Русь виртуальная

А.И Аргутинский-Долгорукий

Русь виртуальная

поэма

Творческий вечер
29 сентября 2010 год
Библиотека-читальня им. И.С.Тургенва


 http://www.youtube.com/watch?v=znhwf_lODvo


;

***

Опять вы здесь, далекие виденья.
Когда уже объявлен эпилог,
не прозвучит Божественный пролог!

И твердь, и хлябь, заоблачные недра
Расположились, будто под рукой.
Здесь в символах поникших – шар земной!
Немотствует викарий ex cathedra.*

;
ххх

Грезам детским осанна,
снам лицейским молюсь,
как ладья из тумана,
из сказания – Русь!

Все – приметы, знаменья…
У порогов Днепра –
дар волхвов, вдохновенье,
мощный почерк Петра.

Святославное братство,
честь – "идущим на вы",
благовольное царство
вознесенной Москвы.

Голос пустыни дальней
как соборная весть,
слава вам, кафедрально
отвергающим лесть.

Все добудется мерой
нашей чуткой руки,
нашей мыслимой верой
ремесла и строки.

Вековые начала,
торжество и полон,
царскосельского бала
упоительный сон.

Где же образ венчанный?
Ах, к нему не дойти,
но стоит осиянный
у начала пути!
;
ххх

О вы, Берновские дубравы,
здесь дни беспечные текли
неоспоримой нашей славы,
ее завет – не сберегли.

Зачем, зачем по воле рока
он не покинул край родной –
певец Европы и Востока,
певец России молодой?

С ним одиночество забыли,
и, декламируя стихи,
мы так бесхитростно любили
свои соблазны и грехи.

И в час негаданно-печальный
за вековечною верстой
нас примирит привет прощальный,
нас вдохновит простор тверской.

Завижу старое именье
и почерневшую скамью.
О сердце, сердце, вдохновенье…
Один ли в храме слезы лью?




;

Ххх


Океаны вздымают жестокие ветры,
беспощаден норд-ост. Сокращается наш перегон.
Не судите вы нас. Чудо русской земли — километры!
Не жалейте вы нас. Отступает с оружьем барон.

Неужели напрасно учились мы делу морскому,
фехтовали, и формулы огненно падали в цель?
Боже мой, капитаны! Что мы сделали Отчему дому ?!
Не закрыть нам телами могильную щель...

Океаны вздымают жестокие ветры,
вещий свет заполярный окрасит суровый прибой.
Где, Россия, твой Бог? Так пустынны, немы километры!
Капитанов ведут безысходной звериной тропой!
;
                ххх

I

Мечты, сплотившие Россию,
нам в благоденствие даны.
Зачем тревожите стихию
недальновидные сыны?

В годину смут, гражданских бедствий
вы раздуваете пожар!
Могучей волей соответствий
падет кармический удар
на ваше злое произволье
неблагодарных гордецов.
Уймите глупое злословье
во имя царственных отцов.

Се поругания не новы.
Высоким хартиям верны,
воскреснут гении Петровы –
спасенье Пушкинской страны!

II

Братья удельные,
нивы бескрайние,
мчат беспредельные
думы случайные.

Рати лелеяны,
в татях – товарищи.
Родственны, сеяны,
зреют пожарища!

Дух бессердечен –
логос безбожен.
Авель беспечен –
Каин возможен.

Вождь благороден
честью народа.
Бард инороден –
никнет свобода.


Храм не поставлен –
вор не подсуден.
Гость обесславлен –
дол обезлюден.

III

«Ты и убогая,
ты и обильная,
ты и могучая,
ты и бессильная,
матушка-Русь!»


Будто метелица
над деревушками,
плачет, надеется,
ищет послушника.

Богу – угодная,
каторгой учена,
духом свободная,
казнями мучима.

Встань, моя пленница,
выкажи вольную!
Русь переменится
славой глагольною!

Многострадальная,
в гордости грешная,
правда опальная,
совесть сердешная!

В снах изобильная,
в знаках глубокая.
Ты не бессильная,
доля высокая!





;

Ххх

Торги и ложь – не милую.
В схватке жестоких дней.
горечь небес остылую
я прозреваю в ней.

Это – твоя любимая,
плачи и сон полей.
Не погуби ранимую
ядом своих затей.

Вот она – неделимая,
страхи ее развей.
Это – твоя любимая,
не разлучайся с ней!
Не окружай гонимую
северной мглой морей,
гордую, нелюдимую.
Не поддавайся ей!

Вот она – оскорбимая,
сердце ее согрей!
Вечная подсудимая?
Но не злословь о ней!

Не говори – "помилую!"
горю земли своей.
Небо несокрушимое,
ты обретаешь в ней!




;
           ххх

Неколебим бутырский крематорий,
кривые штольни вытянут угар.
Отверстна бездна запредельных чар –
слепых глубин непознанное горе.

Отточит смерть стремительное жало,
полдневной флейты слышится напев.
Вползает в мозг удав-сорокоднев
из преисподен звездного провала.

          Но странный отзвук главных колоколен
пошлет вослед вибрации поток.
Печальна ночь, тревожен холод штолен
и бездны вздох отчаен и глубок.

По всем углам великого погоста
видны знаменья правивших убийц.
Меж городов заштатных и столиц
сплоченнее державы Сosa nostra!

Молчи, Вергилий! Родственные узы
к слепцу взывают быть поводырем,
и падший дух имперского союза
вотще тревожит символы времен.

Служитель грез, владелец полумира
косится в страхе на дверной засов.
Облагородить грамоту готов
гортанный крик ночного конвоира.

Зовет на волю славный баргузин,
волнует сон младого арестанта.
Узрит надежду юный Карамзин –
туман равнин и дали фолианта.

Родные тени выстраданных лет,
вас созерцать рассудок правомочен.
Во глубине тюремной долгой ночи
причастен узник странствиям планет!
;
***

Куда мы донесем свои инициалы,
своих пожарищ где оставим след?
Но в будущих мирах мы все – провинциалы,
с усмешкой горькою непретворенных лет.

И поступью тяжелой и надменной,
равняя в строй машины и умы,
мы к вам всплывем с окраины Вселенной,
как осминог, поднявшийся из тьмы.


















;
ххх

Мы не забудем этот год,
год ужасающих знамений,
когда надменный готтентот
Сократа ставил на колени.
 
Зачем средь пушкинской поры,
родной, возвышенной печали,
свои вы подняли пищали
и боевые топоры?!

Коварство чар, искусство слухов,
презрен бесжалостный Дантесс!
Но цель его – убийство Духа!
И как найти противовес?
 
Каракаллы нахальный пир,
второе царствие Нерона?!
Простимся молча у перона.
Прощай, прощай, прекрасный мир!

Отрепьев Гришка, глупый вор,
его ль не сами мы позвали?
И как тогда мы проклинали
свое бессилье и позор!



;
***


Зачем ты русский, не Сократ –
не миг, а жизнь за чашей с ядом?
Быть сумасшедшим из палат
с челом святым и скорбным взглядом?

По всей Империи – один,
на целый век непонимаем.
В безлюдье – гордый нелюдим,
для рук толпы – неприкасаем!

Апостол. Личность. Чаадаев,
тот, уповавший среди орд.
Кто устоял, не принимая
их суеты. Высок и горд!













 
ххх

Иных уж нет, грохочет календарь,
мелеет кровь, и дышится распадом,
о подожди, помилуй, не ударь!
Мелькают дни, грохочет эстакада.

Услышьте нас, мы – атомы времен,
окончен срок, и занавес опущен,
услышьте нас, мы – род, мы – легион,
мы души ваши в прошлом и грядущем.

О ты, Афина мудрая, гряди!
Дай крыльям силу, вещая Паллада!
И просит мозг: "Быстрей, опереди!"
Мелькают дни, грохочет эстакада.

И тех ночей, пылавших надо мной,
надежд и жалоб ясное зерцало
рыданьем дня, оборванной струной,
разбившись вдруг, мне грозно прозвучало.

Что говорить – прагматик и дикарь,
парламент чахл –  ни проблеска, ни взгляда.
Мелькают дни, грохочет календарь.
Рубеж времен. И дышится распадом.


 
 
               




* * *

В какой-нибудь невзрачный  понедельник,
зайдя с прошеньем в мрачную контору,
ужели закричу я – "Мельник! Мельник!"
Как тот несчастный – "Ворон! Ворон! Ворон!"

С тобою повстречаться пожелаю,
 разбег скалы... и выстрелы коротки!
 Спешу, спешу к решительному краю.
 Не обозреть убийственные сводки.

 
 























;
ххх

Зачем твои страшные сказки?!
И просим мы тьму окрестить,
чтоб в звездную ночь без опаски
заветную книгу открыть.

Взвиваются гневные вихри,
и рвется заветная связь, –
Он здесь, на пороге…Антихрист:
ночной и решительный князь.

Является многоголовый,
рук у него миллион,
безжалостный, серый, суровый,
имя его – легион.

Как призрак земного бесцветья,
под тенью багровых знамен
готовится тысячелетья,
имя его – легион.

Как сила пчелиная – улей,
энергией жалящих глаз,
свирепее огненных углей,
пронзает иконостас.

Когортами двинутся мыши,
сметая священный кордон,
его ты покуда не слышишь,
но имя его – легион.

Восходит незримо Антихрист,
На царство зовут легион
Как только надежды затихли
и души отдались в полон.

И стяг неизведанно-серый
колеблет безвольную тьму,
и смело ночные химеры
дома превращают в тюрьму.

И ходят ночные химеры
дозорами у очагов –
лоскутья бессмысленной веры
набросить на очи домов.

Но только заметят сиянье,
волненье божественных глаз, –
вся сила притворного знанья
как бы исчезает тотчас.


Пусть это случится не скоро,
но это решится – теперь!
Великая сила укора
Откроет волшебную дверь.


;


ххх

Есть имена – будто имени нет,
по которым, печалясь, исходят тоской.
Те имена, на которых запрет,
словно звезды цветут в непогоде ночной.

Есть имена – и  гласит алфавит,
и страница укромный ведет разговор,
и призывно пророчество гордо горит,
и выносится в сердце тяжелый укор.

Есть имена – словно вещий почин,
есть имена – будто нет среди нас,
те имена, о которых молчим.
Каменистой тропою идет Фортинбрас. 

Те имена, что берутся во храм,
их не выдаст ни дрожь, ни рука, ни висок,
что восходят как знаки к высоким мирам
и на землю сойдут, как исполнится срок.
               


ххх

Земные числа в небе различаю,
союзы душ – наш опыт неземной.
Уж календарь развёрстан предо мной:
заветам вещим трепетно внимаю.

Юдоль сердец, небратские мгновенья,
 печаль, печаль, бесчинствующих дни!
Веленьем смерти властвуют они.
Природы скорбь – итог стихотворенья.

Как ты желанна, пушкинская весть –
планетный бег ямбической квадриги!
Позор судьбы – хроническая месть.
Всеславен гнев классической интриги.



***

Что нам в удел – понятий красота?
Возможно ль быть, утрат не замечая,
рассудку роль наставника вменяя,
когда вокруг – распад и пустота?

Призыв любви как сладостно звучал!
Скажи, Перфильев, грезили мы оба?
Мы предстоим у горестного гроба –
разбит судьбой божественный фиал.

О цвет младой, как резво ты играл,
как юность твоя мнилась бесконечной,
а красота – возвышенно-беспечной...
Неотвратим непрошенный финал.

Открой нам, Вильям, вещие секреты,
кому дарован жребий золотой?
Вот две сестры – Офелия, Джульетта,
они подвластны вечности другой.

Оставь свой плач, сомнения и траур,
душа жива и брошенная в Тауэр!



;

***
Твоя душа вне времени живет,
ее я вижу в облаке над лесом,
прощальный луч в меня перетечет,
и сумрак ночи упадет отвесом.

Когда листва так трепетно шумит,
колышет поле быстрыми волнами,
твоя ладья воздушная летит
и грезит ночь чуть слышными духами.

Когда прозрачна звездная река,
и ветр ночной желанной вестью веет,
подлунный свет, струясь издалека,
твою любовь мне высказать сумеет.

Молчат уста. На скорбное чело
нисходит сон, рассветом уносимый.
И голос твой, печально и светло,
зовет меня в туманные долины.

Природы миг неведомой игрой
нам возвращает облик дорогой



***

Оставь совет разумно-бесполезный,
в его призывах – правды не найти,
исхода нет, нет третьего пути,
О скорбный дух, взмывающий над бездной!

Дружины милой сердцу не найти,
уж Ингварь спит, в забвении держава,
и вечный странник в поисках пути.
Вот стольник бродит с видом волкодава!
Да скоро вечер. К дому не пройти.

Куда ни глянь – одно лишь поле брани
колышется в беспамятном тумане.




ххх
Милый друг, не возносись!
В глубине двора
все играет и шумит
наша детвора.

Это значит, что и ей
время настает,
и своих поводырей
бросит у ворот.

Бородинских усачей
нет уже давно,
не сочится тусклый свет
в узкое окно,

Не читает пономарь
звучно-мерный стих,
за аптекою фонарь
не горит у них.

Но в один туманный миг
встанет древний вождь,
над пустынями снегов
пронесется дождь.

И над судьбами людей
в глубине веков
вспыхнет зарево огней,
упадет покров.

Все изведано давно,
шум молвы утих, –
вдруг блеснет одно окно,
как случайный стих.

И воинственно, как встарь,
над тщетой измен
поднимает свой фонарь
новый Диоген. 


ххх

Флейта, в каком очарованном джазе
поете вы страстно, надменно и нежно?
Вот и теперь отголосок мятежный
слышится мне в синкопической фразе.

Помните, милая, в буйстве стрелецком
нашей ушедшей чарующей славы
здесь, на юру, на отступном Кузнецком,
некто писал, разметая управы.

Так и писал, что лошадь невзрачная,
как и наш век, уморительно падала…
Может быть, все вспоминать и не надо бы,
но навела твоя нота прозрачная.

Так и писал: упала лошадь.
Лошадь упала – помните это?
Лошади тоже был нужен некролог
в степени, искренней смерти поэта.

Так и писал он: лошадь упала,
упала лошадь – пели скрипки…
Значит, и лошади – так бывало –
делали те же большие ошибки.

;
ххх

Не возноситесь кражею
Божьих земель и вод.
Кормятся  ли продажею
прав и свобод  сирот?


Тупо нагое рвение,
если душа не в счёт.
Трупное заражение
с мёртвых переползёт!

Умерших не накажете,
не позабыл народ.
Что вы на это скажете?
Бог вопрошал господ.




ххх


Всё заметней агония речи,
словно глаз дорогих воровство.
Это хуже окопной картечи.
Опозоренным гибнет родство

Но не ангельский цвет хризантемы
дышит горем погибших канцон.
Неизбежность и канцер измены
ужасающе давят лицо.

Бедный друг. Оттого-то и беден!
Наш удел – безъязычных особ.
Это значит, что разум изъеден
и отмщеньем вернулся потоп.

Но не так, что по жесту родится,
оживая по серпу Луны.
Зов гармоний изволит кривиться.
Этим голосом мы – рождены!

Этой кровью, что Бога убили,
этой болью от зверской сумы –
пострашнее французских Бастилий,
 безотрадней российской тюрьмы.

Все мы в ней, как один, – уголовны,
в этой лжи, словно спирт – первачи,
независимы в рабстве, условны.
Нашей речи родной палачи!


;
ххх

Осыпается дрожью душа,
будто летом в овчинных тулупах.
Защищаться от розы, дрожа?
Близоруко, надменно и глупо.
Что нам жар, когда правит разлука!

Что нам мир – голубой на зелёном,
славен миг за лиловым  затоном?
Как лягушка, восплачет святой,
поднимаясь из топи морской.

Так, смирясь, отговаривал Пушкин,
Леонардо заочно судил.
Зовы ночи –  разгулы частушки
на беззвучии огненных сил.

На беспечности легкой забавы,
когда рифмы берутся в расчёт
по стремнинам загубленной славы
месть насмешек  посмертно течёт.

Поминая законы блаженных,
неудавшийся рай естества,
ты уходишь на суд посвященных,
отвергая соблазны   родства!

 


;

ххх               


Порядок наш уж боле не течёт,
он яростен на цикле воплощенья.
и наблюдает юный звездочёт
его рои во гневе исступленья.

Подземный  путь, ты в смене полюсов,
предвиден огнь  и вопль перетворенья.
Задвижка сдвинута, качается засов
на подноготных  прежнего движенья.

Писал Фурье. Профессор Копылов
крепил компас  потока новых знаков.
О, юный друг, еще ты не готов
прочесть загадки этих зодиаков.

Бушует смерч, и в чувствах – тот же стиль,
но там, во мгле магический  фитиль.
Чертил Шекспир на сфере голубой
заветный знак провидческой рукой!

   

ххх

Если я в первых словах упаду,
не насылайте вдогонку вторые,
я принимаю советы простые:
мы прощены в межпланетном  ряду.

Ты побежишь, отщепенец гостиной,
уравновешен в актерском аду,
маленький, пёстрый, условно наивный.
В первых строках я повторно паду.

В жалкой строфе, не дожив до цезуры,
бесповоротно печален герой.
Не проносите звериные шкуры,
смерть разместится  за вашей  стеной!

В рощах осенних невинно бродили
и разбегались в холодных ручьях.
Синие горы, вы нас приютили.
Что же молчим при открытых дверях?!

Души детей, мы – неясно жестоки,
словно сорвавшийся огненный сель.
Но не причастны мы, не одиноки.
Мы – это ваша весна и капель!
;

ххх
 
                1.

Хлад декабрей. Укроюсь я в глаголе,
отгорожусь магическою башней.
Прекрасно грезить  негою вчерашней.
Но здравый смысл бросает мне – «доколе!?»


Воспитанники гневной аневризмы,
спешим на суд надменного собрата.
Мы – дети снов непонятой отчизны,
для оправданий, как бы,  поздновато!

Проходим мы сценические круги,
но как пусты актёрские досуги!

    

***

Не созвать нам лицейских друзей,
ссыльный друг, дорогой Кюхельбекер,
и не счесть нам почивших семей!

Я их бренные склепы найду.
Скоро сам поутрачу осанку,
как и ты, буду я спозаранку
поджидать молодую звезду.

Буду слушать, как дятел стучит,
как бормочет во тьме деревушка,
как ей годы считает кукушка
да за рощею город шумит.



          ххх

Все минуло, и поступью возвратной
отходят тени к дальним берегам.
Все явлено. И голоса их внятны:
– Пора, мой друг, пора и нам.

О Град Невидимый! Средь умственного вздора,
косноязычий, окриков, команд
звездою утренней, сиянием Фавора
восходишь Ты, пресветлый адамант.

И давний сон, и  легкое созвучье,
когда уж все – свобода и талант,
в одном дыханье – промысел и случай,
и нет следа кровоточивших ран.

Возьмите ж вы таинственные луки,
златой стрелою падайте из тьмы,
и все вокруг – лишь шорохи и звуки
на перекрестках воли и судьбы.

               
;
ххх

               
   
Опасно, опасно играть,
о, чады покойного барства!
Сорвется с цепи государство
и станет нам версты считать.

Оставьте, ах, сделайте милость,
помянется вам справедливость,
бессмертных надежд благодать.

 Всё сказочно мнилось и длилось,
но с милой беда приключилась.
И вот она, - эта кровать!

И крест на колючках железный,
и холм над заснеженной бездной,
да нам уж холмы не считать!


    
                ххх


                I

Тот народ, которого уж нет,
той страны (её уже не будет).
В невниманье ищущий пребудет.
Нем вопрос, загадочен ответ.

Не опишет тайн историограф,
в ослепленье будущий школяр
подлинности случая. Фотограф
за аптекой не найдёт фонарь.


                11

Наши покойные – это  святые,
как они сонно-печально плывут,
скупы уста, бесконечно немые.
Нам неизвестен небесный маршрут.

Ждут ли они за горами Кавказа
или летят марсианской тропой?
Их восклицанья, нездешняя фраза
нас осенят удивлённой струной.

Не смущены изнуренные видом,
будто  спешим в облетевшем саду.               
Не  отгоняют рассудки обиду,
предполагая  её череду.


                111

Тебя уже нет.
Непрерывной вселенскою кражей
пусть пророки несут эту грозную весть.
И ушла навсегда
твоя светло-прозрачная стража
и полны самомненья, молчат господа.

Если воля тверда, просверкаем, как свет,
на окраинах вечного льда,
сколь безумно пытались помчаться Икаром.
Мы себя превзошли на заносчивых полчищах лет.
Но тебя уже нет!
Это всё отзовётся земным негасимым пожаром,
как печальная жертва и новый великий запрет.
Среди сонно живущих, увы, неприкаянно мертвых
гениального ждёт оскорбительно поздний ответ.




                ххх


Нам не нужны  оковы
и заклинанье пут.
Воля и дух – суровы.
Но и суров маршрут.

Это – напоминанье?
Но не моей вины.
Ведомо умолчанье –
совесть  больной страны.

Наше сознанье ново
не оскорбленьем мук.
Не умирает слово,
если смирён испуг.

Нас закаляли далью,
близью не оступись!
Живы твоею сталью –
«Падая – поднимись!»



ххх

После жизни не пишут поэты,
если пишет, то кто-то другой,
оставляя родные приметы
совершенно знакомой рукой.

И когда расколышутся своды
и рябины рассыплют капель.
Это я – в этом жесте природы,
но не мне удержать карусель.

Знаки жизни разбросаны всюду,
и не так, как хранит переплёт.
Вдруг ударит о руки посуда,
задрожит невзначай самолёт.

Промелькают и станут сухи
очи резво бегущих лошадок.
Среди наших забытых тетрадок
я тебе дорисую стихи.

2000