торжественная вечность человека - 1911

ТОРЖЕСТВЕННАЯ ВЕЧНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА

1

Вначале были Темнота и Страх.
Никто не рождался.
Никто не умирал.

Мир был по настоящему бесконечен:
из разных углов его бежали навстречу
друг другу разноцветные волны света,
но нигде не встречались друг с  другом,
хотя и бежали всю вечность.

И поэтому в Центре Вселенной
никто не видел света.
Там не было никого.
Совсем никого!

Одинокая пустота боялась себя,
не видела себя и ненавидела Всё.
Там не было ничего.
Совсем ничего!

Мир был так бесконечен,
что его не было вовсе.
И, конечно же, у него не было углов.
И разноцветные волны света
не бежали зайчиками
из одной бесконечности в другую.

Немыслимая пустота,
от края до края которой не было
ни мгновения времени,
ни мгновения расстояния,
была настолько меньше точки,
что казалось,
будто она заключена в панцыре
абсолютного Всего….
Но это Всё было только возможно.

Мир-крошка-бесконечность
был равнодушен ко времени…
То, что будет, уже прошло,
а то, что было, ещё только будет.

Насупленно и мрачно он небыл.
Но в нём перекипела эта вечность.
Непредставимый даже
в Великое Мгновенье Разума,
Он Был.

Он знал, не ведая,
что быть или не быть
дано ему в неравных чашах.
И грохотом неслышимым вскипали
его глубины
бездонные и не начинающиеся нигде.
Бездонные на сто сторон, и более.

Он рос из этого Ничто.
Бежало время в обе стороны:
из прошлого струилося рекою,
не попадая в будущее вечно.
Из будущего, не касаясь
встречного потока,
но проникая в каждую его чувствинку,
бежало к прошлому,
в него не попадало.

Времени нет,
как того, что длится и тянется,
оно – только миг
настоящее,
а прошлого нет,
и будущего нет.

Всюду Время было лишь
своей границей.
И настоящего по-настоящему не имелось.
И просто было Быть.
И просто было Небыть.

А сумерек не наступало,
потому что
им неоткуда было наступать.
Ведь теснота ещё не прокралась
и не заполнила туманных горизонтов.

И с музыкою несравненый,
непредставимый Космос
в своих пелёнках затерялся…
Пелёнки эти – чистое Ничто,
дыхание из глубины глубин.
Досада невидимок
на самих себя.
Невысказанность.

Чёрная, и чёрная, и чёрная,
избавленная от черноты.

Но если бы…
Мы были нынче в этом веке,
а мы в нём есть.
В запутанности этих линий
трагических героев мировых.
Мы в настоящем,
движемся от смерти до рождения,
воспринимая оборот движенья,
не зная, что Былое
только будет,
поскольку оно есть,
взглянули бы себе под ноги,
склоняясь в глубину…
Наш разум острием своим
остриг фотоны
и ужаснулся бы…
Увидев  в бесконечно малом
со стороны себя –
песчинку во Вселенной.
И эту грандиозную Огромность
в её исчезновении ничтожном.

И не поймёшь,
как может заключаться
в куске пространства
раздробленной от кварки крохи
Огромная Вселенная
с коровами, травою, молоком,
голубизною неба
и сознаньем Человека.

А поймёшь,
то сразу станет ясной
Вселенная букетом птиц колючих,
рентгеновские звёзды,
квазары и пульсары.
Затянутая белою воронкой
в пугающую Чёрную Дыру.

У каждой щепки есть начало и конец.
Как ни пили монету –
не распилишь так,
чтоб только сторона одна
у ней осталась.
Но можно ту монету раскрутить,
и у щепы в задумчивости кануть.

И сделала бы так
Вселенная моя.
Настроив в изобилии
строений необычных.

Но всю она застроила пустыню.
Всё Ничто застроила
тяжеловесной пустотой.

2

Взорвалась.
И понеслись, расставшись со свободой,
в подлинную пустоту
какие-то смущенья-возмущенья,
похожие на волны и частицы,
свернувшийся коллоид
в растяженьи,
именуемом пространством.

Ах, если б грохот этот изобразить.
Но всё до уничтоженья было тихо.
Вселенная рождалась Взрывом,
скромно названным Большим.
Пространство, словно лёд,
выстуживало Космос.
Он стекленел и холодел.
Всего лишь миллионы градусов
во чревах звёзд
чуть теплились, сияя,
в термоядерной дремоте.

Секунды миллионов доли минули.
Реликтовых фотонов
устремился рой
по трекам линий мировых
к финалу,
к особой точке,
где, как думается,
всё на круги своя вернётся.

Вернулось, если бы покою
стремилась Вечная Вселенная Всегда.

Но во Вселенной всё рождается скорее,
чем исчезает.
Вселенная, когда берётся без границ,
без Было, Есть,
Не Может Быть и Будет,
в себе себя рождает постоянно,
и на бессмертие обречена
своим определеньем бесконечным.

Уж к первой тысячной тянулась
Неторопливость Времени.
Куски протоматерии, кувыркаясь,
пространство делали.
Пространство, в суматохе искривляясь,
завязывало тропки полевые,
завязывало линии полей
в узлы мезонов и мюонов.

И, холодея, жар их уплывал.
В инерции оцепенела Данность.
Холодные тяжёлые нейтроны и протоны
из белых дыр – кусков прото-Вселенной –
тянулись медленно,
лениво обгоняя фотоны,
плетущиеся скромно
со скоростями света.

И вязло всё это во мраке
объектов квазизвёздных,
в которых осколки белых дыр
ложились в основания Галактик,
и, может быть, Первых звёзд.

И эти капли тлели,
синтезируя тяжёлый термояд.

3

Но что ж,
количество событий стало меньше.
Секунды переливались в миллиарды лет.
Замерзали шлаки их  тяжёлых элементов,
вращаясь вокруг тлеющих светил.
И костенели, постепенно становясь планетами,
корою твёрдой покрываясь.

И в Океане огненных расплавов
кружили континенты на ветрах,
как листья, брошенные осенним ветром в пруд.
Сталкиваясь, бились.
Вздымались волны лавы в километр высотой,
плескались и ломали берега.
И пахло серой.

Но медленно твердевший океан
шипел, из недр пузыри пуская.
И тяжело материки ползли,
за миллионы лет на несколько шагов своих
материковых.
Дожди пошли из серной кислоты,
а лужи ртути серебром плясали.
И душный углерод клубился чёрным углем.

Но стыло всё.
И стали континенты
небыстро дрейфовать.
То тут, то там
кора вдруг прорывалась,
и капля лавы с Гренландию величиной
выкатывалась на красный лик планеты
светлою слезой.
И стыла, становилась новым континентом.

А в атмосфере водород
вязался   кислородом,
и пар шипел в синильной кислоте.

Огромные бежали облака,
выплёвывая целые моря воды.
Вода текла холодными долами
мгновений двадцать, как на сковороде.
И паром поднималась в небеса….
Кружилась там и снова уносилась.
И снова падала лавиною с небес.
И снова испарялась,
не достигая кромки континента.

И выстыли материки от проливных дождей.
Вода выпиливала борозды в гранитах.
Текла с материков
на ложе океана, в алый жар,
шипела, белым паром поднималась в облака.
И ложе океана стыло.

С безумным шумом шли дожди.
Вода стекала
целыми морями,
растаивая, будто сахар,
каменный базальт.

Был грохот вечный
в атмосфере углерода и азота
и водяных паров.

Теснились континенты,
сбиваясь в кучу
будто бы бараны,
попавшие в буран.
Трещали их гранитные бока,
как пуфики, они сбивались в складки,
хрустели, поднимались и крошились.
И мягкими зубами
допиливала их вода,
неся огромные домины
по долинам.

Куски камней. Пески, пески.
Всё это падало с водою
на ложе раскалённое морей.
Продавливая океана дно,
где не было воды,
вминая под себя его твердыню
и осыпи того, что брошено водой,
плыл Протоматерик.
И всё под ним переплавлялось.

Вулканы меньше стали.
Всё реже извергались лавы
размером в Бельгию или Кавказ.
Копились в Океане воды
солёные и горькие, как слёзы.
Горячие в своём кипеньи.
Несла вода пески.
Их под себя материки теснили,
прожаривая, будто сахар,
в твёрдый камень.

4


Вода хладела.
Великий Океан
стучал волнами в берег.
Лился дождь.

Все континенты сетью рек покрылись.
Озёра теплились.
Вулканы-конусы курили дым
и извергали лавы.

И в мелких тёплых лужицах
копилась пыль и грязь.
Вся копоть, в том числе
и углеводороды.
Такая грязь.

В одних озёрах, впрочем,
вода была чиста и сладка
первозданно.
В других она солёною была.
А в третьих – кислота,
в четвёртых – щелочь,
в пятых – яд.

А в лужах – грязь.

Там ионы натрия кружились турбулентно
от тепла и боя капель дождевых.
И успевали реагировать
на углекислоту и серный ангидрит.
В системе тех реакций
карбамиды, цианы и нитраты
вращались чередой пустою.
Иногда кусочки молибдена
или марганца включая,
текли быстрее в сотни раз.

По лужам химия текла системою реакций.
Из века в век.
И распадалась иногда на циклы,
которые то вырождались,
в осадок выпадая,
то вырастали,
подминая все реакции другие.
То изолированно в цикле продолжались,
то компонентами обменивались, чтобы
энергию напрасно не рассеять,
а, напротив,
умножить, сохранить.
Избыток отдавая отделеньем
подобных циклов.

Последние могли бы называть себя
коацерватами.
Но некогда им было отвлекаться
на названья.

Они уж жили.
И, увы, стремясь к прогрессу,
кушали друг друга.

Чувствовали и мембраной покрывались.
Учились светом солнечным питаться
и теплом.
Заводили паразитов,
состоящих из огрызков
дезоксирибонуклеиновых кислот.
И аминов всяких.
Словом, все белки
кружились, словно в колесе.

Из лужи попадая на озёра,
и реками в моря переносясь,
они окутали планету шевеленьем.
Икали постоянно кислородом.
Делились честно,
отчего и жили вечно.
Вечно кушали друг друга.
Впрочем, собираясь иногда
на званные обеды,
где ели коллективно
неприспособленных.
Столетиями к общенью привыкая,
потом слипаясь в колонии большие.
Кораллы и полипы.

Потом заползали, засуетились.
И всячески ухищрялись
не съеденными быть друг другом:
ядом запасались,
электричеством,
скорлупою, из которой
происходили доломиты, мергели, известняки.
И мел.

И как-то запаслись
костями, нервами и кровью.
И стали смертными.
Им сразу стало больно.

А на земле росли лишайники и мхи.
Хвощи и плауны хрустели на ветру,
в душном сне
там папоротники плыли.

В грязи уж черви ползали,
с деревьев, глупо улыбаясь,
в грязь спадали рыбы.
Насекомые им в брюхо залетали.

Но в исторической перспективе
мозгами шевелили не напрасно.

Да! Этого движенья уж не остановишь.
Побежали по траве
Рогатые, копытные, клыкастые.
Хвостатые бежали по ветвям,
кивая неразумно головами.

И верещали языками меж собой,
стадами по лесам лугам бродили,
как будто бы туристы,
обгладывая всю природу,
которой было очень много.

5

Швыряли камни, палки,
словно  хулиганы,
в хищников клыкастых
и били их дубинками меж глаз.
И камнями били.
Постоянно на охоту собирали
камни поострее
и попрочнее палки.
Обламывали палки, заостряя,
и камень камнем били,
скалывая тупость.

И медленно происходили в люди.
Глаза голодные светились пониманьем
и ясности звериной всё лишались.
Оленьи жилы топоры вязали.
И начинали убивать друг друга.
Немедленно происходили в люди.

Рубила, чопперы, отщепы, нуклеусы
валялись по полам пещеры.
Полы пещеры устилал засохший мох.
На нём сидел прапращур наш,
лысеющий со щёк,
и бил о кремень кремнем,
делая рубило.
Кругом летели искры голубые,
и с ужасом смотрели остальные
на Каменного Человека.

Вспыхивали, тлели клочья мха.
Дымок курил и едко жёг глаза.
Лесным пожаром пахло.
Вдруг вспыхивал листок кленовый.
И тлела щепка и чернела.
Насупив брови, мастер волосатый
рукой сгребал всё тлевшее
и относил во тьму пещеры,
чтоб не было пожара.
И вспыхивал, бывало, там костёр,
пугая страшным языком,
притягивая видом странным
и теплом.
Охотники с  охоты приходили
промёрзшие, со снегом на ресницах.
И обувь промёрзшую снимали,
топчась не тёплом мху и шкурах мягких.
А от костра теплом тянуло.
У входа белого снежинки падали.
Охотник перетаскивал от входа
мамонтовый хобот.
И задержался у огня.
Так пристально смотря в него.
Огонь, потрескивая, прутья ел и листья.
Охотник неуклюжею рукою
взял листьев горсть и бросил их в огонь.
Поднялось пламя,
грозно  затрещало.
Сородичи пугливо заворчали.

Потом забылось всё.

Но только ли вот в этой тёмной
пещере было это сотни раз?

Когда  кормить огонь пришла пора,
когда очаг в Роде появился,
он начал пищу жарить и лысеть.

6   

Ну, вот тогда и узнали все,
что такое зверство.
Сначала люди только убивали
себе подобных беспощадно.
Как именно, так это можно рассказать,
но нужно ли?
Как убивал себя он, Человек?

Потом он научился унижать себя и угнетать.

Плыли по небу белые облака.
Шумели дубравы,
свистели в степях ковыли.
Ручьи журчали и дожди.
Укутывал землю белый ковёр,
и медленно под  фонарями
кружились снежинки.
На берег волна набегала,
себя повторяя…
Пылали закаты.
Венера и Марс появлялись в лучах
уходящего солнца,
и звёзды мерцали ночами.
Гром громыхал высоко в небесах,
сверкали зарницы.

Вселенная за кругом круг
катилась через утренние зори,
будто равнодушно наблюдая,
как пылают Троя,
Ковентри и Дрезден,
и мучается Прометей.

Наполнялась чаша знанья.
Создавалась человеческая красота.
Рождалась смелость, честность, доброта.
Любовь и дружба.
Высокое и благородное.

И колесница вкатывалась в будущее,
где человеком становился человек.

На равнине бесконечной
в унылой серой мгле
терялся горизонт.
Горели там деревья.
Чёрный дым.
У одного костра стояли три вещуньи.
Здесь даль перервалась.
Здесь тайное гаданье совершая,
раздумывая, приостановился Человек,
не зная, перепрыгнет ли костёр…
По уголькам растрескивался жар,
то пленою розовою скрываясь,
то обагряясь красной бахромой.
Былинка, упругая и свежая,
и юная, и  влажная,
могущественным ветром совращённая
с корней своих родных,
мелькнула в пламени…
Как чёрный узелок,
мгновенно свяла,
изогнулась.
Побелела.
Жизнь вон.
Лишь бледная полоска,
рассеянная жаром через миг.

За пламенем через марево виднелся
зелёный луг.
Прохлада и блаженство…
А дальше… начинался новый путь.

Так прыгать или нет?

На цыпочки привстал:
а что там  в миллиардах лет?
Не вернётся ли всё на свои круги,
в зерно, откуда рождена Вселенная была?
Где зарево Великого Костра?

Но Старец Седовласый указал
ему на лоб его широкий:
Думай!
Вот в чём разгадка:
Мысль, что соткана из небыли.
Разделено ей всё:
вот это только есть во мне,
а это всё снаружи от меня.
Когда я не была,
всё было не во мне.

Но что же ты?
Взялась откуда в этом мире,
который не в тебе,
хотя ты в нём?

- Напрасно, - Первая Волшебница сказала, -
ты ищешь так ответ.
Ты будто хочешь указать
особый род мюонов,
сплетающий в поле мысли.
Субстанция единственна.
Одни и те же атомы в живом и неживом,
и по иному лишь они размещены.
Так, обобщая, следует сказать,
учитывая, что субстанция едина,
а модусы даёт ей внутренняя разность, 
что отношением могла бы я назвать…
Сказать, что новое творение всегда
есть просто лишь система отношений,
меж элементами что были.
Допустим, жизнь.
Такой субстанции, как будто, нет.
Зато есть такая организация процессов,
организация  молекул вещества.
Мышление, подобно, организует так
систему деятельности организма
(и, скорее, сообщества,
ведь мышление индивида
есть просто воплощенье деятельности вида).
Так разумно ли искать
отличие системы отношений
от субстанции, на которой они определены?
И даже говорить –
мышление неотделимо от субстанции единой –
смешно.

Вещунья смолкла.

- Но что же следует отсюда?
Что нет заката для Вселенной этой?

- Да. То, что было до Большого Взрыва,
невозмутимо Есть.
И будут эти звёзды,
и этот Человек.

- Но скучно мысли в этой тесноте
однообразных лиц переплетений,
дурная бесконечность
усыпляет.
- Напрасная тревога.
Вселенная иная уж открылась.
И более великая картина,
чем букет Большого Взрыва:
Великое Творенье.
Великое Творенье Разума!

- Непонятно.
Сознанье – как Новый Мир?
Не слишком ли образно?

- Нет, буквально.
А что ты хочешь?
Чтобы в Новой Вселенной
молекулы были бы величиной
с планету?
Или квадратными все были?
А, быть может,
такою видится она тебе иною,
что люди ходят на ушах
с глазами на коленях?
Нет. Новое по-новому и Есть.

Что люди?
Как клеток неразумных в давний день
уж час пробил их
колоколом гулким.
И отдался в истории столетий.
Будут жить и радоваться.
Но напрасно,
венцом творенья тщатся быть напрасно.
Им суждено прозреть
И Новую Вселенную увидеть,
которой невозможно не служить.

- Как ужасно!
А как же мысль?
Искусство, красота?
А как же не царём природы быть,
имеет смысл ли?

Безмолвен Космос.
На окраинах его бушует
Первый День Вселенной.

А Новая Заря уже алеет.
И День Вселенной Новой уж грядёт.

+++