Песнь о вещем

 

Как ныне сбирается вещий Олег
с вещизмом хазарским покончить вовек!
Отмстить неразумным — чтоб в разум привéсть —
целебной слылá древнерусская месть.

Со многих сторóн приходили за ней —
народы, что звери — находит врачей
не разум, а нóздри да ноги ведут.
Случится такое чего и не ждут.

Целители шýстро, где надо прижгут,
болезни — отходят, хромые — бегут,
глядишь, вековýхи рождают дитять —
описают так… что и не описáть.
Смекáй — протекает… культурный обмен
друг другу, казалось бы, чуждых систем.

(Во славу — надыбал Олéже добрá,
свогó-не-свогó — словом, «наша взялá»!)


Князь разумом смел — есть добрó и добрó —
в добре (в том, что вещь) прикровéнное зло.
В добре, прирастающем в стане врага,
узрит любомýдр — хвост, копыта, рога.

В зачатке с вещизмом начать бы кончать —
степным коммунизмом град Киев венчать,
который — нет, тут ужé нет моих слов —
цитирую: «мáтерь еси городóв»… 

Хазару хазар — друг товарищ и брат.
На Древней Руси — в смысле братства — не так:
брат братца, бывáлоча, так братанёт —
с лесами да степью брататься пойдёт!


Попортили — с богом! — хазарский уют,
чудес было много, да чуд, да причуд.
Олéже ж вздыхает: «Добро, не в добро,
врагом осквернённое — так… барахло —
во вражьем добре, как мы зло углядим?!»
Дружина с трудом поспевала за ним.

Был княжеский конь благородных кровей —
что белая лебедь средь жухлых степей —
казался посланцем иной лепоты,
луной освящённой в купели мечты,
вся сбруя горела, как солнца дары,
смеялась, змеясь, — есть иные миры!

И в ум князю встряло — есть град Цареград,
соборы нездешним сияньем горят — 
соборность там ведают, в ней де, добрó,
что в прах обратит злато, медь, серебро.
На наших богов с колоколен плюют.
А баб там из рёбр, из мужичьих, куют.


Вот то любопытно — задумался князь —
иная у баб, стало быть, ипостáсь
(у вещего вещие мысли пошли,
болел за грядущее русской земли),
научимся ежели эдак ковать —
народу, без меры, смогём… настрогáть.
Медвéдев — порадуем — это ж наш зверь
тотéмный… запел князь: «пой лён-конопéль...»

Волшебностью слов эта песня могла
кудесников вызвать на всяки дела —
наскрóзь прозревáючих княжьи мечты —
с князьями, вестимо то, бывших на «ты».
Кудесники шастали вкруг по лесам —
чудéсили здесь, а кудéсили там.

Из тёмного леса вылазит хипáрь,
да князю — бух в ноги:
— Дай пить, господáрь!
— Шолóм зачерпните юрóду воды.
— Ты, чай, не хазарин? Нет хуже беды,
     чтоб князь… да водою — народ — угощал!
     Зря брови нахмурил — ты правде бы внял —
     я ж сущей просил у тебя ерунды —
     ковша медовухи, тогда бы («тоды»)
     судьбу бы твою, враз, тебе расписал.
— Налейте ханýрику!

Крякнул, сказал:
— На год только вижу!
— Налейте ещё!
— На два…
— Заливайте в него! Что? Ещё?


И вот языкóм заплетать тот тут стал —
того… что бы трезвым умом не сыскал —
ни слухом не слыхивал про Цареград,
а тут — что читает — знать, знаки летят
в — нетрезвостью, в дым, пообчищенный — ум,
слагаясь в бездумии не наобум,
пристойною вязью, как будто рука —
незримая — ведает наверняка
какие судьба заплетает узлы —
гляди де, под нóги — знай, людь — не козлы!

Дивится дружина — Ну, чýдик-мастáк —
руками махáет, в глазах блеск и мрак,
на князя попёр:
— Не боюсь никого…
     но примешь ты смерть от коня своего!

И конь вдруг заржал. Гордо вскинулся князь.
Хотел провещáть:
— Сгинь, болотная мразь — 
     хазарский наймит — для того говоришь,
     чтоб я свой набег обесслáвил. Шалишь!
Но, всё ж пересел на другого коня.

Что бáить… всё знаете лучше меня!   


…Со князем пирует вся княжеска рать —
да кто бы не рад на халяву пожрать —
а что заработано рáтным трудом,
во славу, в веках отрыгнётся потóм,
и, летопись прáвя, глотая слюну,
монах-черноризец даст волю уму!