По щучьему веленью

Поэма по мотивам одноимённой русской народной сказки

Глава первая. Щука – вкусная уха.

Вот три брата жили-были,
Мать с отцом похоронили,
Вскоре старшие женились,
Разом вдруг переменились.

Жизнь за горло стали брать,
Милость от судьбы не ждать,
Ярмарка - к богатству мост,
Гнать товар и деньги в рост.

Младший именем Емеля,
Не гордец, не пустомеля,
Как-то по-другому сшит,
Днями на печи лежит.

Царь в стране не сумасброд,
Строг, но в целом доброхот,
Всех смутьянов за ушко
И туда... на солнышко.

Хочет, чтоб как лучше было,
Против непослушных - сила,
Только сердце не поёт,
Красоты не достаёт.

Царь в стране как на войне,
Словно строгий муж жене,
Сам вдовец и ночью стонет,
Мысль его одна - о троне.

Глаз Царя всё замечает,
Взгляд Царя всех в дрожь бросает.
Одного наш Царь не может,
Хоть кричи, хоть лезь из кожи.

В девках засиделась дочь,
И Царю уже невмочь,
Ни один к ней не идёт,
Красоты не достаёт.

Жизнь - река, вперёд течёт,
Всем вопросы задаёт,
И у всех дела, заботы,
Лишь Емеле неохота.

Как-то раз, хоть стужа, холод,
Братья уезжают в город.
Ярмарка, там прибыль в рост,
И к богатству верный мост.

Жёны братьев всё хлопочут,
Над Емелею хохочут,
Что он на печи лежит,
Якобы живот болит.

Наконец, им надоело,
Отправляют братца в дело,
Кончилась вода, вот, вот,
Пусть Емеля принесёт.

Уж Емеля как брыкался,
Не прошло, как ни старался.
В руки он топор берёт,
Ведра в санки и идёт.

На реке Емеля сонно,
Словно на плечах гирь тонна,
Тяжко лёд колол, рубил
И топорик утопил.

В проруби вода блестит,
Рядом дуралей сидит,
Смотрит в воду, будто ждёт,
Что топор сейчас всплывёт.

Вдруг топор и впрямь всплывает!..
Знает кто, кто угадает,
Хвать его, что ж, впредь наука,
Но в руке Емели… щука.

Щука – вкусная уха,
Милость к щуке – чепуха,
Когда цель одна – поесть,
Но всегда ль резон в том есть?..

Щука чешуёй горит,
Глазом смотрит, говорит:

«Щука – вкусная уха,
Милость к щуке – чепуха,
Хочется всегда поесть,
Только счастье можно съесть».

Стало явно веселее,
Щука говорить умеет.
Всё же, милосердье к щуке -
В жизни нет такой науки.

Рад Емеля, что уха,
Остальное – чепуха.
«Помолчи, чудная щука,
На уху пойдешь без звука».

Щука – вкусная уха,
Милость к щуке – чепуха,
Когда цель одна – поесть,
Но всегда ль резон в том есть?

Щука чешуёй горит,
Глазом смотрит, говорит:

«Отпусти меня, Емеля,
Мои детки не поели,
Не могу я их забыть,
Деток надо покормить».

Глазом вбок Емеля косит,
Щуке важно произносит:
«Щука, брось, знай свой удел,
Кто поймал тебя, тот съел».

Чешуя огнём горит,
Щука грустно говорит:

«Я, Емеля, не уха,
Съесть меня, вот чепуха.
То, что говорю, я знаю,
Отпусти, я умоляю».

Щуку стало жалко вдруг,
Щуке стал Емеля друг,
Бросил в прорубь, что за горе,
Щуку отпустил на волю.

Щука, глядь, не уплывает,
Чешуёй в воде сверкает,
Глаз как изумруд горит,
Благодарно говорит:

«Думают, что ты простак,
Нет, дружок, ты не дурак,
И тебе всё нипочём,
Скоро будешь ты царём».

А Емеля отвечает:
«Ничего не понимаю».
Чешуя огнём горит,
Щука тихо говорит:

«Если вдруг идёт всё плохо,
Ты скажи тогда со вздохом:

«Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха.
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью!».

Я узнаю твою волю,
Дальше все сама устрою».
И хвостом легко вильнула,
В глубину вмиг ускользнула.

Наш Емеля чешет лоб:
«Нет, я, правда, остолоп».
Горестно рукой махает
И с усмешкой повторяет:

«Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Вдруг из проруби топор,
Ловок, быстр, остёр и скор,
Деловито вылетает,
Лишний лёд с краёв срубает.

Деревянные ушаты
В воду, прыг, как лягушата,
Себя сами наполняют,
На тропинку вылезают.

И бочком, бочком, бочком
По тропе домой рядком,
А Емеля вслед идёт,
В ус не дует и поёт:

«Щука – верная уха,
Милость к щуке – чепуха,
В лужу только бы не сесть,
Счастье бы своё не съесть».

А в селе народ толпится,
На Емелюшку дивится,
Бабы, мужики, девицы,
Явь, иль это всё им снится!

Вёдра в избу прошагали
И на лавку дружно встали.
Есть вода, и жёны рады,
Печь – Емелина награда.

Глава вторая. Ждут Емелю сани в лес.

Жёны дальше всё хлопочут,
Над Емелею хохочут,
Что он на печи лежит,
Жалуется, бок болит.

Скоро снова надоело,
Отправляют братца в дело.
На боку лежать доколе,
Чурбаки пусть живо колет.

Уж Емеля как брыкался,
Не прошло, как ни старался.
Жён ругая, он ворчит
И себе под нос бурчит:

«Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Вдруг, звеня, летит топор,
Вылетает он во двор,
Чурбаки проворно колет,
Ловок и самодоволен.

А поленья с интересом
В дом идут и в печку лезут.
Есть огонь, и жёны рады,
Печь – Емелина отрада.

Щука – вкусная уха,
Милость к щуке – чепуха,
В лужу только бы не сесть,
Счастье бы своё не съесть.

А невестки всё хлопочут,
Над Емелею хохочут,
Что он на печи лежит,
Как медведь в берлоге спит.

Деверя лень надоела,
Отправляют его в дело.
Вон, закончились дрова,
Нарубить в лесу, раз, два!

Уж Емеля как брыкался,
Не прошло, как ни старался.
Делать нечего, берёт
Вервь, топор, тулуп, идёт,

В сани во дворе садится
И как будто бы глумится:
«Бабы, что-то вы забыли,
Чай, ворота не открыли».

А невестки враз хохочут:
«Ах, Емелюшка, дружочек,
Видно ты и впрямь дурак,
Лошадь в сани не запряг».

Наш Емеля чешет лоб:
«Да, и впрямь я остолоп».
Жён ругая, он ворчит
И себе под нос бурчит:

«Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Сани с места вдруг слетают
И ворота выбивают.
Жёны разом рты раскрыли,
А саней следы простыли.

Нет коня, и нет коровы,
Щуки лишь простое слово,
Сани ходко мчат вперёд,
Силища в них так и прёт!

Глава третья. Чудаков не любит город.

Снега пыль летит за ворот,
И въезжают сани в город,
Ярмарка вовсю поёт,
Торг по городу идёт.

А народ вокруг толпится,
На Емелюшку дивится.
Чудо, сон, дурь, прихоть, одурь,
Едут сани-самоходы!

Думали бегом погнаться,
Да куда там, не угнаться,
Но Царя на страже слуги,
Их кругом живот упругий.

На дороге Старшина,
Бляха издали видна.
«Стой!» – Емеле он кричит,
Снег ему в лицо летит.

Старшина хватает сани,
В сторону его бросает,
Сани дальше мчат вперёд,
Силища в них так и прёт.

Новая зверей порода,
Вдаль мчат сани-самоходы,
Старшина в снегу застыл,
А Емели след простыл.

В лес Емеля прибывает,
Смотрит в чащу и зевает,
Слуг ругая, он ворчит
И себе под нос бурчит:

«Щука, вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью…

Что ж, пока дрова рублю,
У саней я подремлю».

У саней Емеля дремлет,
А топор приказу внемлет,
Рубит лес, и чурки сами
Торопливо лезут в сани.

Ах, топор всегда готов,
Ловок он, остёр, суров,
Ему явно не до снов,
Сани ломятся от дров.

Здесь Емеля наш проснулся,
Встал и к топору пригнулся:

«Грубость никого не красит,
А дубина отдубасит
Тех, кто мир не уважает,
Силою дела решает.

Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Молвил, выпрямил он спину,
А топор срубил дубину.
Есть дубы, и есть дубина,
Не тростина, хворостина.

Наш Емеля мчит домой,
Город снова за горой,
На дороге Старшина,
Бляха за версту видна.

Царские не дремлют слуги,
Поперек пути упругий
Строп вдруг сани стопорит,
И ездок в сугроб летит.

Слуг ругая, он кричит,
А себе под нос бурчит:
«Грубость никого не красит,
А дубина отдубасит,

Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Грубость никого не красит,
Но дубина слуг дубасит.
Слуги царские завыли,
Строп из рук вмиг отпустили.

Врассыпную мигом прочь,
Бьёт дубина, им невмочь.
Наш Емеля лезет в сани:
«Братцы, виноваты сами».

Старшина хватает сани,
В сторону его бросает,
Сани ходко мчат вперёд,
Силища в них так и прёт!

Старшина вопит, кричит,
Каблуком о снег стучит:
«Что за дурень, идиот,
Остолоп и обормот!»

Крик - не пение свирели,
Здесь и братья подоспели,
Старшине шепнуть успели:
«Младший наш, дурак Емеля».

На санях во двор влетает,
В избу братец наш шагает,
Есть дрова, и жёны рады,
Печь – Емелина награда.

Старшина вдруг в избу входит:
«Это кто здесь колобродит,
За дровами ездит к лесу.
Вот он, бунтовщик, повеса!»

У невесток рты раскрылись,
Жёны тихо испарились.

Дурень на печи зевает,
Ногу на ногу кидает,
Ничего знать не желает,
Сонно гостю отвечает:

«Заходи, друг Воеводы.
Хочешь сани-самоходы,
Вот, бери, топор в придачу
Забирай, не надо сдачи».

Бляхой Старшина блестит
И, как раненый, вопит:

«Остолоп! Ты что, простыл?
Нет, здоров? Чего ж забыл,
Перед кем, холоп, лежишь
И кому, дурак, дерзишь!

Вроде трезв, не пил ты бражку,
Дам урок и в каталажку
Брошу я тебя не зря,
Там полюбишь ты Царя».

Дурня за вихор берёт
И пощёчину даёт.

Лес, дубы вдруг вспоминая,
Себе словом помогая,
Наш Емелюшка ворчит,
Тихо шёпотом бурчит:

«Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Грохот, утварь кувырком,
Скатерть, занавески в ком,
Под ударами дубины
Задрожал листом осины

Бедный, бедный Старшина,
Бляха сбита, не видна,
И дубиною обломан,
Выкатился прочь из дома.

А Емеля наш зевает
И лениво восклицает:
«Сладко на печи лежать,
Надо бы чуток поспать».

Глава четвертая. Царь не дремлет.

Во дворец пришли вдруг слухи,
Что опора трона, – слуги, -
Проглядели бунтаря,
Опозорили Царя.

Вот ещё Царю забота,
Не сумели идиота
Приобщить к Царя щедротам.
Где стрельцов лихая рота?

Слуги где, где Воевода,
Хочет Царь, его охота
Царствует и побеждает,
Все, кто против, исчезают.

Будет в доме каждый пёс
Есть с утра один овёс,
Кони кости будут враз
Грызть, коли Царя указ.

Свет прекрасного топаза,
Сила царского указа.
Кто чудит, опасный разум,
Головой ответит сразу.

Старшина и Воевода
Берегут народ от сброда,
Кто дерзит и нарушает,
Голова тому мешает.

Батюшка наш царь серчает,
Желчно головой качает,
Всё вопросы задаёт,
И никак он не поймёт.

«Слушай, кто у нас здесь царь,
Власть, свобода, государь?
Кто у нас здесь воевода, -
Страж от бунта и от сброда?»

Глазом Воевода косит
И Царя тихонько просит:
«Удивление народу,
Мчатся сани-самоходы,

Дурень в них, смеётся странно,
Что он хочет, ой, туманно,
Лучше, если мы без песен
Тихо дурака повесим».

Глаз Царя всё замечает,
Взгляд Царя всех в дрожь бросает,
Бородой вдруг он качает,
Воеводе отвечает:

«Хоть растёшь в моих глазах,
Вижу, что один лишь страх
В воздухе кругом витает,
Красоты нам не хватает».

«Что ж, царь-батюшка, тогда,
Дело - мелочь, ерунда,
Сани-самоходы взять
И дубину отобрать».

Царь серчает не на шутку,
Тихо говорит, но жутко:
«Напряги свой ум дебелый,
Сперва думай, затем делай!

Сила я, но страх терзает,
Красота нам изменяет,
Дурня жду я во дворец,
Сладостей готовь ларец.

С дурнем сладко говорить
И вином его поить.
Не забудь, секрет узнай,
Если понял, выполняй».

И к Емеле Воевода,
Вот же хитрая порода,
Чин по чину приезжает,
Воз подарков выгружает.

Глазом с хитрецою косит,
Сладко Емельяна просит:
«Эх, дружище, как заря,
Ты для нашего царя,

Сладости тебе привёз
От него, глянь, целый воз,
Сладостей корабль-корвет,
Ждёт тебя царь на обед».

Отказать не мог Емеля
Сладким Воеводы трелям.
Сапоги, кафтан, кушак,
Вмиг растаяла душа.

На печи дурак зевает,
Мух на потолке считает,
Жмурит глаз, как будто спит,
Вдруг лениво говорит:

«На санях мне неохота.
Ладно, не твоя забота.
Первым едешь вперед ты,
Следом я явлюсь как штык».

Гость плечами пожимает
И послушно уезжает,
А Емеля, сонный словно,
Говорит простое слово:

«Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Вдруг печь, лечь-не-встать, дрожит,
Страшно брёвен сруб трещит,
Избы стенка отпадает,
Печь на волю выезжает.

На печи Емеля мчится,
Снега пыль за ним клубится,
Все село стоит, дивится,
Бабы, мужики, девицы.

Хороша печь, лечь-не-встать,
И Емелюшке под стать,
Снег глубокий, не беда,
Лёд, овраги - ерунда.

Город, улицы, народ
Замер вдруг, разинув рот,
Печь с трубою монстром прёт,
Всё снесет, везде пройдёт.

Во дворец дурак въезжает,
Слуги гостя принимают,
С печки сводят, наряжают,
Любят, ценят, восхваляют:

«Ты, Емеля, фаворит,
По тебе душа болит,
Ешь, пей вволю, наслаждайся,
В славе, роскоши купайся».

Воевода постарался,
Взял язык да развязался,
Не под пыткой и не битый
Сам Емеля тайну выдал:

«Ничего я не могу,
Плюнуть лень в лицо врагу,
Но заветное есть слово,
Говоришь, раз, и готово.

Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Наш Емеля захмелел,
Много говорить хотел,
И, раскрыв рот, с кружкой встал,
Но бревном под стол упал.

А когда проснулся вдруг,
Сырость, темнота вокруг.
Вместо торта камень лысый,
Вместо слуг одни лишь крысы.

Где изба, родная печь,
Холодно, не встать, не лечь.
Камень сыростью терзает,
Наш Емеля угасает.

Глава пятая. Казнь.

Воевода - на доклад:
«Так, мол, государь, и так,
Можем быть теперь с ним строже,
Сам он ничего не может,

Всё, что хочет, вытворяет,
Потому что вспоминает
Странное, крутое слово,
Говорит, раз, и готово.

Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Глаз Царя огнём играет,
Взгляд Царя в озноб бросает:

«Дурень наш не так-то прост,
Камни, жемчуг, деньги в рост.
Воплотит любой каприз,
Он опасен, вот сюрприз».

Воеводе стало легче,
Он Царю на ухо шепчет:

«Как-то он смеётся странно,
Мысль его течет туманно,
Лучше, если мы без песен
Тихо дурака повесим».

Глаз Царя всё замечает,
Ум Царя во все вникает,
Головой он вдруг качает,
Воеводе отвечает:

«Хоть растёшь в моих глазах,
Но кругом один лишь страх
Странным образом витает,
Красоты нам не хватает».

Воевода вмиг сникает,
Царь спокойно продолжает:
«Чан огромный вскипятить
И Емелю в нём сварить.

Он - дурак, умишком хилый,
Скажем мы ему: «Друг милый,
Чистым, свежим надо быть,
Мы хотим тебя помыть».

Воевода исчезает,
Волю свыше исполняет,
Чан готов, и пар идёт,
Царь у чана, ласков, ждёт.

И палач берёт за ворот,
Страх жесток, как злобный ворог,
Но Емеля не боится,
Предстоит всего лишь мыться.

Терем царский, в нём окно,
Дочь Царя, так суждено,
Глянула вниз через клеть,
Казнь решила посмотреть.

Царь дочь в тереме держал,
Вид её слегка пугал,
Вся в прыщах, косые брови,
Нос и подбородок вровень.

Взгляд Емеля поднимает,
И сочувствие терзает.
Может, вид её пугает,
Только он вдруг понимает,

Луч красы в ней есть, но скрыт,
Красота Царевны спит.
Луч красы покрыт коростой,
Надо сбить коросту просто.

Наш Емеля вдруг решает,
Снова Щуку вспоминает:
«Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью…»

Дочка вдруг к Царю спешит,
Так бежит, что чан дрожит.
Царский жезл - не мух ловить,
Казнь велит остановить.

Дочь Царя была ужасна,
Стала вдруг она прекрасна,
Всё по щучьему веленью
И Емелину хотенью.

Дочка на коленях просит:
«Папа, наш палач не бросит
Милого в кипящий чан,
Не позволю, не отдам».

«Что с тобою вдруг случилось?
Дочка, как ты изменилась!
Красота, мне и не снилось».
«Батюшка, да я влюбилась».

Глазик Царь слегка прикрыл:
«Кто, Емеля тебе мил?»
«Папа, да! Убрать вон чан,
Я Емелю не отдам».

Истуканом Царь застыл:
«Дура ты, и ум твой хил».
Дочь вдруг хмурит бровь капризно:
«Дайте мне Емелю быстро».

Царь серчает не на шутку
И вопит надсадно, жутко:

«Кто, Емеля тебе милый,
Враг Отечества постылый!..
Будь царевной мудрой, дочка,
В чан Емелюшку… и точка».

Воевода спину гнёт,
На ухо Царю поёт:

«Батюшка, всё очень странно,
Чудно, призрачно, туманно.
Лучше, если мы немедля
Дурака засунем в петлю».

Глаз Царя всё замечает,
Мысль Царя вдруг осеняет,
Головою он качает,
Воеводе отвечает:

«Падаешь в моих глазах,
Вижу я, один лишь страх
Во дворце у нас витает,
Красоты нам не хватает.

Дочь свою холю, люблю,
Потому не потерплю,
Чтобы милая страдала,
Горе, не дай бог, узнала.

Я есть свет, но страх витает,
Красоты нам не хватает.
Посему, какое горе,
Дурня с дочкой бросить в море».

Вмиг Емелю оглушают
И с Царевной помещают
В бочку, крышкой закрывают
И на волю волн бросают.

Глава шестая. Не исполнит злое Щука.

В море волны, бочка скачет,
В ней Царевна горько плачет:
«Я судьбы иной хотела,
Что отец со мною сделал!»

Качку волн не переносит
И Емелю тихо просит:
«Счастье скользкое как ртуть,
Сделай, милый, что-нибудь».

Емельян лежит, зевает,
Ногу на ногу кидает,
Не кричит и не вопит,
Слово тихо говорит:

«Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Бочку вдруг волною сносит
И на пляж морской выносит.

Во дворце сегодня праздник,
Сгинул в море шут-проказник,
Чтобы дочку возвратить,
Надо слово говорить:

«Щука вовсе не уха,
Не слепа и не глуха,
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью».

Царь кричал и надрывался,
Он охрип, вот как старался.
Дочь и все богатства мира
Во дворец хотел Царь живо.

Не исполнит злое Щука,
Будет впредь нам всем наука,
Слово верное идёт
К тем, кто правдою живёт.

Где стрельцов лихая рота,
Слуги где, где Воевода,
Пеною Царь изошёл,
Но на зов никто не шёл.

…Брег пустынный, ни души,
И Царевна от души
Плачет горько и навзрыд,
Плача, громко говорит:

«Ах, Емелюшка, пропали,
Беды в когти крепко взяли,
Не поесть здесь, не попить,
Как же, милый, будем жить?..

Думала, тебя люблю,
Всё пройду и всё стерплю,
Если надо, пострадаю,
Горе, коли так, узнаю».

А Емелюшка свистит,
Развалился и лежит
На песке, как на печи,
Тихо ей в ответ ворчит:

«Брось, когда вдруг горе тенью,
Не забудь, что есть везенье.
Эх, по щучьему веленью
Да по моему хотенью!»

Глава седьмая. Царь и Самозванец.

Воевода появился,
Царь наш своего добился,
Воеводе приказал,
Чтоб он бочку отыскал.

Отыскать в волнах и пене
Бочку, что иголку в сене.
Делать нечего, вперёд
Воеводин струг плывёт.

Старшина и Воевода -
Куклы одного завода.
Есть Царя приказ? Вперёд!
Всех, кто против, плаха ждёт.

Старшина, с ним два стрельца,
Бочка доброго винца,
Струг под парусом летит,
Море впереди кипит.

Справа полоса земли,
Все владенья обошли,
Как ни бились, не сумели
Отыскать следы Емели.

Вдруг на берегу сверкает,
Крыша золотом играет,
Стены – чистый изумруд,
Весь искрится как салют,

Жемчуга, топаз, рубины,
Вырос здесь чудесный, дивный,
Как подарочный ларец,
Удивительный дворец!

Кружку Старшина роняет,
Ничего не понимает.
Струг летит домой, назад,
Срочно, живо на доклад.

Вышел из себя Царь жутко,
Разозлился не на шутку,
Голос повышает круто,
Смотрит с ненавистью, люто:

«Как посмел? Вор-самозванец
На углях исполнит танец.
Пушки, ядра подогнать
И дворец с землёй сровнять.

Я есть Царь, но страх витает,
Красоты, жаль, не хватает.
Вора штурмом взять именье,
Самозванца – в подземелье!»

Старшина и Воевода,
Куклы одного завода.
Есть Царя приказ? Вперёд!
Всех, кто против, горе ждёт.

…Пушки дружно дают залп,
Рушится центральный зал.
Залп второй крыльцо сметает,
Красота дворца сникает.

Воевода грозен, лют:
«Дайте-ка ещё салют,
Пусть узнает негодяй,
Что есть ад и что есть рай».

С дымом пушек, злобы ядом
Бьют, летят большие ядра.
Вдруг… на месте замирают
И обратно улетают!

Чудо, точно попадают,
В стволы пушек залетают,
Пушкари все, кто куда,
Пушки рвутся, вот беда.

Самозванец вдруг выходит,
Он красив, очами водит:
«Кто здесь страшен, кто здесь лют,
Кто устроил здесь салют?»

Старшина кричит натужно,
Бьют стрельцы из ружей дружно,
Пули роем вылетают,
К Самозванцу прилетают.

С дымом ружей, злобы ядом
Пули прилетают градом,
Вдруг… на месте замирают
И обратно улетают!

Чудо, точно попадают,
В стволы ружей залетают,
Ружья рвутся, вот беда,
И стрельцы все, кто куда!

Дым от ружей, пушек тает,
Войско мигом исчезает,
Кто здесь страшен, кто здесь лют,
Кто устроил здесь салют?..

Глава восьмая. Щукина премудрость.

Войско где, где Воевода,
Вот трусливая порода,
Царь, узнав о пораженьи,
Впал в ужасное сомненье.

Кто же этот Самозванец,
Кто теперь на углях танец
Будет в страхе исполнять?
Выход лишь один – бежать!

Но дворца закрыты двери,
Разве можно слугам верить,
В зале молодец стоит,
Весело Царю кричит:

«Батюшка, иди, не бойся,
Вот вода, иди, умойся,
Все свои, здесь нет чужих,
Ждём, встречай гостей родных».

Царь опасливо выходит,
Смотрит, косо глазом водит:
«Ничего не понимаю,
Кто ты, князь? Тебя не знаю».

Самозванец говорит:
«Царь, судьба благоволит,
В правду я как в бога верю,
Узнаёшь врага Емелю?»

Добрый молодец стоит,
Светел лик, и взгляд горит,
Княжеский наряд на нём,
Не узнать Емелю в нём.

«Здравствуй, Царь, власть и свобода,
Хочешь сани-самоходы?
Ещё печь даю в придачу,
Забирай, не надо сдачи».

Царь смеётся, Царь хохочет,
Ухо дернуть себе хочет:

«Не могу тебя узнать,
Печь была тебе под стать,
Лень – прекрасная забота
Да сплошная неохота».

А Емеля не серчает
И спокойно отвечает:

«Всё прошло, как дым исчезло,
И Отечеству я честно
Рад служить, полезным быть,
Сделал всё, чтоб лень забыть».

Царь смеётся, Царь хохочет,
Ухо дёрнуть себе хочет,
Пятна на лице и тени,
Падает Царь на колени:

«В страхе я и света мало,
Красоты не доставало.
Ты избавил нас, Емеля,
От злодейского похмелья,

Я исправиться хочу,
Я тебя озолочу!
Ослабел я, дряхлый стал,
Видно, царствовать устал.

Ты теперь наш Государь,
В жёны дочь даю, ты – царь,
Плачу и благодарю,
Гимн тебе, свет наш, пою».

Батюшку здесь поднимает,
По-сыновьи обнимает
Наш Емеля, не корит,
С сердцем, с чувством говорит:

«Сами мы порой не знаем,
Зло какое вытворяем,
Страхом движимы бываем,
Свет неверно понимаем.

Помогла понять мне Щука,
Добрая ее наука,
Щука вовсе не уха,
К состраданью не глуха.

Не исполнит злое Щука,
Красота тому порука,
Слово щукино идёт
К тем, кто правдою живёт.

Ты желал чужое взять,
Всех, как липку ободрать,
Зла желать, вот чепуха,
Лучше уж тогда уха».

Новый царь на трон восходит,
С ним жена, очами водит,
Вера, сердца высота,
Царственная красота.

Щука, вкусная уха,
Милость к щуке - чепуха,
Но… по щучьему веленью
И по моему хотенью.

20 марта 2015 года