Осенний гербарий, дрожащий в руках

Солнце остыло на стёклах трамвая, осенний гербарий, дрожащий в руках; она у порога стояла — немая, слова обращая молчанием в прах. В глазах застывали багровые листья, и шрам на запястье нелепый, кривой:
— А нашим мечтами: суждено будет сбыться, неважно когда — весной ли, зимой! А нашим мечтам: ни тоски и ни боли, и сердце их дышит в ответ на тепло, но только цена, вот, окрашена кровью, поэтому...
/взгляд/
— Не мечтают давно?
Но снова молчание, грустная правда, улыбка слетает, мешаясь с тоской; она на пороге в вчерашнее завтра и в платье, на шее — платок с бахромой. Щемящее чувство и скованы веки — глаза не открыть, и не нужно пока.
— Ведь так и бывает — в одном человеке ты вдруг замечаешь частичку себя. Оттуда мечты, оттуда — надежда, и снов не пугает смешной хоровод, когда не один /а вас двое/, то легче — вдыхать этот мир, шагая вперёд. Ведь так и бывает — за солнцем на стёклах уходит из виду последний трамвай...
Она на минуту печально замолкла.
— О чём вспоминаешь?
— Налей-ка мне чай!
Она улыбнётся, всю грусть убирая, и дрожью по венам стучится весна.
— Я осень, любимую, вновь вспоминаю, и думаю: скоро вернётся она.
На память остались застывшие листья в её бесконечно багровых глазах; она у порога стояла.
— Мне снилось: слова обращает молчание в прах.
Задумчиво смотрит в окно и сквозь небо в ответ на её — тоже только молчит; она понимает /без слов/, только где-то /внутри/ безнадёжная память дымит. И там, в тишине, за стеной, и в прихожей — осенние листья лежат на полу, она — это осень с фарфоровой кожей, гербарий в руках, что дрожит на ветру. Она — это рыжий и серый в отрывках, она — лишь Сентябрь, а имени нет. И там, где тоску не прогонишь улыбкой, она оставляет немой силуэт...