Промоина

    Отшумел Новый Год, отстрелялся пробками, отпузырился шампанским, отгрохотал салютами. С утра, которое обычно начинается в районе обеда, похмелился, закусывая вчерашними салатами, казавшимися ещё вкуснее, чем в новогоднюю ночь, отоспался, и наконец, вступил в блаженно-ленивый день – второе января.
    Колян, по обыкновению, проснулся раньше всех. Гости, замученные праздником, ещё спали. Спустившись вниз, стараясь не скрипеть деревянной лестницей, он добрёл до кухни, достал из холодильника бутылку новгородской минералки и с наслаждением сделал несколько глотков. Чуть солоноватая и слегка газированная вода, словно бальзам, остудила воспалённое горло.
 – Может, всё же пивка? – подумал Колян, но вспомнив, что вроде собирались замутить баньку, решил не начинать, а то так до бани дело и не дойдёт – знаем, проходили…
Он вышел на крыльцо и вдохнул полной грудью вымороженный до звона воздух. Зима в этом году выдалась знатная – и снега по пояс, и морозы под сороковник. Глянув на поляну за забором, Колян даже присвистнул от удивления – на белом искрящемся снегу расползлись чёрные пятна копоти, мёртвыми телами валялись пустые коробки из-под салютов, и повсюду торчали цветные донышки гильз, пуская солнечных зайчиков.
 – Ну, прям как после боя… Да, неплохо пошумели… Как же вчера-то не заметил? Правда и выползли на улицу уже в сумерки, когда затуманенный алкоголем мозг потребовал приключений. Надо бы собрать, пока не замело, – оставил зарубочку в памяти Колян.
    Он даже в лесу не оставлял за собой бардака, если случалось зависнуть на охоте, то кострища закапывал, а консервные банки отжигал, тогда за сезон от них ничего не оставалось.
    В доме закапошился народ, забулькала вода – святая утренняя отрада, раздались голоса – это отмоченные глотки смогли выдавить из себя хоть какие-то звуки. День вступал в свои права, и солнце с глупой и счастливой улыбкой лизало заиндевевшие окна горячим языком, однако злобный градусник упрямо показывал минус тридцать два…
    Колян сплюнул, просунул руку за дверь, сдёрнул с вешалки ватник и потопал растапливать баню. В дом решил не заходить, а то опять стол, стакан и прощай вожделённый парок.
 – Сейчас печку раскочегарю, а потом погоню гавриков воду носить, как раз и прочухаются на морозце…

    Подходила баня, распаривались веники, ещё чуток и можно будет нырнуть в её блаженное нутро, поддать парку с мятой и растечься по полоку в рассопливевшимся
блаженстве. Однако не удержались – Женька, изнывшись, уговорил по капелюшечке…
Разлили, подняли… И какая нелегкая заставила его глянуть в окно?
 – Колян! – заорал он, как ошпаренный, – заяц!!!
    Инстинкт у Коляна похлеще, чем у охотничьей собаки – водку в горло, колбасу в рот, схватил ружьё, пару патронов с любимой трёшкой, ватник в охапку, прыгнул в валенки и, крикнув: – Я скоро, – рванул к двери. Все дружно посмотрели на Маринку, жену Коляна.
 – Шальной, – сказала она, – бывает, проснётся ночью, пошарится по дому, потом схватит вещмешок, ружьё и умотает в лес до рассвета. Я уже привыкла…
    А Колян на рысях летел к калитке, на ходу натягивая ватник. Рванул задвижку и почти вывалился на берег речушки, что протекала сразу за участком. Через реку шёл чёткий заячий след.
 –  К дальним огородам пошёл, – решил Колян, – там заныкается где-нибудь под полуразвалившимся сарайчиком до ночи, а потом либо на грядках копаться будет, либо ветки у яблонь обгрызать, снега много, до нижних не фиг делать достанет. Ну ни чё, я тя выкурю. Будет у нас картошечка с зайчатинкой.
    Колян скатился к реке, снег набился в валенки и обжёг голые ноги.
 – Хрен с ним, – решил Колян, – не замёрзну, тут делов-то на пару минут.
Выбравшись на другой берег, он пошёл вдоль заячьего следа. Но тот стал забирать вправо, запетлял по полю, да и прыжок стал подлиннее.
 – Никак косого шуганул кто? Вон и смётку сделал… Да, лажа… Может у реки обрежу, – пробубнил Колян себе под нос, увидев, что след начал поворачивать к реке.
Мороз щипал уши и нос, сунулся было за воротник, но оттуда пыхало таким жаром разгорячённого тела, что он решил убраться подобру-поздорову. А ты, поди-ка, сам попробуй помесить целину, когда снега выше колена! Но Колян упрямо топал к речке, обрезая заячий след. Он уже понял, что косой пошёл на круг, что кто-то спугнул его с лёжки в завалах возле железной дороги, которую уже года три как ремонтируют. Да что говорить, и до ремонта дизелёк ползал всего раза два в неделю, подбрасывая бабок до города и обратно, так что зверь вокруг совсем паровозами непуганый…
  – Заяц-то, наверное, до ручья по речке рванёт, потом вверх по ручью до железки, потом сядет, осмотрится и уже по насыпи дойдёт до лёжки, – подумал Колян, – там я его и жахну. Сейчас через речечку, через лесочек и у насыпи подожду красавца.
И точно, на реке след пошёл вдоль – к ручью. Довольный Колян рванул напрямки.
Он уже почти перешёл середину реки, когда ноги вдруг потеряли опору, а снег охнул и просел.
  – Промоина! – будто огнём резанула мысль. Что может быть страшнее на зимней реке? Укрытая толстым слоем снега, вода с монотонным упрямством выгрызла лёд, с надеждой прорваться к воздуху, свободе и свету.
    Колян успел вытянуть руки с ружьём перед собой и потому не ушёл в промоину с головой, а провалился только по грудь. Он почувствовал, как тяжелеет, намокая, одежда, как ледяная вода мёртвой хваткой вцепилась в ноги, в живот, в грудь. Под ватник и в рукава забился снег, такой же белый и пушистый, как всем известный зверёк, который подкрадывается незаметно. По спине побежали струйки воды то ли от страха, то ли от растаявшего снега.
 – Трындец, – подумал Колян, – приплыли…
Он подтянулся на руках – лёд захрустел, но выдержал. Колян задрыгал ногами, цепляясь скрюченными пальцами за мокрый снег. С третьей попытки удалось выползти пузом на лёд, он трещал, но держал. Извиваясь, как огромный червяк, вспахивая почти метровый слой пухляка, Колян пополз к берегу. Одежда покрылась слоем льда, к которому быстро налипал снег, ещё больше мешая двигаться. Почувствовав, что ползёт по кочкам с сухой осокой, Колян попытался встать. До берега было ещё метров двадцать, здесь мелководье, но можно запросто угодить в бобрятник.
 – Нарыли каналов, сцуки! – выругался Колян – всех изведу!
 Однако ружьё теперь стало вместо дрына – левая рука напрочь прикипела к стволу.
 – Ну и хрен с ней! Стрелять всё равно бестолку, не услышат, а услышат, так не поймут…
    Колян кое-как отбил прикладом налипший на валенки снег, но это помогло мало, с каждым шагом он налипал снова, ибо каждый шаг выдавливал из валенок воду. Доковыляв до берега, Колян понял, что дело труба. Одежда каменела с каждой минутой всё больше, валенки тащили на себе по пуду снега, и дотопать какой-то тухлый километр  до дома уже равносильно эпическому подвигу. Хотя б метров пятьсот, там тропа – сосед заколы на реке поставил, проверяет, снег утоптал, а по тропе-то всяко полегче будет…
  Стиснув зубы и до того стиснутые холодом, Колян, цепляясь за ветки, пошёл вперёд.
И руки и тело уже не чувствовали холода.
 –  А ведь и хватятся не скоро… Найдут под вечер снеговика с замёрзшими соплями и ага…
Это глупая мысль его развеселила – вдруг представил снеговика с морковкой вместо носа, а под ней две огромные зелёные сосульки. Однако сил почему-то прибавилось. А вот и тропа.
 –  Ну, теперь уж точно дотопаю – успокоился Колян, и, опираясь на ружьё, поворачиваясь всем телом, стал упрямо передвигать ноги…
    Когда он ввалился в дом, эдаким ледяным лешаком, все на мгновение замерли. Мужики враз протрезвели и засуетились, толком не зная, что делать. Кто-то хотел схватить ружьё, но грозный крик Маринки: – Стоять!!! – быстро угомонил всех.
 – В баню его ведите, да не в парную, а в мыльню, и ствол не трогать, пусть рука сама отойдёт.
    Женька с Саньком бережно довели Коляна до бани, посадили на лавку в мыльне – оттаивать, и всё приставали с вопросами. А Коляну, вместе с набатом пульсирующей крови, долбила мозг одна единственная мысль: – А ведь дошёл, блин, дошёл…Я дошёл!..
    Прибежала Маринка, влила Коляну в рот через посиневшие губы пол стакана водки, принесла барсучьего жира, намазать промороженную морду лица. Потом стала стягивать оттаявшую одежду, поминая недобрым словом и зайца, и охоту, и самого Коляна. А он сидел и глупо улыбался – это для него была сейчас самая лучшая музыка на свете.
  Минут через сорок Колян совсем отогрелся и заискрил глазом.
 –Давайте–ка в парилку этого охотничка, – велела мужикам Маринка, – да отделайте его по полной, авось дури поубавиться!
  А оттаявший Колян, лёжа на полоке в облаке благоухающего пара, так и не мог решить, когда же ему повезло больше – сейчас, когда он, провалившись в промоину, смог добрести до дома, или десять лет назад, когда он женился на Маринке…