,
Больную душу,
Бога отрицающую, ангелов отрицающую,
Бездушную душу –
Эй! Эй! Да будет ветер!
Поднимем паруса! Они наполнятся, окрепнут!   
И по поверхности, губительной для штиля,
Спешит корабль,
И ликует освободившаяся душа. 


XII
Мир

В высоком небе стояло солнце,
Качаясь в белых облаках;
А море было так спокойно,
Что я задумчиво прилёгши на штурвал, 
Мечтательно предавшись мыслям, – отчасти бодрствуя,
Порою грезя, лицезрел Христа,
Спасенье мира.
В бурлящем белом одеянье
Бродил он, необъятный,
Над землёй и морем;
Главу держал в бескрайнем небе,   
Простёрши руки милосердно 
Над землёй и морем; 
И словно сердце в грудной клети
Нёс он солнце;
Ало пламенеющее солнце;
И это ало пламенное солнечное сердце
Лило свои благословенные лучи,
Свой милостивый, озарённый свет,
Даря и согревая
Землю с морем.

Колокола звенели празднично
То тут, то там, и будто лебеди тянули
На розовой тесьме корабль скользящий,
Играя отзвуками в зелени прибрежной,
Где люди проживают в городе высоком
С башнями до неба.

О чудо мира! Притихший город,
Умолк глухой тревожный шум
От душных ежедневных дел,    
И по дорогам, чистотой звучащим,
Гуляют люди, в белое одеты, 
Украшенные пальмовою ветвью,
И где бы там ни встретились они,
Проникновенно глядя друг на друга,
Дрожа, в любви и сладком отреченьи,
Приветствие даруют, в лоб целуя,    
И смотрят вверх
На солнечное сердце Спасителя,
Что в умиротвореньи своею кровью алой
На землю падает лучами, 
И трижды радостно тогда провозглашают:
«Хвала Тебе, Иисус Христос!»   

Если ты воображаешь эту картину мечты,
Что же ты вкладываешь в неё,
Возлюбленный! 
Ты, тот, который умом и чреслами так слаб,
А в вере так силён,
И троицу чествующий в простоте,
И мопса, и крест, и лапу
Высокой покровительницы ежедневно целующий,
Ты, которого возносит ханжество
До надворного советника, советника юстиций,
И, наконец, до советника правительства 
В приносящем пользу городе,
Где песок и вера цветут,
А святая Шпрее, смиряя воду,
Чистит души и разбавляет чай –
Эту ли картину мечты вообразил себе ты,
Возлюбленный!    
Ты отнёс бы это высокое место на рынок,
Твой мягкий, мерцающий лик
Расплылся бы весь в благоговении и покорности,
А светлейшие,
Восхищённо и дрожа от наслаждения,
Склонились бы, молясь с тобой, на колени,
И их глаза, радостно сияющие,
Предвещали бы тебе надбавку
В сто талеров прусскими монетами,
И ты лепечешь, сложа молитвенно руки:
«Хвала Тебе, Иисус Христос!»




Второй цикл

I
Приветствие моря

Талатта! Талатта!
Будь мною воспето, вечное море!
Будь мною воспето тысячекратно
Ликующим сердцем,
Как было когда-то – тебя воспевали
Десятками тысяч Эллады сердца,
Несчастье сразившие, родину требующие
Всемирно известные греки.   

Прилив волновался,
Шумел, бушевал,
Солнце лило поспешно
Играющий розовый свет,
Испуганных чаек процессия 
Прочь улетела, громко крича, 
Били копытами кони, дребезжали щиты,
И далеко прозвучало, словно крик победителя:
«Талатта! Талатта!»

Будь мною воспето, вечное море,
Словно язык Родины шумит для меня вода,
Как мечты детства вижу я её мерцающей 
На твоей колышущейся территории волн,
И старое воспоминание рассказывает мне по-новому
О любимых, прекрасных игрушках,
О блестящих рождественских дарах,
О красных коралловых деревьях,
Золотых рыбках, жемчужинах и красочных раковинах,
Которые ты таинственно хранишь
Там внизу, в ясном хрустальном доме.

О, как я истомился в пустой чужбине!
Как будто увядающий цветок
В коробочке ботаника скрипучей
Лежало моё сердце в грудной клети. 
И словно сидя напролёт всю зиму
Больным в больничном боксе,
Теперь покинул его вдруг,
А впереди мне засияла
Смарагдовая, солнцем пробуждённая весна,
Зашелестели белые цветущие деревья,
И юные цветы на меня смотрят,
И всё благоухает, дышит, шелестит, смеётся,
А в небе голубом щебечут птички –
Талатта! Талатта! 

Смелое, отступающее сердце!
Как часто, как чертовски часто
Теснили тебя северные варварки!
Из больших, победных глаз
Стреляли они горящими стрелами;
Криво заточенными словами
Грозили они моей груди расколом;
Клинописными письмами разбивали они мне
Бедный, оглушённый мозг –
Тщетно держал я свой щит,
Стрелы шипели, насечки трещали,
И северными варварками
Был я оттеснён вплоть до моря –
Свободно дыша, приветствую море,
Дорогое, спасающее море,
Талатта! Талатта! 


II
Гроза

Глухо навалилась на море гроза,
И сквозь чёрную стену туч
Вздрагивает зубчатая молния,
Внезапно вспыхивая, быстро исчезая
Как шутка Кронионовой главы,
Над опустевшей, беспокойною водою
Далёко раздаётся гром,
И скачут белые морские волны-кони,
Борей которых лично породил на свет,
С кобылами лихими Эрихтона,
Летают птицы боязливые над морем,
Как будто тени мёртвые у Стикса,
Что увозил в ладье своей Харон. 

Бедный, весёлый кораблик,
Танцует препаршивейший он танец!
Эол ему ссылает подмастерьев,   
Что дико хороводом заправляют;
Один свистит, другой всё задувает, 
Играет третий басом-ворчуном –
А мореход, качаясь у штурвала,
Стоит и стойко смотрит на буссоль, 
Трясущуюся душу корабля,
И вознося моляще руки к небу, кричит:
«Спаси меня, о Кастор, добрый воин,
И ты, борец кулачный, Полидейк!» 


III
Жертва кораблекрушения

Надежда и любовь! Всё разрушено!
И сам я, словно труп,
Сердито выброшен морем,
Лежу на берегу,
На одиноком, пустынном побережье.
Передо мной колышется водяная пустыня,
Позади – лишь забота и нищета,
А надо мной плывут облака,
Бесформенные серые дочери воздуха,
Которые из моря, в туманных вёдрах,
Черпают воду,
Старательно тянут и тянут,
И снова льют в море,
Ненастное, скучное мероприятие,
И бесполезное, как моя собственная жизнь.

Волны шепчут, чайки кричат,
Старые воспоминания овевают меня,
Забытые мечты, угасающие картины,
Мучительно сладкие, возникают опять.

На севере живёт женщина,
Чудесная дева, по-королевски прекрасна.
Стройные кипарисовые формы
Окружает манящее белое одеяние;
Тёмные пышные локоны,
Как радостная ночь
Льются с главы, увенчанной косой,
Вьются мечтательно сладко
Вокруг милого, бледного лика;
И из милого, бледного лика,
Невероятно огромно сияет око,
Словно чёрное солнце.

О, чёрное солнце, как часто,
Восхитительно часто пил я из тебя 
Дикое пламя вдохновения,
Стоял и качался, опьянённый –
Витала голубиная кроткая улыбка
Вокруг высоко подобранных, гордых губ,
И высоко подобранные, гордые губы
Шептали слова, сладкие, словно лунный свет
И нежные, будто аромат розы –
И моя душа возвышалась,
Взмывая орлом в небо!

Молчите, волны и чайки!
Всё позади – счастье и надежда,
Надежда и любовь! Я лежу на земле,
Опустошённый, потерпевший крушение мужчина,
Уткнув разгорячённое лицо
В мокрый песок.


IV
Заход солнца

Прекрасное солнце
Спокойно склоняется в море;
Колышущаяся вода уже окрашена
Сумерками наступающей ночи, 
Всего лишь вечерний румянец
Льют золотые лучи,
И шумящий прибой   
Несёт к побережью белые волны,
Которые весело и спеша прыгают,
Словно шерстяное стадо барашков,
Которое вечером поющий пастушок
Гонит домой.

Как прекрасно солнце!
Так говорил после долгого молчания друг,
Бродивший со мною по берегу,
И шутя вперемежку с грустинкой
Уверявший меня: Солнце –
Прекрасная женщина,
Которая лишь из приличия вышла
За старого Бога морского;
Днём она шествует радостно 
По высокому небу, в пурпурном убранстве
И блеске брильянтов,
Всеми любимая, всех удивляющая,
Радость дарящая всем существам
Своим светоносным взглядом, теплом;
А вечером, безутешно вынужденная,
Возвращается снова 
Во влажный дом, в пустынные руки
Древнего супруга.

«Верь мне», – добавлял друг,
Смеясь и вздыхая и снова смеясь –
«У них там нежнейший союз! 
Спят ли они, ссорятся ли так,
Что море шумит наверху, 
И шкипер в шуме волн слышит,
Как старик порицает свою жену:
‘Круглая баба Вселенной!
Лучистая любовница!
Целый день сияешь ты для других,
А ночью, для меня, ты холодна и устала!’
После такой головомойки,
Представь себе! ударяется в слёзы 
Гордая супруга и сетует ему жалобно,
И жалуется так горестно, что морской Бог
Внезапно, полный отчаяния, выпрыгивает из кровати
И быстро плывёт к морской поверхности,
Вдохнуть воздух и прийти в сознание.

Таким видел я его прошедшей ночью,
По грудь вынырнувшего из моря.
На нём был жакет из жёлтой фланели,
Лилейно белая спальная шапочка
И увядшее лицо».


V
Напев Океанид 

Вечернее море становится бледным,   
И одиноко, со своей одинокой душой
Мужчина сидит на пустом побережье,
Смертельно-холодные взоры бросает
В смертельно-холодный большой небосвод,
В широкое и неспокойное море –
А над неспокойными волнами моря, 
В воздушных потоках летят его вздохи
И вновь возвращаются с грустью унылой, 
Найдя наконец подходящее сердце,
В котором на якорь хотели бы стать –
Он стонет так громко, что белые чайки,
Спугнули которых с песчаных их гнёзд,
Сбираются в стаи, кружатся вокруг, 
И он говорит им слова сквозь усмешку:    

«Черноногие птицы
С белыми крыльями, парящие над морем,
Кривыми клювами пьющие морскую воду,
Пожирающие жирное тюленье мясо,
Ваша жизнь горька как ваше пропитание!
А я, счастливый, пробую лишь сладкое!
Я наслаждаюсь нежным ароматом розы,
Напоённой лунным сиянием невестой соловья!
Я пробую сладкие сахарные печенья,
Наполненные взбитыми сливками;
Всё самое лучшее пробую я,
Сладкую любовь и сладкое чувство быть любимым.

Она любит меня! она любит меня! милая дева!
Сейчас стоит она дома у эркера,
Всматривается в сумерки сельской дороги,
Вслушивается и тоскует по мне – воистину!
Тщетно осматривает она окрестности и вздыхает,
И вздыхая, спускается в сад,
Бродит в ароматах и лунном сиянии,
Говорит с цветами, рассказывает им
Как я, возлюбленный, прекрасен
И любезен – воистину!
Позже в постели, во снах, в мечтах,
Порхает она радостно вокруг моей дорогой картины,
И даже утром, за завтраком,
На блестящем бутерброде
Видит она мой улыбающийся лик
И поедает его из любви – воистину!» 

Так хвастается, и хвастается он,
А между тем, кричат чайки
Словно холодные ироничные усмешки.
Сумеречный туман нарастает:
Из фиолетовых облаков зловеще
Выглядывает луна цвета жёлтой травы!
И глубоко из высоко волнующегося моря
Грустно, словно шелестение ветра
Звучит напев Океанид,
Прекрасных, сочувствующих морских дев,
Прежде всего – прелестный голос
Пелесовой супруги среброногой,
И вот они вздыхают и поют:

«О дуралей, ты дуралей, хвастливый дурень!
Истерзанный заботой!
Убиты все твои надежды,
Балованные дети сердца,
А твоё сердце, ах, подобное Ниобе
От скорби в камень превратилось!
В твоей главе становится темно,
И вздрагивают молнии безумья,
А хвастовство твоё от боли!
О дуралей, ты дуралей, хвастливый дурень!
Упрям ты, как и твой родитель,
Титан высокий, что огонь небесный
Укравший у Богов, отдавший людям,
Терзаемый стервятником, прикованный к скале,
Олимпу противостоявший, стонавший так,
Что мы услышали в глубоком море
И с утешительным напевом поспешили. 
О дуралей, ты дуралей, хвастливый дурень!
Ты ещё более бессилен,
И было бы благоразумней почтенье выразить Богам,
Нести покорно свои беды,
Нести покорно их так долго,
Что сам Атлас, терпенье потеряв,
Тяжёлый мир с могучих плеч отбросил
В ночную тьму». 

Так шелестел напев Океанид,
Прекрасных дев морских, способных к состраданью,
Пока их пенье не исчезло в шуме волн –
За облаками мерно двигалась Луна,
Зевала ночь,
И я сидел там, в темноте и плакал.


VI
Боги Греции

Цветущая в полную силу луна! В твоём свете,
Словно текущее золото, блестит море;
Будто дневная ясность, завораживает сумеречная дымка,
Простираясь над широким побережьем;
И на светло-голубом беззвёздном небе
Парят белые облака,
Словно колоссальные картины Богов
Из светящегося мрамора.
Нет, что же это я, никакие это не облака!
Это Боги Эллады собственнолично,
Которые когда-то так дружно правили миром,
А теперь низвергнуты и мертвы,
Как огромные привидения плывут
По полуночному небу.

Удивлённый и удивительно ослеплённый наблюдал я
Воздушный Пантеон,
Празднично немые, наводящие ужас
Громадины.
Вон там – Кронион – небесный повелитель,
Белоснежны локоны главы его,
Знаменитые, потрясающие Олимп локоны;
Он держит в руках погасшую молнию,
В его лике – несчастье и скорбь,
И всё ещё прежняя гордость.
Это было прекрасное время, о, Зевс,
Когда ты небесно радовался
Детям, Нимфам и Гекатомбам!
Но также и Боги правят не вечно,
Молодые вытесняют старых,
Как и ты сам когда-то своего древнего отца
И Титанов своих покосил,
Юпитер Паррицида! 
И тебя я узнал, гордая Юнона!
Вопреки всему твоему ревностному страху,
Всё же другая выиграла скипетр,
И ты больше не небесная царица,
Твои большие глаза застыли,
Твои лилейные руки бессильны,
Никогда больше не настигнет твоё возмездие 
Оплодотворённую Богом юную деву
И чудом сотворённого Божьего сына.
И тебя я узнал, Афина Паллада!
Ни щитом, ни мудростью своей не можешь ты
Победить божественное разложение?
И ты, Афродита, мной узнана,
Когда-то златая! теперь же серебряная!
Хотя всё ещё на тебе пояс чар сладострастных,
И манит меня, хоть и тайно, к твоей красоте,
И хочет меня осчастливить твоё несказанное тело,
Подобно ушедшим героям, я б умер от страха –
Померкшей Богиней являешься мне,
Венера Любовная!
Не видит тебя, обожая,
Ужасный Арес.
И смотрит так траурно Феб Аполлон,
Этот юноша с лирой умолкшей,
Что радостно звуки дарила за пищей Богов.
Ещё опечаленней смотрит Гефест,
Поистине! Хром, никогда 
Не займёт свою должность, 
И дарит в коллекцию важно
Прелестный нектар. – И с давних времён потускнел
Негасимый божественный хохот. 

Я вас никогда не любил!
Противны мне были древние греки,
А римляне, те – так совсем ненавистны.
Но жалость святая и состраданье
Мне сердце пронзили,
Когда вас такими на небе я вижу,
Покинутыми Богами,
Мёртвыми скитающимися тенями,
Лёгким туманом, что ветер гоняет –
И когда я обдумываю, как трусливы и ветрены
Боги, что вас победили,
Новые, господствующие, печальные Боги,
Что злорадствуют в овчине покорности –
О, тогда охватывает меня мрачная злоба,
И я тогда хочу разрушить новые храмы,
И бороться за вас, старые Боги,
За вас и ваше доброе божественное право,
И за ваши высокие алтари,
Вновь построенные, дымящиеся жертвами,
Хочу я лично упасть на колени, молиться,
Покорно сложа свои руки –

Так как всё-таки вы, старые Боги,
Участвовали также когда-то в битвах людей,
Но держались всегда победителей,
А человек великодушнее вас,
И в битве Богов держусь я сейчас
Побеждённых.

***
Я говорил, а они постепенно краснели,
Бледные облачные существа,
Смотря на меня словно умирающие,
Болью преображённые и, наконец, исчезли;
Луна скрылась как раз
За облаками, и укрепилась темнота;
Высоко волновалось море,
И победно выступили на небе
Вечные звёзды.


VII
Вопросы

У моря, пустынного тёмного моря,
Стоит один юноша,
Грудь его грустью полна, главу наполняют сомненья,
И мрачные губы его вопрошают у волн:

«Решите загадку мне жизни,
Мучительную древнюю тайну,
Над ней уже бились несметные сонмы голов,
Голов в иероглифических шапочках,
Голов в тюрбанах и чёрных беретах,
Голов в париках и тысячи других
Бедных, потеющих человечьих голов –
Скажите, что есть человек?
Откуда пришёл он? Куда он идёт?
И кто обитает над нами, на золотых звёздах?»

Бормочут волны своим вечным бормотанием,
Веет ветер, летят облака,
Мерцают звёзды безразлично и холодно,
И глупец ждёт ответа.


VIII
Феникс

Летит птица с запада,
Летит на Восток,
В восточную садовую Родину,
Где пряности пахнут, растут,
И пальмы шумят, родники прохлаждают –
Летя, чудо-птица поёт:
«Она его любит! она его любит!   
И носит портрет его в маленьком сердце,
И носит так сладко, и тайно скрывая,
Что даже сама до конца не поймёт!
Во сне он стоит перед нею и просит,
И плачет, целует запястья и пальцы,
Кричит её имя,
И крик её будит, лежит она в страхе,
Спросонья всё трёт удивлённые глазки –
Она его любит! она его любит!»   

***
Опершись на мачту, на высокой палубе
Стоял я и слушал птичий напев.
Как чёрно-зелёные кони с серебряными гривами,
Скакали белые завитки волн;
Будто лебединые стаи проплывали мимо
Гельголандцы с сверкающими парусами,
Смелые номады Северного моря!
Надо мной, в вечной синеве,
Парили белые облака,
Сияло Солнце,
Роза небес, огненно раскалённая,
Полная радости, отражающаяся в море; –
И небо, и море, и моё собственное сердце
Звучали в отзвуках:
Она его любит! она его любит!»


IX
Морская болезнь

Серые послеполуденные облака
Спускаются настолько низко к морю,
Что темнота растёт навстречу им, 
А в самой середине несётся корабль.

Страдая морской болезнью, сижу я всё ещё у мачты
И предаюсь наблюдениям себя же самого,
Древним, пепельно-серым наблюдениям,
Которым предавался ещё отец Лот,
Когда он таких слишком хороших товарищей
И потом себя же самого таким дурным признал.
Иногда передумываю я все истории:
Как крестом отмеченный пилигрим прошедших времён
Среди бушующего плавания утешительное изображение
Пресвятой Девы, веруя, целовал;
Как больной рыцарь, в подобном морском бедствии
Любимую перчатку его дамы
К губам прикладывал, утешаясь –
А я сижу и жую старую сельдь, солёное утешение
В кошачьем горе и собачьей тоске.

Тем временем воюет корабль
С диким, волнующимся прибоем;
Как укреплённый военный конь, становится он сейчас
На корму, так, что штурвал трещит,
А теперь падает кувырком
В ревущую водяную глотку,
Затем снова, как беззаботный и бледный от любви,
Мечтает он лечь
На чёрные груди громадных волн,
Которые могущественно шумят,
И внезапно пустынный поток морской воды
В белом кудрявом беспорядке обрушивается
И меня самого покрывает пеной.

Эта качка, тряска, хождение ходуном
Невыносимы!
Тщетно всматривается мой глаз и ищет
Немецкое побережье. Увы! Лишь вода,
Вновь вода, двигающаяся вода!
Как зимний странник вечерами тоскует
По тёплой, душевной чашке чая,
Так тоскует моё сердце по тебе,
Моё немецкое Отечество!
Люблю всё-таки твою милую землю, покрытую
Безумием, гусарами, плохими стихами
И чуть тепловатыми, изящными брошюрками;
Люблю всё равно твоих зебр,
Кормящихся розами вместо чертополоха;
Люблю, несмотря ни на что, твоих благородных обезьян,
Высоко ставящих себя в аристократических нарядах,
И кажущихся себе лучше всего остального
Мещанского, шатающегося туда и сюда рогатого скота;
Обожаю твои улиточные собрания,
Считающие себя бессмертными оттого,
Что ползут так медленно,
И люблю, как они ежедневно собирают голоса по поводу,
Принадлежит ли червячкам сыра сыр?   
И ещё долго советуются,
Как облагородить египетскую овцу,
Чтобы её шерсть улучшилась,
И пастуху было бы её удобнее стричь, как и остальных,
Без различий –
Вопреки всему люблю глупость и несправедливость,
Тебя насквозь пропитавших, о, Германия!
И тем не менее тоскую по тебе:
Так как ты, по крайней мере, всё же твёрдая земля.


X
В гавани

Счастлив мужчина, достигший гавани,
Позади оставивший море и шторм,
И теперь тепло и спокойно сидит
В винном погребке Бремена.

Как же уютен и прелестен мир,
Отражаясь в стекле фужера,
И как качающийся микрокосмос
Солнечно стекает он в жаждущее сердце!
Всё вижу я в стекле,
Старую и новую историю народов,
Турок и греков, Гегеля и гуся,
Лимонные леса и караульные парады,
Берлин и Шильду, Тунис и Гамбург,
Но, прежде всего, – картину возлюбленной –
Ангельскую головку на рейнвейнской золотой земле.

О, как красива! как прекрасна ты, возлюбленная!
Ты словно роза! 
Нет, не роза Шираза,
Хафизом воспетая соловьиная невеста!
Не священно красная, пророчески знаменитая; –
Ты – роза винного погребка Бремена!
Роза роз,
Чем старее она, тем прелестнее цветёт,
И её божественный аромат дарит мне счастье,
Вдохновляет, пьянит,
Делает шатким на походку, твёрдым на лоб      
Чемпиона винных погребков Бремена; 
Набрался бы так, что летел кувырком!       

Добрый мужчина! Мы сидели вместе
И пили как братья,
Мы говорили о высоких, родных вещах,
Мы вздыхали и бросались друг другу в объятия,
И он обратился в веру любви, –
Я пил за здоровье своего злейшего врага
И простил всех плохих поэтов,
Как когда-то и меня самого нужно было простить,
Я плакал от благоговения, и наконец
Раскрылись мне ворота святости,
Где двенадцать апостолов,
Святые бочонки на двенадцать гектолитров,
Молча проповедовали, но всё же понятно
Для всех народов.

Таковы мужчины!
Неприметные снаружи, в деревянных оболочках,
Внутри они прекрасны и лучисты,
Куда ни глянь – всё гордые левиты храма,
Трабанты Ирода и царедворцы, 
Украшенные золотом, одетые в пурпур –
Я говорил всегда, 
Что не среди людей обыкновенных,
Нет, в лучшем обществе,
Жил постоянно Царь Небесный! 

Аллилуйя! Как приятно овевают меня
Пальмы Бет-Эля!
Как благоухают мирры Хеврона!
Как шумит Иордан и покачивается от радости! –
Так и моя бессмертная душа раскачивается,
И я качаюсь с ней, и качаясь,
Несёт меня лестница наверх, к дневному свету,
Доброго мастера винных погребков Бремена.

Добрый специалист по винным погребкам Бремена!
Смотри, на крышах домов сидят
Ангелы, они в подпитии и поют;
Сияющее солнце там, наверху,
Это всего лишь красный нос пьяницы,
Нос мирового духа;
И вокруг этого красного носа мирового духа
Вращается весь поддатый мир.


XI
Эпилог

Как на полях пшеничные стебли,
Также растут и раскачиваются в человеческом духе
Мысли.
Но нежные мысли любви
Словно весёлые, среди всего прочего растущие
Красные и голубые цветы.

Красные и голубые цветы!
Ворчливый жнец выбросит вас за ненадобностью,
Деревянное молотило раздробит вас, высмеивая,
Даже нищий путник,
Которого ваш вид порадует и освежит,
Потрясёт головой 
И назовёт вас прекрасными сорняками,
Но деревенская девушка,
Плетущая венки,
Почитает вас и срывает,
Чтобы украсить вами свои чудесные локоны,
Прихорашиваясь и спеша на танцплощадку,
Где дудочки и скрипки ласкают слух,
Или же, читая тихую книгу,
Где голос любви звучит ещё краше
Свирелей и скрипок. 


Лето 2009
Лейпциг