Вальпургиева ночь

Повесть.

Как хорошо, что завтра, наконец,
Моя душа, от тела отделившись,
Законам Божьим подчинившись,
Как нам наказывал творец,
Уйдёт в небесные чертоги,
Где судьи справедливые не строги,
А потому не страшны нам,
Ходить привыкшим по судам.
Как хорошо, что завтра навсегда
Уйдут из памяти дела земные
И голоса надменные и злые
Не зазвучат уж больше никогда;
Что, наконец, из памяти сотрутся
И, верю я, уж больше не вернутся
Слова, такие как обман,
Старик, ненужный, ветеран.
Я знал, что жизнь всегда одна.
Прожить две жизни невозможно,
Но оказалось, что хоть и сложно,
Но, возродившись, и она
Прожита может быть вторично.
И хоть всё это нелогично
И непонятно, но с Творцом
Не спорят люди ни о чём.
Итак, я умер. Свет погас.
Настала ночь, исчезли звуки,
Я осознал всю боль разлуки:
Что наступил покоя час,
Что всё прошло, и слава Богу.
Теперь возможно понемногу
Прийти в себя, чтобы потом
Не быть осмеянным судом;
Чтоб там с достоинством стоять;
Чтоб, распластавшись у порога,
Просить не милости у Бога,
А правды — той, что нам понять
При жизни не дано Всевышним,
И лишь одним больным и нищим
Она доступна иногда,
И то не всем и не всегда.
Я был и не был. В шуме дня
Ещё всё было мне знакомо,
И хоть ещё я был у дома,
Ничто не трогало меня.
Теперь я мог холодным взором
Взглянуть на жизнь свою с укором
И оценить её итог:
Чего достиг, чего не смог.
Затем, махнув рукою всем,
Я унесся в такие дали,
В каких и в мыслях не бывали
Мы в нашей жизни перед тем;
В тот мир иной, но не печали,
Где мы когда-то пребывали,
Пока не вспомнил, наконец,
О нас всевидящий Творец.

* * *
Здесь нет часов, нет ночи, дня.
Всё до смешного непривычно,
Непостижимо, алогично,
И недоступно для меня.
Я знал, что я — мое сознанье,
Что я — душа, а наказанье
Моей душе не может быть,
Раз мне пришлось так долго жить.
Я не хотел ни в рай, ни в ад.
Я одного хотел — покоя.
И перед ликом Божьим стоя,
Ни наказаний, ни наград
Я б не просил, а лишь забвенья:
Чтоб проходили поколенья,
А я в тиши один стоял
И, как ни странно, не скучал.
«Всё будет так, как просишь ты, —
Вдруг я услышал тихий голос.—
В земной глуши свой тонкий колос
Ты уберёг. Твои мечты
В реальность скоро претворяться.
Ты будешь снова улыбаться
И жизнь земную прославлять,
Когда найдёшь отца и мать.
Но прежде ты увидишь ад,
И жизнь ты грешников познаешь,
И часть души в аду оставишь,
Хоть и узреешь адов смрад.
Потом на Землю возвратишься
И не один. Когда вернешься,
Своё желанье повторишь,
Тогда получишь рай и тишь.

* * *
Стоял я долго у порога.
Увы, друзья, увидеть Бога
На этот раз мне не пришлось.
Зато в аду мне довелось
Побыть немного. Так от скуки
Себе придумывали муки
В грехах погрязшие мужи:
То, соревнуясь, как ужи,
Взяв в руки сломанные лыжи,
Они ползли в зловонной жиже;
То вниз ныряли с головой;
То подымали волчий вой;
То затевали с чёртом драку:
Гуртом бросались на чертяку
И волокли хвостом вперёд.
Свернув башку наоборот.
А то устраивали свалку:
Найдя железку или палку,
Друг друга били по ушам,
А оглушив, как сор и хлам,
Бросали задницами в кучу.
Боюсь, друзья, я вам наскучу,
Коль всё начну перечислять,
Что мне пришлось там увидать:
Как ведьмы с грешниками пили,
Как черти их за это били,
Как чертенята на людей
Похожи стали у чертей…

* * *
В аду я жил, не зная горя.
Я на Земле лишь раз у моря
В Крыму так славно отдыхал.
Я там на пляжах загорал,
Лечась от прожитых волнений,
От грешных дел и злоключений,
И встреч случайных не искал —
От них без Крыма я устал.
Но как-то раз со мною рядом,
Лицом к земле, а к солнцу задом
Нагая девушка легла,
Хоть и поодаль лечь могла.
Я знал: на пляже всё возможно,
Но всё же, так не осторожно!?
Причём, понятно, что она
Была без спутника, одна.
Чего-то, бедной, не хватало:
Не то глупца, не то нахала,
И вскоре пляжный ловелас
Уже над ней бутылкой тряс,
Её разглядывая тело.
А мне всё это надоело
И я нахала обругал.
Тот как собака зарычал
И вынул нож, но тут девица
Не как голубка, а как львица
К нему бросается, и он
Вдруг издаёт протяжный стон
И мёртвым валится на спину.
Тогда презрительную мину
Стерев с красивого лица,
Она плюёт на мертвеца
И мне бросается на шею.
И шепчет, шепчет… Я робею,
Она ж ко мне всем телом льнёт
И языком мне лижет рот.
«Мой милый, я тебя узнала.
Но как же долго я искала…
Не беспокойся, я приду,
Я разыщу тебя в аду»,—
Она шепнула и пропала…
Её милиция искала
Потом неделю. Не нашла:
Следы девица замела.
И вот теперь её я видел.
Но, Боже, кто её обидел?
Творенье похоти и зла?
Она уродлива была:
Черна, горбата и прыщава.
К тому ж, ступая величаво,
Старалась выследить меня.
На кой мне чёрт была она!
Мне надо было разрядиться.
Я волновался. Чтоб забыться,
Я начал с чёртом разговор.
— Да разве это чёртов двор?
Да разве ад такой бывает? —
Сказал я чёрту. — Кто не знает,
Тот вас боится как чертей.
А вы, сдается мне, огней
Боитесь больше, чем земляне.
Они вас вскоре в здешней бане
С тоски упарят и сожрут.
Поверьте мне, я вам за труд
Не заплатил бы ни копейки.
Я ваши чертовы лазейки
Закрыл бы сразу, чтоб в аду
Не пиво пили, а бурду.
Вы обленились и зазнались,
К тому же, вижу, изолгались.
Не сомневаюсь я, что ОН
Не знает, что в аду притон.
И в этом есть своя система —
Здесь правит чёртова богема:
Все вперемешку, стар и млад,
Друг друга тискают и спят.
Тут с адом что-то приключилось.
Всё зашумело, задымилось,
Все ведьмы бросились бежать:
Кто в дверь, кто в печь, кто под кровать.
Мой чёрт притих. И вот из дыма —
Загар как будто бы из Крыма —
Явился дьявол. Что за страх!
Браслеты, кольца на руках,
Вся грудь и зад в татуировках,
В цепях каких-то и верёвках —
Не человек, не божья тварь,
Проклятой нечисти главарь.
— Я вас, дружок, не понимаю,—
Сказал мне дьявол. — Я не знаю
Как вы попали к нам, но вас
Я вижу здесь в последний раз.
О чём вы здесь сейчас болтали?
Кого так хитро оболгали?
Ты кто: дурак или нахал?
— Пошёл ты к черту,— я сказал.—
Велел ОН так. Теперь исчезни!
Мне надоели ваши бредни
О том, как трудно вам в аду.
Твердят мне черти ерунду.
Что от трудов они устали,
Что отпусков вы не видали
Уж много-много тысяч лет,
Что выходных здесь тоже нет.
Ступай на Землю. Там увидишь,
Поймёшь, почувствуешь, услышишь,
Что значит ад, и, может быть,
Тогда свою умеришь прыть.
Мой дьявол сник. И вдруг сиянье,
Как будто легкое дыханье,
Волной по оду пронеслось.
И что в аду тут началось?!
Все ведьмы вдруг принарядились,
Одели юбки, застыдились.
Замолкли грешников ряды,
Терпевших муки без воды.
Затихли все, прижавшись к стенам.
Я не готов был к переменам
Такого рода и притих.
— Ты нам беду накликал, псих,—
Промолвил дьявол. — Жди приказа,
На нашу голову наказа.
Я вижу, срочно ангел сам
Спешит с посланьем Бога к нам
Я обернулся. Аполлон,
Наверно, был бы поражен
Его сложеньем и крылами:
В сиянье божьем перед нами
Стоял ОН, может быть ОНА,
Но только что-то не видна
Была наружная примета.
— Вниманье, дьявол! Помни это,—
Промолвил ангел, — хочет ОН,
Чтобы на землю возвращён
Был этот грешник, и не только.
Великолепнейшая тройка
Пойдёт на землю. Вместе с ним
Пойдёшь и ты. Но будь немым.
Не вздумай пакостить и спорить,
Ему мешать или позорить.
Ты должен видеть и понять,
Как надо адом управлять.
Тут ангел дьявола с презреньем
Толкнул крылом для устрашенья
И, ухмыльнувшись, продолжал:
— А чтобы грешник не скучал,
Его знакомая по Крыму
Ему дана как господину,
Чтобы любить и уважать,
А заодно и охранять.
Так Он велел. Вам всё понятно?
Я повторять вам троекратно,
Как это принято в аду,
Приказ не стану. Я пойду.
Здесь очень грязно, душно, смрадно.
И что-то тут у вас неладно,
Раз вас на Землю ОН послал.
Ведь ОН при этом приказал
Сюда вам снова возвратиться
И на Земле не волочиться,
А жизнь земную изучать,
Чтоб дальше ад преображать.
В аду вдруг стало темновато.
Я оглянулся. Словно вата,
Белели перья тут и там.
Линял наш ангел. По углам
Валялись черти. Ангел скрылся.
Матёрый дьявол тих злился,
Гремя цепями. Я сказал:
«Я скромный парень, не нахал.
Не злись, дружище. Подчиняться —
Не с грешной бабой развлекаться.
Ты будешь слушаться меня.
Твоя мышиная возня
Мне надоела. Отправляйся,
И как скажу, так наряжайся.
Сдери с себя свой маскарад
И знай — я буду очень рад
Тебя увидеть человеком,
Цивилизованнейшим веком
Взращённым где-нибудь в Москве,
А может быть, и на Неве,
В семье известного спортсмена,
Где вольно царствует богема,
Где все здоровы и сильны,
Где любят мясо и блины.
А ты...» — я к ведьме обернулся
И, ахнув, тут же поперхнулся:
Как сладострастная мечта
Была чертовки красота.

* * *
Мы по московскому базару
Неповоротливо шли, как вдруг
Увидел я соседку Сару.
Мой старый и любезный друг
С испугом на меня глядела.
«Так ты же умер, дуралей,—
Она в слезах прошелестела,—
А ходишь тут среди людей».
«Уж больно быстро захотела
Меня ты, милая, забыть.
А я хочу вот снова тело
Твое по-прежнему любить,—
Сказал я ей. — Клянусь, из гроба
Сегодня ночью вышел я.
Не терпит тьму моя природа,
Мне скучно, Сара, без тебя».
Мы рассмеялись — и напрасно.
Всё происшедшее потом
Мне показалось жутким сном,
Настолько выглядело страшно.

* * *
Не торопясь, как будто на прогулке,
К нам подошёл подвыпивший ОМОН
И, весь светясь в насмешливой улыбке,
У нас потребовал прогулочный талон.
«Какой талон? — спросил я с удивленьем.—
О нём, клянусь, я в жизни не слыхал».
«Тогда пройдёмте с нами в отделенье»,—
Нам старшина с усмешкой приказал.
Мой дьявол — а теперь мой Дима —
Идти туда пешком не пожелал.
«У вас там курят. Очень много дыма»,—
Он в ухо старшине с улыбкой прокричал.
«Ну, не пойдёшь, тогда сейчас поедем,—
Сказал детина. — Только руки дай.
На них браслеты мы сейчас наденем
И сядем на заказанный трамвай».
И тут же кто-то сзади Диму
Резиновой дубинкою огрел,
И он, не охнув, грохнулся на спину.
Когда же дьявол мой прозрел,
То был в наручниках железных.
ОМОН негромко хохотал,
В делах подобных и полезных
Он, как всегда, преуспевал.
Затем подъехала невзрачная машина,
Нас всех невежливо засунули в неё,
И мне представилась отрадная картина:
Как воплощается желание моё.

* * *
«А мы давно уж ищем вас, —
Сказал мне следователь тихо. —
Да, вы выкручивались лихо!
Я поражался каждый раз.
Но в этот раз вы не уйдёте.
Всё это было, а теперь
Вам не откроют эту дверь,
Пока вы в муках не умрёте.
Куда наркотики везли?
Откуда взяли столько яда?
Таможня разве не преграда?
Откуда к нам сюда пришли?»
Я понял всё и, улыбнувшись,
Сказал ему: «Зачем кричать?
Скажите, где мне подписать?»
И тут же, горько усмехнувшись,
Поставил подпись на листе.
«Вы мне диктуйте. Аккуратно,
Неторопливо и понятно
Я напишу вам, что и где…
Все незакрытые делишки
Давайте мне, я подпишу.
Я вас от всех освобожу,
Чтоб вас не мучили излишки…»
Мой Холмс открыто ликовал,
Чуть ли не пел и не смеялся.
Я тоже мило улыбался.
Но знал я то, что он не знал, —
Что дело мёртвый подписал.

* * *
Дела у Димы были плохи.
Нет, не заели Диму блохи.
Его решили проучить.
А как учить, чтобы не бить?!
У нас такое не умеют.
Тебя дубинкою огреют
Или ударят сапогом
И наслаждаются потом:
Глядят, как корчишься от боли.
Тогда подпишешь поневоле
Любое, что тебе дадут,
Уважишь следователей труд.
Вот так и с Димой поступили.
Его вначале просто били,
Хотели просто приручить.
Но он молчал, и это злить
Начальство стало беспримерно.
Его убили бы наверно,
Но он на редкость был силён
И призирал и крик и стон.
Тогда, чтоб не смущать следами:
Кровоподтёками, рубцами,
Врачей и женщин не пугать,
Его омоновцы бросать
С размаху задом на пол стали
И методично отбивали
Всё, что ютилось в животе,
Но так, чтобы следов нигде
Не оставалось бы случайно.
«Вот сволочь! Он молчит нахально, —
Сказал уставший лейтенант. —
Не то дурак, не то талант.
Я болевые знаю точки.
Ему отбил я печень, почки…»
«А может, он не виноват? —
Сказал омоновский солдат. —
Возможно, он умалишенный?
Ты посмотри, какой он сонный:
Не стонет даже, не вопит,
Не матерится, не шумит.
А мог бы тут погром устроить.
К примеру, нас с тобой угробить:
Ему браслеты разорвать —
Как нитку швейную порвать.
Я первый раз такого вижу.
Его я больше не обижу».
«А ты кончай возиться с ним,
Заняться надо и другим.
Давай, к примеру, нам девчонку.
Расколем сволочь полегоньку.
Засунем гадине стакан», —
Сказал усатый капитан.

* * *
Моя прекрасная Елена
Меж тем скучала у окна.
Её смущала перемена:
В тюремной камере она
Ещё ни разу не сидела.
Да что тут камера, пришлось
Ей просидеть тут день без дела,
И постепенно стыд и злость
В ней мукой ада закипела.
Её омоновец привёл
И ухмылялся, и напрасно.
Со смертью рядом дурень шёл
И этой смерти жаждал страстно.
Она увидела меня,
На Диму странно посмотрела,
И пламя адова огня
Её душою овладело.
Неторопливо капитан
К ней подошёл и попытался
С ней лечь на продранный диван,
Но тут же пьяным зашатался.
Она ударила его
Ребром ладони прямо в шею.
Он не промолвил ничего.
Я передать вам не сумею,
Как он тоскливо посмотрел,
Закрыл глаза и поперхнулся.
Потом ужасно побледнел,
Упал и так и не очнулся.
ОМОН в восторге закричал.
Он явно боем восхищался
И в драку лезть не помышлял,
Ударов ведьмы опасался.
Лишь лейтенант — большой дурак —
За пистолетом потянулся,
Но тотчас дьявольский кулак
Его виска слегка коснулся.
И он затих. ОМОН молчал.
Наверно понял, что такого
Ещё он в жизни не встречал —
Невероятного, чужого.
Не знаю, следователь как
В шкафу рабочем оказался.
Но он не снял с себя пиджак
И за ошибку поплатился.
Его за полу пиджака
Елена выволокла на пол
И в зад ударом каблука
Как будто посадила на кол.
Всё было кончено теперь.
ОМОН покорно расступился,
Я отворил наружу дверь.
И вышел, даже не простился.
***
— Ну что, куда теперь пойдём?
Я знаю тут ночлежный дом,
Где бомжи изредка ночуют.
Да и подъезды не пустуют.
В них ночью люди тоже спят
И, как ни странно, не храпят, —
Сказал я, отдохнув немного
От пережитого итога.
— Нет, мы сейчас пойдём в подвал.
В домах ночлежных я бывал, —
Ответил Дима. — Каждый знает,
Что ночью жизнь не затихает
В огромном городе. Сейчас
Ещё совсем не поздний час.
Потом отправимся на свалку.
Там тоже жизнь. Поставить галку
Я должен в списке, что прислал
Нам в ад небесный генерал.
Наш ангел очень аккуратен,
До неприличия опрятен.
В нём нет небрежности мирской,
Что отличает нас с тобой, —
Промолвил Дима и слегка
Елену обнял за бока.
Елена, вспыхнув, отскочила,
Затем покорно опустила
Свои прекрасные глаза.
И вдруг, подпрыгнув как коза,
Ногой ударила нахала.
Внутри у Дима затрещало,
Он взвыл, но тотчас же умолк,
Усвоив пагубный урок,
Оскалив дьявольские зубы.
Потом, поджав в обиде губы,
Елену скверно обругал.
Я сделал вид, что не слыхал.

* * *
Царил в подвале полумрак,
От грязных тел тянуло смрадом.
На полках, вытянувшись рядом,
Лежало несколько собак.
С лицом, распухшим после драки,
На грязном каменном полу,
Присев на корточки в углу,
С костей зарезанной собаки
Какой-то бомж срезал куски.
В другом углу пекли картошку
И запивали понемножку
Какой-то дрянью. Шашлыки
Из собачатины дымились.
Всё было точно как в аду.
Вот только люди, на беду,
Здесь и любили, и плодились.
Случалось, кто-то умирал,
Но здесь его не хоронили,
А ночью попросту топили,
Чтобы подвал не занимал.
— Учись, балбес. Такой порядок
В аду ты в жизни не видал.
Какой дурак тебе сказал,
Что ум людской смешон и жалок, —
Сказал я Диме. — Вот, смотри,
Как можно жизнь людей изгадить,
Как их от совести избавить,
Растлив их души изнутри.
— Собаку вашу мы не ели, —
Сказал Елене тощий бомж. —
Мы не воруем, это ложь.
Поймали мы на той неделе
Ничейных брошенных собак.
Вот их едим. Зимой, бывает,
Когда здесь сильно промерзает
И не согреешься никак,
Мы с ними спим, чтобы согреться.
Я б их не ел, но как прожить?
Хотим мы тоже есть и пить,
А то, бывает, и одеться.
— Добро, я понял. Мы пойдём…
А это вам, чтоб вспоминали,
Чтоб говорили, что видали,
Как дьявол делится добром.
И Дима громко рассмеялся.
Затем с руки стянул браслет
И отдал бомжу: «На обед
Вам хватит всем. Я постарался…
А пёс пускай увидит свет».
И с пола поднялась собака
И из подвального барака
Наружу выбежал скелет.

* * *
Воняло точно как в аду,
Хоть ветер дул и очень сильный,
Как будто к нам пришел посыльный,
Чтобы напомнить про беду.
Она была вокруг меня,
В огромных мусорных завалах,
В которых люди, как в подвалах,
Своё рождение кляня,
Искали счастье. Копошились
В зловонных кучах старики,
Набив бутылками мешки,
К помойкам женщины тащились.
Они давно уж не молились,
Надеясь только на себя
И никого уж не любя,
Почище бомжей матерились.
Один мужик цветной металл —
Тазы, кастрюли, кружки, плошки,
Бидоны, сломанные ложки —
Из куч отходов выбирал.
Другой искал, что потеряли:
Всё, что упало со стола,
Что мать-старушка подмела
И что потом весь день искали.
А кое-кто искал еду.
Впервые видел я такое,
Чтоб принимали за съестное
Что походило на бурду.
Здесь было дно, и как на дне —
Всё состояло из отбросов,
Но Диме множество вопросов
Уже задать хотелось мне:
Как эти люди оказались
В клоаке, здесь же не подвал?
Кто их так сильно наказал
И чем они так провинились?
Куда девался их надзор,
А если тут не место пыток,
То кто бы стал себе в убыток
Брать на себя такой позор?
— Ведь это ж ад. И тут в аду,
Хоть это трудно, тяжко, больно,
Они ургучат добровольно,
Чтоб заработать на еду, —
Сказал мне Дима. — Почему же
Я это вижу только здесь?
Неужто ваш земной прогресс
Им приказал ремень потуже
На брюках драных затянуть?
Неужто нет другой работы?
Они корпят тут до икоты,
Чтоб только ног не протянуть.
Они не грабят. Убивают
Одних лишь брошенных собак.
Но то понятно, как-никак,
А конкурентов не ласкают.
А тут, я вижу, и живут,
И любят даже, и рожают.
Они, наверно, и не знают,
Что значит подневольный труд.
Да, есть чему тут поучиться.
Вы переплюнули мой ад.
И я хоть этому не рад,
Но не хотел бы здесь родиться.
А посмотри, что здесь едят!
Ведь эти можно отравиться.
Так как же можно тут не спиться?
Они зимой в коробках спят,
Им негде от зимы укрыться.
В восторге я. Вы молодцы!
Такое даже мне не снилось.
И как гражданство ухитрилось
Такие выстроить дворцы?!
Здесь всё для мук и истязаний:
И грязь, и ветер, и мороз,
И мошкара, и тучи ос,
И для души букет страданий.
Я восхищён, что нас Творец
Сюда прислал для испытаний,
И я готов для состязаний
И рад, что вижу образец.
— Ну вот, расхвастался, верзила!
Тебе бы только говорить…
Учись, как можно извратить
Что, может быть, хорошим было.
Смотри, как роют, ищут как.
Да это ж просто состязанье!
А ты б всё это в наказанье,
Наверно, превратил, дурак! —
Елена в гневе закричала. —
Я б тут открыла филиал
И всех, кто ведьмам докучал,
Сюда на отдых отправляла.
Они, я вижу, не лентяи,
Не трутни, а рабочий люд.
Так почему ж они живут,
Как будто это негодяи,
Творцом отправленные в ад? —
Елена к Диме обратилась. —
— Ты в философию пустилась,
А это более чем яд
Для головы твоей, бедняжка.
Но утверждать готов и я,
Что эта грешная земля
Больна давно и очень тяжко, —
Ответил Дима. — Грязно здесь,
И мне уже не интересно,
А если говорить вам честно,
То я уже воняю весь.
И это не совсем приятно.
Не рядовой я сатана.
И я привык, чтоб у меня
Всё было чисто и опрятно.
Но суть не в этом. Дело в том,
Что мы у этой злой медали
Одну лишь сторону видали,
Которую считают злом.
Но у неё есть и другая.
Я б на неё хотел взглянуть,
А заодно и отдохнуть.
Вот только жаль, что жизнь земная
Настолько злом поражена,
Что как бы ты там ни старался,
Ни подличал, ни изощрялся,
Уж не ухудшится она.
Но все же хочется развлечься.
И хоть мне ОН не разрешил,
Я б всё ж немного пошутил
И кой-кому помог раздеться.

* * *
Здесь было детское кино.
В одном из залов пели песни,
В другом играли в баскетбол,
Кипели страсти — с криком «гол!»
Ребята прыгали на месте.
И это было так давно!
Теперь здесь было казино,
Здесь были деньги, пахло грязью.
Но эта грязь была иной.
Она в сердцах, как яд и гной,
Была у тех, кто этой мразью
Питал людей и это дно.
Здесь пили лучшее вино,
За деньги было всё доступно —
Любой ваш взбалмошный каприз.
Здесь был вертеп, здесь был девиз:
С деньгами в жизни всё доступно.
Откуда деньги — всё равно.
Здесь были те, кто обобрал
Людей, придумав пирамиды;
Фиктивных фирм директора;
Кто реформаторам ура,
Припомнив старые обиды,
На площадях в толпе кричал.
Здесь были те, кто преуспел,
Кто смог урвать кусок побольше —
Кто магазин, а кто завод
Сумел себе отправить в рот,
Кто придержал платёж подольше
И деньги прокрутить сумел,
Причём чужие, — этих дел
Здесь мастера в почете были.
Здесь весь преступный капитал
От дел нелёгких отдыхал —
Здесь развлекались воротилы,
Все, чем гордился беспредел.
Преуспевающий банкир
Стоял здесь рядом с сутенёром.
Здесь бандерш томных длинный ряд,
Глазами жрущих всех подряд,
Стоял, о чем-то споря с вором, —
Здесь был всё тот же грязный мир.
Сюда, как в свой родимый дом,
Явился Дима. Я боялся,
Что нас не впустят в этот храм,
Где зло с обманом пополам
В игру невинную рядится,
Как развлеченье перед сном.
Но обошлось. Перед глазком
Мы постояли, нас впустили.
У Димы вспыхнули глаза —
Как к мёду тянется оса,
Так игроки к столам прильнули,
Следя за чёрным колесом.
Их растолкав одним плечом,
Мой дьявол влез и сделал ставку.
В глазах его горел азарт.
Я понял, Дима этот старт
Окончит тем, что эту лавку
Всю разнесёт перед концом.
Когда же кончится погром,
Нырнёт в свой ад опохмелиться.
И не ошибся, но болван,
Набив купюрами карман,
Решил на радостях жениться
Хоть на столе, хоть под столом.
Насыпав множество банкнот,
Он объявил, что эту гору
Своей избраннице отдаст,
Коли суду она придаст
Свою роскошную фигуру
И голой по столу пройдёт,
И судьям будет улыбаться.
Так новоявленный Парис
Устроил массовый стриптиз
И, продолжая развлекаться,
Водил по залам взад-вперёд
Раздетых женщин хоровод,
Всем предлагая прицениться,
Чтоб по цене потом найти,
С кем можно было бы пройти
И в дальней комнате укрыться,
Чтобы земной продолжить род.
Но тут, как я и ожидал,
Мои разрушились надежды,
Когда банкир, вошедший в зал,
Вдруг к удивленью увидал
Свою жену, но без одежды,
Которую мой дьявол снял,
Жену же тискал и ласкал.
Она в руках у Димы млела
И всё старалась поплотней
К нему прижаться грудью всей,
И подставляла ласкам тело,
Чтоб Дима страстью воспылал,
Да он и так, как кот урчал,
В нём страсть и так уже кипела.
Банкир завыл и Диме в пах
Ногою в модных сапогах
Ударил так, что загремело.
И Дима, скорчившись, упал.
Банкир, конечно, был не прав,
Но кто же выдержит такое:
Чтоб при тебе твоя жена
Была другому отдана
На дело для тебя лихое,
Твоё достоинство поправ?
Тут Дима страшно закричал
И как кадило задымился.
Из брюк полез наружу хвост,
Рога, копыта, прежний рост —
И дьявол на людей воззрился.
Вот только серой не вонял.
У всех отнялись языки.
Белее мела лица стали.
Прижались женщины к мужьям,
Забыв прикрыть свой голый срам,
И так бедняжки и дрожали,
Завидев Димины клыки.
«Ну что притихли, мужики?! —
Вдруг, взбеленившись, закричала
Моя Елена. — Этот бес
Сюда нахально к вам залез —
В аду, как будто, места мало.
Его не бойтесь, дураки.
Забыли, что велел вам Бог
Крестам бороться с этой дрянью?»
Но было поздно. В этот миг
Из-под земли, издавши крик,
Полезли черти. С этой рванью
Тут сладить уж никто не мог.
А в окна, в дверь, через порог
Полезли ведьмы в чём попало.
Кто весь в поту, кто на метле,
Кто нагишом, кто налегке,
Кто завернувшись в одеяло.
И стук стоял от сотен ног.
«Тебе, я вижу, повезло, —
Елена вскрикнула. — Увидишь —
И я смогу тебе помочь —
Сейчас Вальпургиеву ночь
И ты её уж не забудешь
Всем искусителям назло!
Содом, Гоморру помнят люди,
Все это было на Земле,
Поэтому вы нам не судьи,
Погрязшие в похабном зле.
Сейчас увидишь, милый мой,
К чему придёте очень скоро,
К чему идёте дружно, скоро,
Увидишь будущего зной.
А я твоей подругой стану,
И, хоть не венчана с тобой,
Я клясться Богу не устану,
Что буду набожной женой».
И тут, прильнув к моим губам,
Елена страстно прошептала:
«Возьми как Еву взял Адам,
Она ведь этого желала».

* * *
Была Вальпургиева ночь.
Что это — можно догадаться,
Но я не стану препираться
И опишу её точь-в-точь.
Был ведьмин шабаш — ведьмин день,
И воля ведьм — всему начало,
А им стыдиться не пристало,
Кто знает их, тот знает: «лень» —
Для них понятие чужое.
Зато они могли другое —
Любить часами и подряд.
Избранник их бывал не рад
Тому, как ведьмы поступали:
Они упорно заставляли
Его изведать ведьмин зной,
Который телом и душой
Ему они сполна дарили,
И вскоре их уже молили,
Чтоб перестали угождать,
Но им хотелось всё опять,
Всё вновь и снова испытать,
Пока желанье не остыло,
Чтоб всё по высшей мерке было,
И заставляли молодца
Всё делать вновь и без конца.
Мужчину ведьма выбирала
Как выбирают лошадей,
И коль понравился он ей,
Его тотчас же раздевала,
Потом, припавши головой,
Всего до дна опустошала,
Затем беднягу целовала
И, улыбнувшись раз, другой,
Своей пресыщенной рукой
Всё подыматься заставляла.
Причём творила напоказ,
И это делалось не раз
И на столах, и под столами
Разгоряченными руками.
И ведьмы иногда ласкали
Друг друга пальцами и ртом:
К груди друг друга прижимали,
Соски лизали языком.
И так при этом возбуждали,
Что всё с собою позволяли
Творить любовнику потом.
И страсть границ не знала больше.
Желала ведьма лишь подольше
Побыть в объятьях мужика.
По телу ёрзала рука,
Сама искала что хотела.
Теперь уж не было предела
Её потребностям и в том,
Что вытворяла с молодцом.
Глаза в глаза. Краснели лица,
И наслаждалась ведьма-львица,
Когда бросалась на юнца.
И сдернув страх с его лица,
В себя влюбиться заставляла
Тем, что отведать предлагала
Чем так гордиться женский род,
Что у мужчин наоборот.
И помня, в чем силён мужчина,
Он, словно верная рабыня,
На ней трудился в меру сил,
Но в скором времени молил
Дать хоть немного передышки.
Тогда, стряхнув с себя излишки,
Она, стремясь унять каприз,
Ему массировала низ
И грудь с восторгом подставляла,
И тут уж удержу не знала —
Сама трудилась за двоих.
Причём в условиях любых
Хватала, тискала, рычала,
Любить сильнее умоляла,
Пыталась в рот его лизнуть,
А, обессилевши, на спину
Потом ложились отдохнуть,
А он ласкал ей зад и грудь,
Чтоб успокоить образину.
И удивлялся я на то,
Как ведьмы страшное лицо
Вдруг становилося прекрасным,
Как всё, что было в ней ужасным,
Преображалося, и тот,
Кто ей массировал живот,
Вдруг понимал, что это тело
В ней от любви помолодело
И что теперь уже она
Ему дороже чем жена.
Мужчины стали нарасхват,
Хоть еле ноги волочили,
А женщин черти растащили,
Чтоб те случайно не забыли,
Что значит дьявольский азарт.
Они вдвоём с нее срывали,
В чем та ходила и спала,
И так, раздевши до гола,
Тихонько на пол опускали.
На ней трудилися вдвоем:
Визжали, хрюкали, сопели,
От напряжения потели,
По ляжкам хлопали хвостом,
Под ноги что-то подставляли,
Чтобы удобно было ей.
То с пола нежно подымали
И на коленях застывали
В похабных позах перед ней.
Затем, прильнув вдвоем азартно,
Они ей делали опрятно,
Что ей лишь снилось иногда,
И это было так приятно,
Что, воспылав как никогда,
Она их снова заставляла
Своё искусство повторять,
Непревзойдённое на деле.
Всё это было на пределе
Того, что можно ожидать.
И черти заново потели,
Творя над ней свои дела,
А коль азартная была,
Она чертей сама хватала
И так обоих прижимала,
Что чёрт и сам бывал не рад,
Что, не задумавшись, подряд
Осуществлял свои причуды,
И обессиленные груды
Чертей валялись тут и там.
Стоял повсюду шум и гам.
От вожделения стонали,
Кричали, охали, взывали,
И эта оргия была
Всем сладострастна и мила.
Я видел руки, ноги, груди…
То были ведьмы, черти, люди.
Всех сотрясал один порыв.
И я стоял, глаза прикрыв,
Боясь того, что эта сила
Как бы меня не сокрушила,
Боясь того, что и меня
Подхватит грешная волна.
«Ну, хватит этим любоваться.
Ты видишь, эта ночь для нас.
Пора нам тоже раздеваться,
Теперь, наверно, поздний час, —
Елена тихо прошептала. —
Ведь я сегодня обещала
Тебе сполна себя отдать.
Конечно, божья благодать,
Быть может, этого сильнее,
Но что дают, то, не робея,
Бери сейчас и поскорей.
Хочу я быть сейчас твоей.
Идем, я знаю где укрыться.
На мне ты можешь не жениться,
Но быть любовницей — хочу.
И, слышишь, милый, не молчу!»

* * *
Я был и не был, растворился
Я в ведьме весь, я с нею слился
И я сказать уже не мог,
Чего достиг, чего не смог.
Кто мужем был, а кто женою,
Кто и кого ласкал рукою,
Где был мой рот, а где живот —
В нас было всё наоборот.
Что эта ночь творила с нами,
Не сознавали мы уж сами:
Я ею был, она во мне,
И ни в одном волшебном сне
Вы б не увидели такое.
И в эту ночь пережитое
Уж невозможно ни забыть,
Ни вновь с другою повторить:
Слиянье тел и душ, желаний.
Здесь было все для состязаний —
Стремленье всё, что можешь, взять,
И что имеешь — всё отдать.
Елена вся была раздета.
Чертовка знала — только это
Её равняло с божеством:
Подобной прелести ни в ком
Я б не нашел на этом свете
И, оценив мгновенья эти,
Уже не помня кто она,
Я выпил всю её до дна:
То удовольствие святое,
Что может только быть с женою,
Когда ты знаешь — ты её...
И всё что в ней — уже твоё.

* * *
Была Вальпургиева ночь.
Она кончалась. Я не скрою,
Что описал её точь-в-точь,
Что в ад вернулся я с женою.
В аду светились огоньки,
Чадили печки, дым клубился.
Мой Дима плакал. Он напился
И потерял свои клыки.
Всё было тихо, черти спали,
Храпели ведьмы, развалясь,
Все измотались и устали,
Везде был хаос, дым и грязь.
Елена девушкой была,
И на Земле — её начало.
Она когда-то умерла
И после смерти ведьмой стала.
На что обиделась она
И что в аду она искала,
Она мне так и не сказала —
Моя прекрасная жена.
— Ну, что стоим мы? В ад, так в ад.
С тобой и этому я рад, —
Сказал я ведьме. — Ты прекрасна.
Здесь, правда, грязно и ужасно,
Но ничего, мы проживём,
Второй же раз мы не умрем?
Елена звонко рассмеялась.
Всё ж, как с ней было хорошо!
Вся расцвела, потом прижалась
И зашептала горячо:
— Теперь просить я буду Бога,
Чтоб разрешил мне хоть немного
С тобою женщиной побыть.
Хочу тебя! Хочу любить
Как на Земле тебя любила.
Я эти ночи не забыла.
За них готова я отдать
И ад, и рай, и благодать.
Чем Богу я не угодила?
Ему я честно отслужила —
Тебя от бед уберегла
И что имела — отдала.
Теперь тебя прошу я, милый,
Не отвергай меня. Постылой
Я не смогу прожить и дня.
Не покидай, прошу, меня.
Я обнял ведьму. Что за прелесть!
Мы так притёрлись, так пригрелись
На этой пакостной Земле,
Что даже здесь, в аду, во мгле,
Нам было вместе так приятно,
Что захотелося обратно
На Землю снова убежать.
Но как уйдёшь? И вдруг опять
Услышал я тот голос тихий:
«Что ты молчишь? Ведь ты великий
Для ада подвиг совершил.
И ты конечно не забыл,
Что ад и рай — мое творенье,
А потому мое веленье
Для них и сила, и закон.
И оттого чего захочешь —
Получишь всё, что ни попросишь:
С Еленой в ад, на Землю, в рай —
Скажи, не бойся, выбирай».
«На Землю с ведьмой!» — закричала
И вся как лист затрепетала
Моя Елена и, крестясь,
Слезами счастья залилась.
Я опустился на колени…
«Постойте, — голос нам сказал, —
Не люди вы, вы просто тени
Когда-то живших, кто не знал,
Что значит жить и быть любимым.
Но коль вы просите, единым
Вас словом к жизни возвращу.
На вас я, дети, не ропщу.
Но здесь, сегодня, нет вам места —
В раю вам будет слишком пресно:
Там нет условий для любви.
В аду же будет слишком тесно:
Там любят все и без нужды.
Я вас на Землю отпускаю.
Вы заслужили — вам и жить.
Любовь я вашу принимаю.
А значит, всё могу простить.
Пусть будет так! Идите с миром.
Пусть будет вам любовь кумиром
Сейчас, потом и навсегда —
До дня Великого Суда.

* * *
Иметь жену, конечно, лестно,
А если верить, что она,
К тому же, верная жена,
То это, право же, чудесно,
Но я не стану утверждать,
Что женам можно доверять.
Я верил, что моя Елена
Любовь как око берегла.
Она же умницей была
И понимала, что измена —
Не что иное как обман
Себя самой. Как ураган
Она развеет всё былое
С хорошим вместе, и тогда
Придёт обычная беда,
Тебя окружит всё чужое,
Всё непривычное, и вновь
Не вспыхнет прежняя любовь.
Ничто не может повториться:
Ни первый вздох, ни поцелуй.
«Любовь чужую не воруй,
Не на Земле она творится,
А в небесах, и надо знать,
Что мной нельзя пренебрегать», —
Сказал ей Бог когда-то строго.
С тех пор я верил, что она
Мне друг и верная жена
До дня последнего у гроба.

* * *
Был летний вечер. Ветер стих.
Огромный город задыхался.
В своих каморках городских
Соленым потом умывался
Рабочий и служивый люд.
Кто был в достатке и богаче,
Кто изворотлив был и крут,
Тот отдыхал с семьей на даче;
А кто добрался до вершин
Благополучия людского,
Имел свой дом и магазин,
Тот от комфорта городского
Искал спасения в горах,
Возможно, где-нибудь в Давосе,
А может быть, на островах,
На пляжах или же на плёсе.
Мы вышли в поле подышать,
Подальше от дворов и улиц.
Идти, не глядя, и молчать —
Вот что хотелось нам. Очнулись
Мы в вихре свадьбы. На лугу
Цыганский табор веселился.
Как ни стараюсь, не могу
Сейчас припомнить, кто женился.
Но помню, кто-то из цыган —
Кто был богат и был у власти.
Виновник был изрядно пьян.
Вино и низменные страсти
Владели им. При виде нас
Он похотливо рассмеялся
И, не спуская пьяных глаз
С Елены, радостно признался,
Что счастлив видеть нас в гостях,
Что он влюблен в мою Елену,
Что он Елену на руках
Готов носить и знает цену
Таким красавицам и он,
Хоть говорить и неуместно,
Не бедный странник, а барон.
И что Елене будет лестно
Себя увидеть среди жён,
Постель взбивающих цыгану,
И быть невестой среди них,
И ночью царскую перину
Делить с бароном на троих.
Теперь ведь модно секс с женою
Втроем в постели проводить.
А он здоров, красив собою
И может это подтвердить.
— Всё это трёп, одно бахвальство.
Меня тебе не соблазнить:
Не хватит одного нахальства.
Люблю я роскошь и вино, —
Смеясь, ответила Елена. —
Цыганам Богом не дано
Хоть как-то вырваться из плена
Обмана, краж и нищеты.
Откуда же твое богатство?
Кого ещё ограбил ты,
Собрав своё шальное братство?
— Садись, красотка, не сердись.
Возьми, попробуй сигаретку.
А если хочешь, то кольнись,
А хочешь, дам тебе таблетку, —
Сказал цыган. — Тогда поймешь,
Откуда деньги у цыгана.
Когда в душе заноет рана,
Ко мне ужом ты приползёшь.
А ты твердишь, что беден я.
У нас все парни удалые.
Я лошадям своим, шутя,
Коронки ставлю золотые.
Нас кормят те, кто не у дел.
Но всех щедрее наркоманы.
Куда им деться? Их удел —
Опустошать свои карманы.
Они не люди. Это мразь.
Мы за людей их не считаем.
Они подонки. Эту грязь
С земли наркотою смываем.
Всё за бесценок отдают:
Ковры, серебряные ложки.
Скажи — и тут же принесут
Часы, кулоны и серёжки.
Ты дай им только героин.
Твоим рабом за дозу станут.
Я здесь их бог и господин,
А захочу — так в бездну канут.
А сколько нищих и калек
На нас работают усердно?!
За день убогий человек,
Кто просит слёзно и усердно,
Способен табор накормить!
Благословенны ваши руки.
А мы жестоки и забить
Или обречь на злые муки
Способны тех, кто убежать
От нас пытается украдкой.
Запомни, милая, дышать
И то здесь следует с оглядкой.
Не шутим мы и с детворой.
Мы их в подвалах собираем,
К себе пускаем на постой
И побираться приучаем.
Иных берем из детдомов
Обманом или же воруем.
Даем их хлеб, постель и кров,
Когда болеют, то врачуем.
Один «пастух» пасёт детей,
Другой — калек и побирушек,
Чтоб обходились без друзей,
Без вредных книг и без игрушек.
Так что не ной. Тебе скучать
Со мной, красотка, не придётся.
И не советую кричать:
На крик никто не отзовётся.
А парень твой пускай идёт…
Ему тут нечего вертеться.
Он молод. Он еще найдёт
С кем сможет в бане потереться.
— Так ты ж хотел меня купить? —
Взбесилась милая Елена. —
Что, передумал?! Удивить
Твоя цыганская измена
Способна только дурака!
Ты лгун и жаден до уродства.
А смотришь, дурень, свысока.
От твоего, кретин, юродства
Меня тошнит. Моя рука
Тебя способна уничтожить.
Но раздавить как червяка
Хочу я табор. Можно спорить
О силе ведьм или чертей,
Но ты увидишь, как собаки
Сжирают пакостных людей.
Увидишь смерть, увидишь драки.
Со мною — нечисть, сатана.
Я ведьма, я венец творенья!
Ты замахнулся на меня,
Себя обрёкши на мученья.
Я знал, что лучше помолчать.
Я знал, что гнев Елены правый,
Что табор надо наказать,
Что здесь забыт орёл двуглавый.
Но гнев её не знал границ.
Такого я не мог предвидеть.
От страха все упали ниц,
Закрыв глаза, чтобы не видеть.
На табор кинулась ордой
Вся преисподняя, вся нечисть.
Поднялся страшный рёв и вой.
Я не решался тут перечить.
К тому же ведьмы тут и там
На мётлах в воздухе кружились
И, как цыганки, матерились,
Бросая вниз какой-то хлам.
Скелеты, лязгая зубами,
Жевали печень у людей.
Но та, скользя между костями,
На землю падала кусками
Едой для пакостных червей.
Вампиры с длинными клыками,
С козлиной мордой упыри,
Ехидны с красными глазами,
С остроконечными ушами
Болот зловонных пузыри —
Всё это прыгало, скакало,
Визжало, дико хохотало
И уходило в никуда.
С ножами, вилами бежала
Чертей косматая орда,
Цыган бежавших догоняла
И тут же с чавканьем съедала,
Глоталась даже борода.
На табор бросились собаки.
Я слышал вопли, хруст костей.
Цыганам было не до драки —
Что может горсточка людей?
Таких собак не видел сроду —
Огромных черных диких псов.
Такую страшную породу
Чертям отправить на подмогу
Мог только дьявол. Дикий рёв
Стоял над табором. Кричали,
Молились, Бога призывали
Цыганки, в ужасе крестясь.
Но эта дьявольская мразь
Креста не больно-то боялась
И как хотела развлекалась,
В ночи над табором кружась.
Вампиры пили кровь барона
И вытирались рукавом.
Над ними черная ворона
Ждала свой час, чтобы крючком —
Своим огромным чёрным клювом —
Достать усопшего глаза.
Барон смотрел на нас с укором.
Катилась мутная слеза
Из глаз несчастного цыгана,
А на груди сочилась рана,
И капли капали в стакан —
Свой век заканчивал цыган.
«Ну, что молчишь? Ничто не вечно, —
Упырь барону говорил. —
Ты жил красиво и беспечно,
Наверно пакости творил.
Вот и пришлось тебе, бедняге,
Своей нас кровью напоить.
Но ты ведь щедр, ты ведь не скряга?
Ты даже можешь накормить
Собой собаку. Это больно,
Но уж тебе-то всё равно,
Коль здесь подохнуть суждено.
Собака ж будет тем довольна.
А я, пожалуй, нацежу
Еще стаканчик. Кровь прелестна.
Сейчас я вену прокушу
И станет, право же, чудесно,
Вот только клык в неё вонжу».
Цыган кричал, вампир старался.
Садист он был, видать, большой.
Я больно пнул его ногой
И закричал, чтоб убирался.
И вдруг как будто одеяло
Накрыло табор. Всё пропало:
Исчезли звуки, свет костров.
Непроницаемый покров
Окутал нас. В одно мгновенье
Исчезло ада наважденье,
А в месте с ним животный страх.
Барон с молитвой на устах
Тёр грудь, глазам своим не веря,
И, словно сонная тетеря,
Пытался что-то разглядеть.
«Тебе полезно поумнеть», —
Сказал я глупому цыгану.
Светало. Солнце возвращало
Предметам, звукам их окрас.
Шок проходил. «На этот раз, —
Елена, морщась, прошептала, —
Вас Бог помиловал, но я
Ещё попомню вам, друзья.
Тебя я, мерзость, уничтожу,
Коли твою баранью рожу
Ещё увижу где-нибудь.
Живи как мышь и не забудь
В костер отправить тотчас зелье.
А нет, так справишь новоселье
У печки где-нибудь в аду.
Ну, до свиданья, я пойду».
«Прощай, не надо „до свиданья!“ —
Барон Елене закричал. —
Спасибо. Я тебя узнал.
Ко мне во сне ты приходила.
На грудь садилась и душила.
Не приходи. Клянусь тебе…»
«Умрёшь ты скоро. Быть беде…» —
Ему Елена прокричала
И, сбросив туфли, побежала
То мокрой ласковой траве
С венком из трав на голове.
Я шел за ней и улыбался.
Я просто ею восхищался —
Своей красавицей-женой,
Её отчаянной душой.

* * *
Ничто не вечно под луной.
И это люди точно знают.
Иные даже утверждают,
Что на Земле любовный зной
Всегда сменяется зимой.
Не знал лишь я. Уж так случилось,
Что в жизни я любил одну,
И чтоб предать свою жену?
Такое мне не приходилось.
Так я и жил, и для меня
Елена всех была дороже,
И хоть я был её моложе,
Я грелся у её огня.
Но я не слеп был. То, что тает
Её любовь, я замечал.
Но я еще отлично знал,
Что ей ничто не помешает,
Раз ей захочется уйти,
Отдать свою любовь другому.
Но знал и то я, что уж к дому
Ей вновь дорогу не найти.
И всё хорошее, что было,
Исчезнет раз и навсегда,
И я не вспомню никогда,
Какие ночи мне дарила.
С обидой вместе пустота
В душе навечно поселится,
И даже ночью не приснится
Её былая красота.
Так я и жил, и ждал развязки,
Неотвратимостью томим.
Я ею был ещё любим,
Но это чувство было шатким,
Но, видит Бог, такого я
Не предсказать и не предвидеть
Не мог, что мне пришлось увидеть
Однажды дома у себя.
Елена голая лежала
В объятьях голого юнца,
И капал пот с его лица,
И тело в судорогах дрожало.
«Могла б меня предупредить, —
Сказал я взбешенной Елене. —
Ты вся лежишь в поту и пене,
А может, хочешь повторить?»
Елена молча одевалась,
Куда-то глядя в пустоту.
Я хоронил свою мечту —
Другого мне не оставалось.
И выражение лица
Елены было неприятным
И не понятным до конца.
— Ты надоел мне. Вот в чем дело, —
Сердито бросила она. —
Хочу я выпить жизнь до дна.
И как заметил — преуспела.
Мне надоело быть с тобой.
Хочу как прежде веселиться,
Хочу, чтобы другие лица
Всегда склонялись надо мной.
Тебе давно я изменяла
И по-другому — не могу.
И я, поверь, тебе не лгу,
Меня измена не терзала.
Такой я, видно, родилась,
Такой была на этом свете,
За это и была в ответе,
За это ведьмой назвалась.
А ты найди себе другую,
Но только лучше не жену,
Ещё же лучше — не одну,
Чтоб не прожить с ней жизнь впустую.
Я молча слушал. Монолог
Елены был, увы, не новость.
Когда в тебе забыта совесть,
Чего ж ещё сказать ты мог?
— Елена, мне тебя не жаль.
Свою ты участь заслужила,
Но почему меня забыла?!
Куда мне деть мою печаль? —
Сказал я, глядя на супругу,
Теперь уж бывшую жену. —
Что скажешь ты, когда ко сну
Пойдешь творить молитву Богу?
С тобой повенчаны мы им.
Так неужели ты забыла,
Какую просьбу сотворила
Ты на коленях перед ним?
Я не хотел её пугать,
Я не хотел ей делать больно,
Но видеть, как она довольна…
Как это пыткой не назвать?
Лицо Елены побледнело.
Она нахмурилась, и страх
Увидел я в её глазах,
Всё сразу в ней окаменело.
Я продолжал: «Живи одна,
Живи с другим и будь счастливой.
Одно прошу лишь: в час тоскливый
Не вспоминай с другим меня.
Живи как прежде, как умеешь,
Но вот беда, тебе опять
Придётся вскоре ведьмой стать.
Так что спеши, еще успеешь».
Но не успела. Взор погас,
Поблекла кожа, вены вздулись,
Дугой колени изогнулись
И дрожь по телу разлилась.
Что было сделать? Я молчал,
Елена, сгорбившись, сидела,
Чего ждала, чего хотела —
Я толком так и не узнал.
Она чего-то прошептала.
Я не расслышал. Поднялась,
О стул рукою оперлась,
Вдруг пошатнулась и упала.
Я подбежал. Она рыдала.
Я рядом сел, свою печаль
Мне тоже было очень жаль.
Декабрь 2000