Из Кинга

Воды движутся, как времена.
Камень рябь оставляет на глади.
Если память — она бузина,
То беспамятство — киевский дядя.

Скатерть неба крестить тюрьмой
Кто-то даже не предполагает,
Ждёт, что горб не кривя прямой,
Без сумы через жизнь прошагает.

Но согнёт ли он горб или нет -
Никому-никому неизвестно,
Даже, если в шелка он одет
И в витрине-гробу его место.

Труп — он тоже ведь, человек,
А земля — порожденье ХаОса.
В мониторе охранник засек
Зловещающие метаморфозы:

Таракан из глазницы упал,
Преклонилось слегка колено,
И наполнился чем-то бокал,
И музей обуял дух тлена.

Монотонный, свирепый и злой,
Оттолкнув фузею ботфортом,
Лезет в зал Казанова хромой,
Чтоб сплясать сарабанду с чёртом.

В парике до десятка клещей,
Паутина соплёй повисла.
Смотрит вохр на танец мощей,
В нём не видя сакрального смысла.

Вохр дрожащей рукой кобуру
Теребит, но в такие минуты
Пальцы — как лебеда на ветру,
На холодном ветру Оттуда.

И не ловит мобильный сеть,
И тревожная кнопка заела.
Смотрит вохр, как танцует смерть,
Жизнь вдохнувшая в древнее тело.

И в его роговых очках,
Закрывающих потные брови,
Леденеет арктический страх,
Замедляя течение крови.

Плющит скулы вохр об монитор,
Всё надеясь, что это приснилось:
Этот весь индевеющий вздор,
Эта вся нечестивая сила.

Лучше б в Киеве он куковал -
Где родился, там и пригодился б.
И как куст бузины наповал
Топором инфернальным срубился.

Лучше б он гастарбайтером был
В Польше или, к примеру, в Германии.
А так, в смерти навеки застыл,
Как у Стивена Кинга в «Сиянии».