Альма

        Она вышла из темноты и явно без злого умысла пошла рядом, из вежливости отставая ровно настолько, сколько диктовала ей врожденная интеллигентность и позволяло самолюбие аристократки.
В аналогичной ситуации мне бывать не доводилось. Приходилось полагаться на интуицию, основанную на отсутствующем опыте, а решение принимать сообразно обстановке и дислокации.
Дислокация продолжалась в заданном темпе и направлении, а рекогносцировка, по-видимому, плохо удававшаяся ей на местности, подтвердила верность идеалам и выбранной ориентации движения.
Она ни разу не сбилась с намеченного пути, но изредка бросаемые на меня вопросительные взгляды выдавали ее тревогу.
Я великодушно позволил ей сопровождать меня, имея в виду лишь вечерний променад перед сном, не более того.
Она была хороша собой. И был бы я хорош, если не заговорил бы с ней. Но она не ответила, только внимательно посмотрела мне прямо в глаза, ради чего ей пришлось даже забыть на время о благовоспитанности и зайти спереди.
Я предложил называть ее Николь, коль она не возражает.
И еще потому, что это была колли. Рыжая, длинношерстая шотландская овчарка collie с развитым чувством самосохранения и никудышной ориентацией в темноте.
Потерянная или потерявшаяся, она примкнула к первому прохожему, не умея отличить оного от проходимца. Впрочем, мой моральный облик вряд ли интересовал ее: ведь, и проходимец может быть хорошим хозяином. А что еще нужно собаке? Даже если она благородных кровей.
Именно так рассуждала бедолага, глядя на меня умильными глазами в расчете на взаимопонимание. И ту она не ошиблась. Кому же, как не бывшему интеллигентному человеку без определенного места жительства понять собаку в аналогичной ситуации.
Любой БОМЖ - о двух ли, четырех ногах - не лучшая характеристика Общества, БИЧ и даже БИС БОМЖа - бич и позор любого сообщества людей и собак, в какой бы пропорции они ни были представлены в нем.
Николь, похоже, недавно поменяла свой социальный статус и не могла с этим никак смириться.
Мы медленно брели по летнему бульвару в поздний час предрассветного заката. «Эк тебя угораздило», - резонерствовал я, несмотря на позднее время. И она напряженно слушала, поглядывая снизу вверх грустными глазами, боясь пропустить самые важные слова.
Мне стало ее жалко. Я опустился на корточки, погладил ее по густой шерсти и протянул по давней привычке воспитанного бича руку для знакомства. Она в замешательстве посмотрела на руку, чуть отстранившись, но, подумав, мягко подала лапу, смущенно отведя глаза.
Я представился. Она оскалилась в дружелюбной улыбке, слегка приоткрыв пасть. Глаза ее немного повеселели.
Мы продолжили свое бесцельное движение, уныло понурив головы. Каждый думал о чем-то своем, одинаково невеселом. «Куда мы идем?», - спросил я осторожно, боясь ее обидеть. Она остановилась и с любопытством посмотрела на меня, обдумывая мои слова. «Ну, подумай сама, продолжал я, не обращая внимания на ее реакцию, - мне самому негде жить. Да и ешь ты побольше моего, наверное», - добавил я с некоторым сомнением.
Николь протянула ко мне лапу, предлагая опуститься к ней, словно хотела сообщить нечто конфиденциальное. Когда я снова присел на корточки, она положила на мою руку свою и пристально взглянула мне в глаза. Ее собственные блестели, отражая свет уличных фонарей, и что-то еще, трудно доступное человеку. Матерая женщина, она, похоже, неплохо разбиралась в тонкостях человеческой души.
- «Ну, хватит, пойдем», - выдавил я пристыженный, и она сошла с моей лапы.
 Мы потопали дальше по темной аллее, все больше удаляясь от ее заблудшего хозяина. Редкие в этот поздний час прохожие с удивлением оглядывались на странную парочку, но мы, поглощенные идиллией обнаруженного взаимопонимания, не обращали на них внимания. Тем не менее, она помнила о своем долге и то и дело с нетерпением взирала на меня, пытаясь понять, долго ли еще мы будем блуждать; однако, видя мою нерешительность, покорно плелась рядом.
Иногда Николь забегала вперед, но, вовремя спохватившись, оглядывалась и дожидалась, виновато опустив свою лохматую голову. Пару раз она догоняла обошедших нас молодых людей и тщательно обнюхивала. Те прогоняли, и она возвращалась ко мне, испытывая угрызения совести. Я не подавал виду, что обиделся. По большому счету, я бы не возражал, найди она себе другого попутчика, хотя 6ыла мне симпатична.
- «Ну, попадись мне твой дружок», - угрожающе завел я больную тему. Она встала, навострила уши и посмотрела назад как на безвозвратно ушедшее прошлое. «Неужели ты впрямь бы его простила?», - не веря собственным словам и поведению собаки, я продолжал бередить рану. И чего здесь было больше - садизма или мазохизма - сказать бы никто не решился.
Вопросительная интонация повергла ее в глубокое раздумье. Не уверена, что правильно будет понята, она присела на копчик, сконструировав из себя прямоугольный треугольник, в котором гипотенузу представляет хребет, а один из катетов - передние лапы, перпендикулярно упирающиеся в землю, и, не отрывая от меня ясных своих очей, высказалась по этому поводу в простой и доходчивой форме, в том числе и обо мне.
Казалось, она сделала все, что было в ее власти. А что мог сделать я? Ну не бегать же, в самом деле, в поисках ее хозяина по ночному бульвару.
- «Должен тебя огорчить, милая, - начал я, осторожно оправдываясь, - твоего дружка здесь, похоже, нет. Иначе ты бы давно его учуяла. Не хочу тебя ссорить с ним, но, скорее всего, он давно уже крепко спит в своей люльке». Это было, конечно, жестоко, но я не удовлетворился и добавил: «Возможно, и не один», что было уже слишком.
Впервые за вечер она тихонько завыла, вытянув шею ко мне и явно напрашиваясь на сочувствие и ласку. Видя состояние собаки и войдя в ее положение, я уступил, добавив: «Но видит во сне тебя. Только тебя».
Собака перестала выть и с недоверием посмотрела на меня. Проверяя, не разыгрываю ли я ее, она вращала свою мордочку вокруг горизонтальной оси, проходящей где-то в районе верхнего не6а, и неотрывно глядела на меня, как бы изучая с разных точек зрения.
Насмотревшись вдоволь и убедившись в моей искренности, она засуетилась вокруг меня, как под новогодней елкой, радостно виляя хвостом. Кажется, я начинал ее понимать. Мы повернули обратно: мне решительно некуда было спешить.
Собака преобразилась на глазах. От давешней хандры не осталось и следа. Одуревшая от счастья, она резвилась, как ребенок, кружила вокруг меня, путалась под ногами, за6егала вперед, возвращалась, высоко подпрыгивала, пытаясь лизнуть меня в лицо, снова убегала вперед: мол, правильным путем идете, товарищ...
И я шел, довольный уж тем, что хотя бы этому существу в состоянии доставить радость, и оно этого не скрывает.
Мы одолели примерно такое же расстояние, какое прошли перед этим, идя неправедным путем, и пришли к тому месту, где повстречались. Николь в недоумении топталась на месте.
         - «Ну вот, пришли! Что дальше?»
         Она в растерянности смотрела на меня.
        - «Ну что же ты, ищи! Где он, этот твой оболтус?!»
     Не обращая внимание на мою грубость, Николь рывком предложила идти дальше.
     И мы встали на путь девственно нехоженой тропы. Непорочная Николь приветствовала мое решение одо6рительным повизгиванием и легкомысленным оживлением хвоста, хотя и не таким эмоциональным как давеча.
Разумеется, ей было неловко беспокоить меня, но она почитала большим злом уступить судьбе, не воспользовавшись предоставленным шансом.
Дойдя до конца бульвара, мы поняли, что влипли. Отрезвление было грустным. Обратно мы шли известным маршрутом, не зная о чем говорить.
- «Ну, что будем делать?»,- наконец, произнес я, первым нарушив тягостное Молчание. Она не ответила, продолжая движение в глубоком трансе. 3ависла долгая пауза. Каждый думал о своем. Лишь вялая поступь и тяжелые мерные вздохи выдавали состояние собачьей души, ее представление о крушении всех надежд.
Николь вспоминала прежнюю свою жизнь и не хотела верить, что ее уже не вернуть. Она представляла уютную квартиру, вкусную еду, добрых хозяев... Oни сейчас телевизор смотрят или ужинают (вздох). А может, она ругает его из-за потери собаки (тяжелейший вздох) и не идет к нему в постельку. Смешные существа эти люди! Только и знают, что ссорятся. Их мясом не корми - дай только повод для ссоры... Телевизор не смотри - глаза испортишь. Близко у экрана не стой - заслоняешь. Бесконечные назидания и замечания, как то: лапы помой перед едой! Пасть прополаскай после еды! По квартире не носись! С лобзаниями не лезь! Не плачь, не скули... Погулять с собакой и то не могут: обязательно где-нибудь забудут.
Часами, бывает, ждешь хозяйку у магазина; не выйдет, пока весь магазин не скупит. Порой, и чужих малолеток приходится сторожить заодно. Это сколько же терпения нужно, сколько должно иметь глаз, чтобы за всем уследить: и за навязанным никому не нужным ребенком, и за постоянно хлопающей дверью магазина, и за своими сородичами, то и дело отвлекающими внимание...
Не жизнь - одно наказание. И как ее сюда занесло, в этот вражде6ный, черствый, неуютный город. Знакомая из соседнего дома приехала недавно из Швеции. Никак не может привыкнуть к здешнему темпу жизни. Вроде, и живет в хороших условиях, и люди добрые попались, а все же что-то не так. Рассказывала на днях, будто на родине в охране служила на заводе Volvo. Так там каждую минуту - новая машина комплектуется. Прикинь, пока мы с этим (вот тут-то она и покосилась на меня) до того вон столба добредем, еще одна машина сползет с конвейера. Так и сказала. Умора! Но ничего, она деревенская, ей простительно. И вот она-то, деревенская в такой машине как раз и ездит. Показывала на днях. Шикарная тачка!
Собака с шумом выдохнула воздух. По всему было видно, что Николь остро переживала разлуку со своими близкими. Было бы бестактностью в такой ситуации навязывать ей свою жалость, и я подавил в себе желание приласкать ее. Каким-то чудом мой порыв не остался для нее незамеченным, и когда я в свою очередь тяжело вздохнул, она с грустью во взоре покосилась (смотри выше) на меня: не издеваюсь ли я над ней.
В час тяжкого испытания и горьких раздумий даже легкий намек на подтрунивание мог травмировать хрупкую собачью душу и навсегда оттолкнуть ее от меня. Я бы для нее был потерян, как она - для своих хозяев. К счастью (для нее) я был достаточно искренен, и цинику не удалось порушить завязывающуюся дружбу двух изгоев общества.
Мы понуро побрели к моему пристанищу в подвальном помещении, оборудованном моим кузеном под фотолабораторию.
Время было позднее, и торговля зарождающегося рыночного хозяйства вне всякой логики простаивала. «И чем я тебя кормить буду?», - философствовал я, нисколько не беспокоясь о реакции кузена. Собака промолчала, никак не отреагировав на мою риторику. Так в мудром молчании и дошли до цели. Она так и не взглянула больше на меня, потеряв всякий интерес к происходящему, и когда я открыл дверь, чтобы спуститься в подвал, безучастно последовала за мной.
Включили свет. Она обвела комнату критическим взглядом, не сходя с порога. Войдя в роль гостеприимного хозяина, я стал показывать ей помещения.
- «Вот темная комната, - говорил я, как музейный гид, заведший очередную жертву в опочивальню Синей Бороды. - Это увеличитель, а это радиоприемник, - нудил я, и Николь вежливо внимала, покорно следуя за мной. - А вот фотостудия - здесь ведутся съемки. И здесь же я сплю».
К этому месту она проявила особую чуткость: подошла ближе, деловито обнюхала подозрительные закоулки и, озабоченно взглянув на меня, отошла разочарованная.
- «А здесь мы чаевничаем и сушим фотографии вот на этом барабане», - идиотски продолжал я свой экскурс. К барабанам она оказалась равнодушной. Решив, что ознакомительная часть программы завершена, она тут же, посреди «гостиной» стала присматривать себе место для отдыха, слегка позевывая.
- «Погоди, я тебе постелю», - остановил я ее и, вытащив старый вчетверо сложенный ковер, положил подальше от двери. Она с благодарностью посмотрела на меня, для порядка потопталась на месте и, наконец, плюхнулась на предложенное ложе.
- «Не спеши укладываться, перекусим малость»,- предложил я и «поставил» самовар. Она даже не взглянула на еду, признательно шлепнув хвостом по ковру, из вежливости не спуская с меня глаз. «Колбаску будешь? Или лучше сосиську?» - допытывался я, вынимая из холодильника удачно замороженные продукты, заботливо укрытые слоем снежной шубы основательной толщины. С пищей действительно было не густо.
Не обращая внимание на ее кривляние, я освободил нашу нехитрую снедь из снежного плена и в ожидании кипятка наготовил бутерброды. Ей я протянул кружочек колбасы.
Сомневаясь, стоит ли ради него вставать, Николь еще раз благодарственно хлопнула хвостом и откровенно зевнула, демонстрируя свои намерения. Поломавшись приличия ради и решив, что больше могут и не предложить (от этих всего можно ожидать: они, ведь, ни черта не смыслят в тонкостях собачьей души), она сочла за благо не отказываться. Делая одолжение, она подошла ленивой походкой и, предварительно обнюхав колбаску, осторожно забрала его из моих рук. И вежливо отошла в сторону.
Уже самостоятельно она обследовала туалет и душевую, прихлопнув для порядка пробегавшего мимо таракана, за которым сначала терпеливо наблюдала с любопытством натурфилософа. Кажется, она обживалась и к ней возвращалась уверенность.
Я включил проигрыватель и поставил первый попавшийся диск. Это был ее любимый Булат. Собака перестала жевать и от предложенной сосиски отказалась в мою пользу. Она внимательно слушала песню, в отличие от меня не пытаясь помочь барду, и при словах «чтобы всех подобрать, потерпевших в ночи, крушенье», подошла, положила голову мне на колени и, не отрываясь, исподлобья посмотрела на меня долгим сочувствующим взглядом.
В атмосфере семейной идиллии мы дослушали песню. Опустошенная, Николь побрела к своему коврику и без всякой подготовки улеглась на левый бок, отвернувшись от настольной лампы. Ей не нужен был больше никто: прикрыв глаза, она, казалось, уснула. Тихо напевающий бард лишь убаюкивал морально разбитое существо.
Отправляясь спать, я выключил проигрыватель и осторожно, чтобы не потревожить Николь, прикрыл ее старым пледом. «Утро вечера мудренее», - предположил я. Она не шелохнулась и даже не повела ухом.
Ночью я проснулся от каких-то непривычных звуков и вспомнил о собаке. Она импульсивно вздрагивала всем телом и тихонько поскуливала во сне. Я погладил ее, и она проснулась. Не поднимая головы, она прильнула к моей руке, вся дрожа в ознобе. Я волоком перетащил ее на коврике к своей постели и не отпускал руки, пока она не уснула. Вернее, она не отпускала мою руку, прижав ее к себе своей лапой.
Утром меня разбудили ее ненавязчивые ласки: она лизала руку. Заметив, что я открыл глаза, она потянулась к двери, предлагая выпустить по-хорошему. С напутствием «только не долго» я открыл ей дверь. Она задержалась в дверях, предлагая составить ей компанию, но я сослался на наличие более цивилизованных условий для людей.
Возвратилась она в сопровождении моего кузена, который убеждал ее, что это его помещение и он «собственно» идет к себе. И не понимает, что «собственно» происходит. При других обстоятельствах она бы продемонстрировала ему собственное понимание ситуации, но теперь не знала, верить ли ему и терпеливо ждала моего решения: переводя взгляд с него на меня и обратно, пытаясь обнаружить сходство.
-«Ладно, пусть входит, - разрешил я небрежным тоном, - он тоже тут обитает». Она нехотя пропустила его, на всякий случай тщательно обнюхав.
С ночи собака заметно оживилась. Возможно, предчувствуя возобновление поисков, она повеселела и не отходила от стола, пока я готовил завтрак.
Кузен ее особо не интересовал. Тот взаимностью не отличился. «У кого увел?» - спросил он, со знанием дела разглядывая  животное. Кинолог он был еще тот, но своих не держал - ни собак, ни детей. Идя навстречу пожеланиям «лучшей половины» человечества, он великодушно помогал им не только заводить детей, но и самостоятельно воспитывать их.
- «Ну, здоров будешь!?», - своим коронным приветствием он то ли выяснял, то ли обещал хорошее самочувствие. Но в отношении Николь, такое обращение оказалось настолько фамильярным, что он сам же и смутился, хотя собака и виду не подала, что обиделась. Напротив, приветливо вильнула хвостом и застыла в ожидании полагающихся расспросов.
- «И что дальше?» - спросил кузен в продолжение темы, протягивая ей вчерашнюю колбасиську. которую та пыталась отобрать целиком, но, почувствовав сопротивление, аккуратно откусила и, не сводя глаз с «кормильца», стала тщательно пережевывать.
- «Будем искать хозяина, что еще», - вынужден был я поддержать светскую беседу, смутно догадываясь, что не желаю никого искать. При этих словах Николь всполошилась, подошла к двери и оттуда посмотрела на нас. «С утра, наверное, бессмысленно, малыш, - пытался урезонить я, не веря собственным аргументам, - прогуляемся, пожалуй, вечером».
Остудить ее порыв, однако, не удалось, но явно удалось настроить против себя. Николь молча отошла от двери. Не поднимая влажных глаз, она прошла между нами к своему коврику, шлепнулась, положив острую  морду на лапы и обиженно посмотрела оттуда. При этом она издала звук то ли разочарования, то ли досады: «Эх, ты».
- «А может, оставить? - предположил кузен не без озорства, - понравилась, небось».
     - «Возможно, и она со временем привыкнет... А может и возненавидеть... Сейчас она всего лишь благодарна... из чувства долга. Но и только. Я иллюзий не строю».
     - «Тогда отведи прямо сейчас, а то до вечера передумаешь».
     - «Ну что ж, пойдем, Николь, нас гонят».
Собака внимательно следившая за нашей беседой, мгновенно вскочила, отряхнулась и легкой подпрыгивающей трусцой подбежала к двери, демонстрируя свою готовность покинуть сей гостеприимный бункер, послуживший ей ночлежкой в ее романтическом приключении.
Весьма легкомысленно в ее положении позволять втягивать себя в авантюрные истории. Крайне опрометчиво с ее стороны приставать к посторонним, но это больше не повторится. Хорошо еще добрые люди попались, особенно вот этот вот, красавчик. Эх, кабы он был псом...
- «Эк, спешит, a!» - вырвало у того.
     - «Ты хотя бы попрощайся с человеком,- упрекнул я, - поблагодари, что ли за приют».
- «Да ладно уж...», - начал было кузен со скромностью коррумпированного чиновника, но тут Николь, спохватившись, виновато подошла к кузену и в нерешительности встала перед ним. Напрасно выждав ответную реакцию (куда человеку до собачьего интеллекта!), она оторвала правую переднюю лапу от пола и, согнув в запястье и локтевом суставе, помахала своему визави.
- «Во дает! - вырвалось у потрясенного кузена: - шайтан, клянусь честное слово». Ну, что поделаешь, так люди выражают свои эмоции. Эта  форма восторга в исполнении кузена достигла высочайшей степени подражания актерскому дарованию Владимира Этуша; однако, собаке сейчас было не до шуток, хотя от природы она не была лишена чувства юмора.

 Наконец, мы вышли с ней на свободу. В дворовом скверике со следами рухнувшей цивилизации Николь подбежала к остаткам некогда буйной растительности. Несмотря  на важность и серьезность намеченного мероприятия, она не преминула, тем не менее, не спеша и весьма основательно исполнить полагающуюся процедуру в строгой последовательности: вынюхать ей одной ведомое место, аккуратно присесть, тщательно обнюхать собственное творение и отбежать так, словно к содеянному она не имеет никакого отношения.
 Дойдя до бульвара и осознав всю тщету затеянного, я предложил ей искать дом, где она «постоянно зарегистрирована». Она посмотрела на меня, недоумевая, как могла связаться с таким олухом. В свете дня все выглядело иначе, и она потянула меня на бульвар, надеясь обнаружить своего хозяина там, где накануне оставила.
 - «Ну ладно, бог с тобой, - сдался я, - В конце концов, возможно, с того места тебе легче будет ориентироваться. Пошли!». Собака застыла у края тротуара, озадаченно глядя на меня и сравнивая со светофорным столбом, на котором горела красная лампа.
- «Ладно, ладно, пошли, законопослушная ты наша»,- слегка опешив, предложил я, когда действия светофора стали адекватными моим.
 Оказавшись на бульваре, Николь уверенно отправилась на поиски одна, оставив меня далеко позади. По-видимому, найдя последнее место общения с хозяином, собака осталась сторожить его, будто оно могло куда-то провалиться. Вообще, такое не прощают. Не роняя человечьего облика, следовало развернуться и уйти из ее жизни. Навсегда. Жаль, не догадался.
 Как и следовало ожидать, ей было стыдно за свою самоуверенность, несдержанность, некомпетентность и прочие недостойные ее черты характера. Она ждала меня с покорностью обреченной, виновато поглядывая в мою сторону и пытаясь угадать по выражению моего лица все, что я о ней думаю.
 Не ускоряя шага, я приблизился к ней: «Ты - маленькая политическая проститутка», назидательно объявил я. Она не возражала. «Теперь ищи, откуда пришла». Обомлев от неожиданности, она разинула пасть и надолго высунула язык, чему-то искренне веселясь. То ли ей понравилось сравнение с «древнейшей», то ли отнесение к ее политической разновидности. Разве поймешь их, с туманного Альбиона.
     - «Ну как хочешь», - демонстрируя равнодушие, я пожал плечами и присел на лавочку, вовсе не думая мстить.
 Занимался теплый летний день. Было ясно и безветренно. «Посиди, отдохни, ты, кажется, переоценила свои возможности», - процедил я и отвалился на спинку. Забыв закрыть пасть, она последовала моему совету, продолжая пыхтеть с высунутым языком.
 Сначала ее интересовали все прохожие: прищурив глаза, она всматривалась в них, как только те появлялись в поле ее зрения в отдаленном конце бульвара. Не сводя с них глаз, она по мере их приближения все чаще и шире раздувала ноздри, усиленно втягивая воздух и грозя оставить человечество без кислорода. Пару раз она даже не поленилась сойти с насиженного места, чтобы обнюхать подозрительно похожих на ее хозяев. Убедившись в очередной раз в ошибке, она оставалась на месте, провожая обманувший ее ожидания объект долгим обвиняющим взглядом, все же надеясь, что тот обернется и отругает ее за то, что она натворила накануне.
 Прошло минут двадцать. Я раскрыл газету и стал ее изучать, не обращая на собаку внимания. Отвечая мне взаимностью, она некоторое время еще продолжала свое наблюдение, правда уже без прежнего энтузиазма. Наконец, ей надоело таращиться на ни в чем не повинных и приставать ко вполне благопристойным гражданам, и она вспомнила оба мне.
 Николь подошла к лавке и передними лапами уперлась в нее рядом со мной. Я покосился на нее и продолжать читать. Она перехватила мой взгляд и стала нетерпеливо перебирать лапами по лавке. «Не мешай», - отмахнулся я и прикрылся от нее своим чтивом. Она гавкнула и, не добившись ответной реакции, осторожно отстранила газету, мешающую ей видеть меня. Наши взгляды встретились.
     - «Я вижу, ты созрела, - не без злорадства заметил я, - ну что, продолжим наш  бесплодный эксперимент или пойдем домой?» При упоминании последнего слова она растерялась. О каком доме шла речь, я и сам толком не знал. Тем не менее, Николь взяла чей-то след, и через 20 минут мы стояли у нашего «объекта». Прежде чем спуститься вниз, собака отметилась в знакомых ей зарослях.
     Дверь открыл знакомый ей кузен, и она без рефлексии сразу отправилась к своему ложе.
     - «Что так скоро?» - недоумевал кузен, пораженный поведением собаки, похоже, освоившейся в его лаборатории.
     - «Э - э - э», - заворчала она, укладываясь поудобнее и укоризненно глядя в мою сторону: спроси его.
     Кузен вопросительно воззрился на меня: «Да нет, я не против, пусть живет, живите оба, только как ты ее содержать будешь».
     - «Спроси ее. Я предложил найти ее дом. Она выбрала этот». Николь от возмущения впервые залаяла.
     - «Не шуми, тут люди живут. Не так что ли было?» - стал заводиться и я. Но она отвернулась, не желая больше с нами общаться.
     - «Молчание - знак согласия», - подвел черту кузен. Николь категорически не реагировала на провокации: она предпочитала не вступать в бесполезную полемику.
Кузен вышел в темную комнату, где готовил реактивы для проявления фотопленки. Я читал бульварную прессу. Николь ворочалась с боку на бок, терзаясь от собственной тактики затворничества. Не спалось.
- «Может, поешь чего-нибудь?» - дипломатично начал я, видя ее мучения.
Она повернула ко мне голову, не мигая несколько секунд смотрела умными глазами, оценивая уместность предложения и, произнеся что-то вроде «спасибо, сейчас не буду», заняла прежнюю позу. status недавнего quo был восстановлен.
В обоюдном молчании прошло больше сорока минут. Ей стало совсем скучно, и не доводя принципы до абсурда, она пошла проведать кузена. Судя по верным признакам мгновенно стартовавшего монолога, она была очень кстати.
Монолог имел ярко выраженный нравоучительный характер с массой примеров из личной жизни и самокритичных оценок. По таким оборотам, как «нравственный долг обязывает»,
«каждое существо имеет право», «не только собака друг человека, но и человек...», «человек человеку - волк, а не собака», доносившимся из темной комнаты, можно было только дивиться воспитанности Николь, терпеливо внимавшей этому занудству.
Тут в проеме двери показался ее пушистый хвост, затем одна задняя нога, потом другая... Собака крадучись пятилась вон из комнаты, не желая перебивать прилив красноречия, но все же сторонясь словоизлияний кузена. А тот, увлеченный собственной риторикой и, не замечая отступления публики, продолжал свой трогательный монолог, бессовестно злоупотребляя нашим терпением: «Я бы на твоем месте...», «Вот когда я остался один в чужом городе...», «Никогда не спеши с выводами...».
При последних словах Николь решительно переступила порог последней остававшейся в злополучной комнате ногой, не желая больше считаться с правилами хорошего тона. Но кузен продолжал нести ахинею, нисколько не заботясь вопросом, насколько благодатна «засеваемая» им почва и падает ли вообще туда его «семя». Такое равнодушие к результатам собственного труда и покоробило собаку.
- «Ну, ты, наконец, поняла?» - вопросительная интонация в голосе кузена свидетельствовала о завершении тирады. Собака из приличия понимающе тявкнула, нехотя обернувшись на появившегося кузена.
     - «Эх ты, - сокрушенно произнес тот, - а я-то изгаляюсь, понимаешь!».
     - «Да мы тебя внимательно слушали и полностью одобряем-с», - успокаивал я. «Правда, Николь?»
Собака молча подтвердила незаметным кивком головы.
     - «Консенсус, значит!? - оценил ситуацию кузен, раскусив заговорщиков, - не разлей вода, значит. Ну-ну, интересно, во что о н а выльется», - скептически хмыкнул он, довольный собственным каламбуром.
     - «Не знаю, - ответил я, - абсолютный нонсенсус!».
     Собака некстати попросила поесть. Два мужика, как с цепи сорвавшись, стали  в авральном порядке совершать чудеса кулинарной изобретательности, а она любовалась пластикой их телодвижений, в замешательстве переводя глаза с одного на другого.
  Обедали в узком кругу. Даму посадили между собой на угол длинного импровизированного стола из бывшей классной доски, поставив ей миску на низенький табурет. (Может быть, для такого изделия было бы уместно узаконить народный неологизм «тубарет»). Он представлял оптимальный вариант для соблюдения, как удобства, так и собачьего достоинства.
  Когда ее миска приобрела первозданный блеск, Николь уселась в строгой позе описанного выше прямоугольного треугольника, подозрительно поглядывая на наши тарелки. Мы по очереди послали ей со своего стола далеко не последние куски и, когда с ними было покончено, ее ласковый и неумолимый взор вновь обратился к нам. Так повторялось несколько раз.
  - «Вот оно - твое будущее», - безжалостно констатировал кузен, обращаясь ко мне и неудовлетворенный аппетит закуривая ароматной сигаретой.
  - «Это она демонстрирует несвойственную ей прожорливость, чтобы мы не вздумали ее оставлять себе», - неуверенно произнес я и посмотрел на Николь, ища поддержки. Но она сделала вид, что не слышит. По-видимому, насытившись, она отказалась от курева и слонялась по помещению, совершая общепризнанный по полезности послеобеденный променад.
  От послеобеденной сигары я бы не отказался, но за отсутствием последней и недостаточной калорийностью съеденного пришлось довольствоваться дымом. Поглощенный никотин, однако, не компенсировал результата нашего самоотверженного гостеприимства и собачьего свинства и вскоре пришлось констатировать, что без чая с выпечкой нам не выдюжить.
  Так выкристаллизовалась идея о необходимости послать гонца за выпечкой в кондитерскую. Исполнителем этой миссии после непродолжительного, но демократического голосования была выбрана Николь, вполне справедливо заслужившая такое доверие своим поведением за столом.
Свое назначение она восприняла с покорностью девы Марии, узревший глубинный смысл благой вести. «Подумаешь, жалко, что ли!?», - соображала Николь, проводя исторические параллели.
Собаку снарядили в дорогу, сунув за ошейник необходимую для приобретения торта средней тяжести сумму. Опережая меня, она с многообещающим воплем бросилась вон из логова. Скорее туда, где ее давно заждался знакомый кустик.
 - «Я собственно только за тортом», - напомнил я и пошел своей дорогой в сторону ближайшей булочной. Вскоре она деловито пробежала мимо меня, спеша в магазин, словно там с утра была для нее занята очередь. Я видел издали, как стоя у хлопающих дверей, она терпеливо ждала, кто же догадается ее пропустить. При первой же возможности она проскочила внутрь.
 Когда и я проскочил в магазин, мне представилась такая картина: Николь сидела посередине торгового зала и, вызывающе глядя на продавца кондитерского отдела, интеллигентным лаем отвечала на ее глупые расспросы. Их окружили остальные служащие и посетители магазина, и каждый подавал совет, пытаясь внести посильную лепту во взаимопонимание с «братом своим меньшим». Завидев меня, собака пожаловалась: «Экие недогадливые», - посетовали ее глаза.
    - «За что собаку обижаете?», - вступился я за Николь, приветствуя знакомую продавщицу.
    - «Она первая начала!» - заступилась кассирша за престиж родного коллектива.
    - «Уже и за покупками нельзя отправить собаку одну», - ворчал я возмущенный «сервисом обслуживания».
    - «Извините, наш сервис не рассчитан на обслуживание животных», - разъяснила очень кстати подвернувшаяся уборщица, - «И ваще, собакам вход в магазин запрещен».
 - «Будет тебе, теть Дусь, - урезонивала ее продавщица, с которой общалась Николь и которая знала всех собак в округе, - запрещено входить с собаками, а собакам можно». И, обращаясь к Николь, добавила: «А вы, милая, оплатите товар и принесите чек. Вот касса!» - и указала на кассира.
    Проследив за направлением указующего перста, Николь обернулась к кассиру и внушительно тявкнула, привлекая к своей персоне ее внимание.
    - «О, боже, что ей надо?» - закудахтала та, хлопая ошалелыми глазами.
    Затем, осмелев, изъяла деньги из-под ошейника и, пробив чек, закрепила его там же. Николь стояла вкопанная, как навьючиваемый ослик.
    Продавщица тщательно упаковала торт, многократно перевязав его, и с подобающей моменту торжественностью вручила его собаке. Та осторожно отобрала покупку и, ухватив поудобнее аппетитный товар зубами, покинула непонятливое заведение. Исполненная гордости за оказанное доверие, Николь несла его к нашему прибежищу, то и дело оглядываясь, чтобы не потерять меня. В булочной эту собаку не помнили.
    - «Придется искать в другой стороне», - доложил я кузену о результатах нашего похода, походя похваставшись коммерческими способностями Николь.
    Кузен не разделял моего восторга от поведения Николь, но торт уплетал с удовольствием. «Я не знаю, как у вас там, в Шотландии, - нравоучал он собаку, запивая очередной ломтец торта чаем, - но у нас не положено лаять в общественных местах. Мало того, что такое поведение не красит тебя, - все больше расходился он, наливая свежую заварку и отрезая добрую порцию коржа, - оно, ведь, компрометирует и твоего хозяина». И подумав немного над своими словами, добавил, удержав направляющуюся ко рту ложку: «Что вполне справедливо. Ты понимаешь?!»
При этом он строго посмотрел на собаку, которая в течение всего монолога неотступно следила за движениями его руки. Вопросительная интонация концовки тирады оказалась той последней каплей, которая и в океане может оказаться лишней. Собака решительно подошла к кузену вплотную, возложила передние лапы ему на колени, расположив тем самым к себе, и пока тот пребывал в столбняке, слизнула с его ложки прекрасное содержимое.
На фоне вполне терпимого доселе поведения собаки, последняя выходка выглядела просто возмутительным хамством особенно после столь утонченного морализаторства. Жаль было так щедро и бездарно растраченного словоблудия. "Можно было и с большей пользой его расточать”, - совсем обиделся кузен, глядя на облизывающуюся собаку.
- «Хочешь еще?» - спросил я в пространство, отчего оба навострили уши. Она покосилась на меня и, не обнаружив подвоха, пошла к себе. Она была удовлетворена вполне и больше ничего не желала. Разве что слегка вздремнуть перед вечерним моционом.
Под журчание проточной воды и мерное стрекотание вращающегося сушильного барана Николь вздремнула. Она безмятежно спала глубоким сном измотанного трудами праведника, которого при жизни предстояло причислить к лику святых.
И снился ей, конечно же, чудный сон, будто она в своем доме и отовсюду на нее нацелены фотокамеры, которые все щелкают и щелкают, как бы скептически причмокивают, удивляясь чудесному избавлению Николь из вражьего плена. И вот, попозировав перед камерами, она бежит по коридору обниматься со своим хозяином, а хозяин этот я. Я замечаю, что от этого ее настроение ничуть не меняется, и мы оба этому чрезвычайно рады.
Потом она видит себя в другой ситуации. Посплетничав с подругой, они направляются к ее знаменитой «Volvo» и располагаются на заднем сидении.
     - «Трогай, шеф!»
     - «Куда прикажете, леди?» - за рулем кузен. Я, сидящий рядом, оборачиваюсь, и...
В этом месте я проснулся. Николь продолжала храпеть. Только кузен действительно щелкал затвором.
- «Вставай, пора», - тихо позвал я.
Николь повела во сне ушами, потом медленно открыла глаза и, не желая признавать действительность, так контрастирующую с виденным во сне, снова их прикрыла и даже зажмурилась.
- «Вставай, вставай, приведи себя в порядок, - бубнил я, уговаривая скорее себя, - а то, чего доброго, тебя и не признают дома».
Она послушно встала, оправилась, основательно зевнула и сильно потянулась. Отряхнувшись всем телом, так что конвульсии пробежали от головы до кончика хвоста, она пошла прощаться с кузеном. Кузен еще раз щелкнул, теперь уже ее, и она лизнула, дотянувшись до его щеки.
- «Ладно, не подлизывайся, - вытираясь и спасая свой аппарат от собачьих ласк, кузен обещал: Так и быть, пришлю тебе, пару снимков. А может, ты все же останешься?, - неожиданно для себя предложил он, делая вид, что ковыряется с блендой. Все веселей, чем одному».
Всем существом собаки Николь с гневом отвергла поступившее предложение и, энергично мотнув головой в знак решительного отказа, направилась к выходу. У двери она остановилась, дожидаясь, когда та откроется. Но не тут-то было: несмотря на долготерпение Николь, дверь не открывалась. Собака с любопытством разглядывала ее, изучающе вертя головой. Наконец, обернулась к нам: «Вы что, мальчики?»
А мы ничего. Не сговариваясь, мы поняли, что не хотим ее отпускать. Она жалобно заскулила: «Я еще загляну к вам», - обещали ее хитрые глаза. Разозлившись на нашу безответственность, она хлопнула лапой в дверь и даже облаяла ее. Но дверь не подавалась, поскольку висела не на тех петлях. Николь подумала и уже вежливее постучала в дверь: «Ну, откройся, пожалуйста». Но та и не думала уступать невеждам. Николь рассердилась и всем телом гавкнула. Потом стала дефилировать между нами и дверью, демонстрируя собачью верность выбранным идеалам и непоколебимую принципиальность. Но и это не помогло, и тогда, зайдя к нам с тыла, она головой уперлась мне в ноги, подталкивая вперед.
Мы с кузеном оценивали свои действия сильно адекватно и, обливаясь слезами сочувствия (к себе) и подталкиваемые ею (собакой) к выходу, оказались перед выходом в безвыходном положении. Потому что желание не расставаться с чужой собственностью сформировалось окончательно. Повторяя безрезультатные действия собаки, мы хлопали, били, пинали, толкали, пихали дверь всеми частями тела и после каждой добросовестной попытки апеллировали к совести сознательной собаки: «Вот видишь, мы ничем не лучше тебя. Так что, располагайтесь, чувствуйте себя дома, будем пить чай».
Она не хотела и слушать. И не могла поверить, что два здоровых болвана не могут справиться с какой-то обшарпанной доской. Вместе с тем, она сама видела, что мы честно старались. Было непонятно и досадно: ведь уже несколько раз она проходила здесь. Но разве поймешь этих людей? И дверь какая-то странная!
Собака приуныла и захныкала.
Слушать ее было невыносимо. Поняв это, Николь заныла пуще, взяв на полтона выше. Не в силах больше терпеть ее неблагодарные выходки, кузен подчеркнуто широким жестом распахнул перед ней дверь, предлагая полную свободу выбора: «Прошу, на все четыре стороны!»
Настал момент, когда собаке следовало сделать выбор. Она, казалось, колебалась. Эта странная заминка длилась, однако, мгновение. О чем она думала? Благодарила, проклинала?
Не испытывая больше судьбу, Николь бросилась вон из подвала. Мы с кузеном опустошенные смотрели в черную дыру, где только что растворилась Николь: не верилось, что она способна вот так исчезнуть навсегда.
Ее не было с минуту. Потом виновато возникла в предательском проеме двери, ведущей в неизбежность: нарисовалась сначала как-то невнятно, потом все четче обретая присущие ей правильные очертания, как это бывает при проявлении отпечатков в темно-красной комнате.
Она застыла на пороге, исподлобья молча глядя на нас и виновато поджав хвост, но входить не решалась, памятуя о коварстве двери и обитателей этого притона. «Ну-ну, ты, полегче!» - обиделся кузен за свою мастерскую.
     Николь звала на улицу погулять, была возбуждена и очень игрива.
     - «Ишь, погулять ей, видите ли, захотелось!» - издевались мы по очереди над искренне недоумевающим животным.      
     - «Знаем мы вашего брата...»
     - «Сестру...»
     - «Что?»   
     - «Сестру, говорю»
     - «Что сестру... А, ну да, сестру, конечно, - поправился кузен, - О чем это я. Да, нас не проведешь, мы собаку на этом съели, знаешь ты об этом?» Николь насторожилась и осуждающе посмотрела на кузена.
- «Да это он фигурально так выражается,- доходчиво объяснил я, пытаясь успокоить собаку, - дуреха, ну сама посуди, какой из него каннибал?!»
Собака вроде бы согласилась с моими более чем сомнительными доводами и даже приветливо махнула хвостом: «Ну что, пошли?»
- «Ладно, пошли, - уступил я, - но ты будешь искать свой дом». Я сделал акцент на слове «свой» и для пущей ясности указал пальцем на нее.
Она согласно кивнула головой, и мы, довольные друг другом и воцарившимся взаимопониманием, смело шагнули в неизвестность.
Впервые Николь шла неторопливо, гордо поглядывая по сторонам и не испытывая неловкости оттого, что отвлекает постороннего человека. Она просто вышла с ним погулять, а вовсе не искать кого-то. Она пыталась перехватить мой взгляд, и когда ей это удавалось, понимающе ухмылялась: «Так, значит и ты мной гордишься!»
Она не обращала внимание на представителей своего рода - они просто не существовали для нее. Зато те останавливались и долго - бездомные с любопытством, а которые на поводке с завистью - смотрели ей вслед и долго не могли оторвать взгляд от красивой и независимой ее походки.
В дворовом скверике свора дворняг привлекла внимание Николь своим разнузданным поведением. Николь осуждающе покосилась на молчаливую группу, средь бела дня деловито занимающуюся сексом в крайне извращенной форме, и с презрением отвернулась от потерявших ум, честь и совесть оборзевших сородичей. То была обычная собачья свадьба.
Вдруг Николь остановилась и, глядя прямо перед собой, напряглась всем телом: навстречу шла примерно такая же пара - высокий молодой мужчина и маленькая девочка в возрасте щенка. Ее головка возвышалась над поверхностью земли чуть выше аналогичной части тела Николь, и она тоже шла без поводка. Это, безусловно, их сближало, и расстояние между ними действительно сокращалось.
Уважая интересы спутника, я тоже остановился. Проснулась давно дремавшая тревога эгоиста: неужели все же нашли друг друга? Мы с Николь обменялись взглядами. «Успокойся, нет», - говорил ее. Я равнодушно пожал плечами. Тем временем, девочка ускорила шаг, потом перешла на бег и с восклицанием «какая прелесть!» с разгону обхватила своими нежными ручонками голову Николь.
Николь от смущения потеряла дар речи. Не зная как реагировать в такой вот нештатной ситуации, она молча позволяла тискать себя этому незнакомому, но милому созданию. Она беспомощно озиралась вокруг, насколько позволяли объятия ребенка, в ожидании спасительного вмешательства.
Первым на помощь пришел отец ребенка: он освободил собаку от назойливых ласк приставучей девочки, сказав при этом, что ей еще крупно повезло, что «собачка» оказалась «благовоспитанной». В отличие от нее, ребенка.
Впервые за время нашей прогулки Николь оглянулась на удаляющуюся девочку, и та помахала ей на прощание.
- «Чего это она?» - отряхнулась Николь, приводя свою изрядно потрепанную гриву в порядок, когда мы возобновили свое фатальное движение.
- «А шут ее знает. Видимо, ты ей понравилась», - ответил я, думая, что делаю ей комплимент. Проходя мимо магазина, она поинтересовалась в витрине собственным отражением.
     - «Ты, лучше, дом ищи», - напомнил я о нашей цели.
Она невозмутимо взяла чей-то след и достаточно уверенно пошла по нему дворами. Вскоре мы оказались перед закрытыми дверями жилого ведомственного дома в весьма двусмысленном и даже интересном положении.
- «Ты уверена, что живешь в этом доме?» - спросил я Николь. Она гавкнула всем телом. В ответ вышел малый из охраны и поинтересовался источником и причиной шума.
- «Нет, она здесь не проживает!» - охранник твердо стоял на своем и, по-видимому, имел на чем. Зато Николь переминалась с ноги на ногу: похоже, осознав свою ошибку, она жалостливо глядела на меня, умоляя не ругать, хотя бы при посторонних.
     Мы извинились и отстали от бесполезного охранника.
- «Ну, и куда теперь?» - вздохнул я, раздосадованный собственно неудачей, хотя результат меня устраивал. Она подошла и прижалась всем телом к ноге, жалуясь на жизнь и судьбу. Я опустился на корточки и обнял ее, кляня свою. Она не возражала и не противилась. Посовещавшись так с минуту, мы (в который раз?) отправились на бульвар.
Вечерело. К бульвару стекался неприкаянный московский люд. Ступив на бульварную тропу, он рассекался на два направления или, выражаясь высоким штилем научного экзерсиса, противотока - по аналогии с какой-нибудь лабораторно-инфернальной трубой-колонкой. Часть оседала на подвернувшуюся скамью, не в силах преодолеть ее притягательную силу, другие обнаруживали комплементарную душу во встречном потоке, третьи проходили сквозь бульвар недоступные и неподступные, а на выходе, оставив надежду на следующий раз, оглядывались на бульвар, как на бесцельно прожитую жизнь. Были и такие, что литерным мчались через бульвар и, пройдя процедуру очищения, являлись на свидание, где требовалась исключительная стерильность. Боковую аллею в разное время суток занимали любители физкультурно-оздоровительных и конно-спортивных мероприятий, эксплуатирующих чахлую лошаденку в чартерных рейсах с благородной целью приобщения человека к живой природе и сохранения его стройной осанки. Здесь же обосновались «кинофилы»,. безбоязненно выгуливающие братьев и сестер своих меньших, которые с самым безмятежным видом паслись на зеленых газонах, заводя мимолетные знакомства, порой переходящие во взаимовыгодно-меркантильные отношения их хозяев.
Мы с Николь подкрались к бульвару сбоку, замахнувшись осчастливить его своим неожиданным явлением. Гений бульварного градостроителя предусмотрел в этом месте возможность дополнительного доступа, нечто вроде инжекторного штуцера, или патрубка для экстренной разгрузки бульварной «трубы».
Мы стояли у перехода, у самого важного в ее жизни перехода и ждали, когда поток машин соизволит поредеть и пропустит нас на вожделенный бульвар. Николь не торопилась и вообще ничем не выдавала своего волнения.
В нарушение всех правил дорожного движения на «зебре» остановилась красивого синего цвета «Volvo» и через левую заднюю дверь изрыгнула из своего чрева прямо на бульвар крупную колли в сопровождении мальчика лет 14-ти. Сделав это, «Volvo» освободила «зебру» И укатила в общем потоке куда-то по своим делам. Николь мрачно проводила ее тяжелым взглядом насупленных бровей. В ее зрачках читалась бездонная усталость.
В это время со стороны бульвара донеслось: «Альма! Альма!». Николь встрепенулась, как бы возвращаясь в реальность из виртуального мира нахлынувших воспоминаний.
- «Альма! Альма!!» - не унимался только что покинувший «Volvo» мальчик. Оба пассажира - он и его колли - смотрели в нашу сторону, недвусмысленно предпочитая Николь.
- «Это тебя, - сказал я почти шепотом, - меня, кстати, не так зовут».
Николь и сама уже узнала своих знакомых, но как ни странно, особого восторга не проявляла. Вряд ли это была талантливая игра способной лицедейки; скорее всего, она, в самом деле, не испытала радости.
«Неужели все?» - она смотрела на меня, не решаясь вслед за всеми перебежать на бульвар.
     - «Ну, иди же. Иди, тебя ждут», - приказал я и, повернувшись, пошел обратно…
     Вот и вся история с удивительной собакой Альма, о которой я читал в далеком детстве и с которой свела судьба спустя 40 лет. Больше я ее не видел.
     …Я шел, не оборачиваясь и, когда сзади раздался дикий вопль тормозов и предсмертный визг чьей-то собаки, я только ускорил шаг…