Эпистолярий и доклад в Крыму

 Волошинские чтения весной 2013 года в Коктебеле
 
Уважаемая Наталия Михайловна!
 
С Новым годом Вас и всех новокиммерийцев !
Пусть 2014 год окажется длинным и принесёт Вам ещё больше энергии и красоты.
 
нимб новой хвои:
увидела себя вдруг
и просветлела
 
Прилагаю исправленный текст майского сообщения.
 
З. Вайман


Уважаемая Наталия Михайловна!
 
С Новым cтарым годом всех, кто придерживается православного календаря!

Феодосия...
сказка-церковь восходит
в малиновый звон
 
Прилагаю окончательный текст майского сообщения, надеюсь, без досадных огрехов.
 
З. Вайман
 
 
Дорогие волошинцы!
 
С Новым старым годом!

Новый старый год...
Ох, как быстро стареет
новый Новый год!

Прилагаю окончательный текст майского сообщения, который я выслал уже Наталии Михайловне Мирошниченко.
 
З.Вайман
 
Макс Волошин и хайкай

(Японность некоторых текстов и живописных экранов кисти Максимилиана Волошина)
 
«Возлюби просторы мгновенья...»
 
Сквозь серебристые туманы
Лилово-дымчатые планы
С японской лягут простотой

Этот эпиграф и строфа, похожая на хокку-сясэй (зарисовка), подталкивает нас увидеть и взвесить озападненность М.А. Волошина как восточноевропейца Серебряного века. В то звонкое время и французские, и британские, и испанские писатели и художники были очарованы искусством хайкай (японские гравюры-хайга, минималистская поэзия хокку, или хайку и сэнрю, а также и рэнку-коллективная игра ассоциаций с темами-маэку). Российские поэты в трансформирующейся империи были, как почти всегда, подвержены веяниям из «хороших стран». В данном случае, веяниям с Дальнего Востока, долетавшими, однако, с нормандско-норманского Запада
Флюгерность З. Гиппиус, А. Белого, К. Бальмонта и других культуртрегеров и талантов прослеживается легко. Да и вообще, согласно Стравинскому, ежели твой стиль узнают, то это плохо. Царить в творчестве должно «постоянное обновление».
Валерий Брюсов устроил день хайкай в своём расписании зачинов в направляемой им поэзии.
Николай Гумилёв в своих изысках сподобился черкнуть хокку.
И Ариадна Эфрон легко выдохнула превосходный образец амальгамы хокку и классической русской версификации:
 
корни сплелись
ветви сплелись
лес любви.
 
Согласно В. Г. Белинскому “Вся русская литература—
это пересадок” (1).
Но не надо тушеваться. Ученик может превзойти учителя.
(Японские мастеровые—прекрасный пример; их технологии стоят зачастую выше, чем соответствующие предтечи, сработанные умельцами в нордической Европе и Cеверной Америке.)
Необходимо напомнить, что «большое влияние на становление Волошина-художника оказало знакомство с работами классиков японской гравюры—Утамаро и Хокусаи, с чьими произведениями Волошин познакомился, работая в парижской Национальной библиотеке, в Галерее эстампов» (2).
Та же объёмистая книга Геннадия Пархоменко может послужить нам и в нескончаемом дискурсе, посвящённом попыткам как-то определить жанр хайку. Этим занимаются авторы, редакторы и критики, окопавшиеся в перелесках минималистской поэзии и на лугах коротких сентенций и афоризмов. И это не только перетягивание каната; происходят самые настоящие войнушки хайкушек на полях прививаемого жанра.
Я хочу подключить прозорливость Волошина к сегодняшнему состоянию дел в интерконтинентальном жанре хайкай.
В 1910 году в альманахе Аполлон Максимилиан Волошин приводит творческий принцип Анри де Ренье —"воссоздать, обессмертить в себе самом и вне себя убегающие мгновения" (2). Вот так так, ведь это и есть одно из определений традиционного хокку, так называемый "момент хайку" и на русском, и на французском, и на английском. У Волошина "сам принцип художественного закрепления текущего мгновения, выхваченного из калейдоскопа жизни, восходит к эстетическим основам импрессионизма.” Однако в большей степени Максимилиана привлекает "логический переход от импрессионизма к символизму; впечатление одно говорит о внутренней природе нашего «я». Мир, опрозраченный сознанием человеческого «я», становится одним символом". Вот как широко и глубинно понимает Макс Волошин символизм: «Быть символистом—значит, в обыденном явлении жизни провидеть вечное, провидеть одно  из проявлений музыкальной гармонии мира.»
Господа-товарищи, а ведь это и есть интеграл сильного хокку, которое не так легко поймать и изящно зафиксировать.
"Здесь лишь одна дорога—от преходящего к вечному ", постулирует Макс (2).
Разберём, в качестве примера, самое знаменитое хокку (на английском существует более ста переводов его, на русском—уже дюжина, на иврите—пять-шесть).
 
старый пруд
лягушка сигает в него
вот и всплеск
 
Всё преходящее для поэта (в данном случае, для старояпонского хайдзина Басё) есть напоминание, а все обыденные реальности будничной жизни, просветлённые напоминанием, становятся символами.
Закреплённый момент прыжка, согласно бодлеровскому «лесу символов», переводит материальность и неповторимость поступка ляги в «смутное и противоречивое единство» невидимого мира. Синестезия этой трансформации является в двух ипостасях. Для японцев—созвучие слов «лягушка» и «возвращение», тишина космоса и другие аллюзии, для евразийцев—отражение доставшейся нам странной Вселенной, в старении и случайности которой мы участвуем—по мере удачи— в течение отведённой каждому из нас наносекунды.
И Волошин чеканит: "Поэтому, по существу своему символизм ясен и прозрачен и, если он является иногда запутанным, тёмным, то это не вина символизма, а вина либо плохого поэта, либо невнимательного читателя" (2).
Вот и в хорошем хокку есть не только новое наблюдение природы, но и, непременно, философия:

...местом старой бойни,
сокрытым чащею
разросшихся цветов (3).
 
Эта короткая распечатка перекликается с классической словесностью далёкого Япан-острова:
 
Летние травы—
это всё, что осталось от грёз
воинов павших                                                        (4).
 
В то же время Волошин убеждён, что “символизм неизбежно зиждется на реализме и не может существовать без опоры на него”.
Сам Максимилиан Александрович Волошин в анкете начала 20-х годов указывал свой род занятий как «художник», хотя и его тогдашний круг, и мы, благодарные потомки, ценим его не в меньшей, если не в большей степени, как художника слова (5). На одном из сайтов виртуально висит оценка «А его акварельные пейзажи похожи на строгие и точные стихи» (6).
И, на самом деле, наш коктебельский гуру преуспел не только в сопредельных искусствах, но и на их границах, и в общих сферах влияния. Его строки конгруэнтно проступают—явно и неявно— на сильно витражированных видах как бы нашего мира, оволошиненного уникальной камерой-обскурой Макса (зачастую, это версии контуров Карадага и его окрестностей, переходящих в степь по дороге к Киммериону).
Согласно книге Г. Ф. Пархоменко, Максимилиан Волошин подчёркивал, что его стихи на акварелях не являются названиями изображений. В своём письме к Ю. Л. Оболенской, Волошин писал: «Возникающий стих вовсе не описывает видимый пейзаж, но загорается от него... Здесь главное стих, акварель служит только музыкальным аккомпанементом... Я очень против параллелизма искусств... Надо искать симфонического, а не унисонного сочетания».
В Государственном музее литературы (Москва) есть его невыцветающий зелёно-синий залив с серо-чёрными цепями холмов и гор под пенным небом— дар Юлии Леонидовне Оболенской в 1928 году. "...И горький дух полыни и горечь волн— останутся во мне..." Мы не видим степных трав на этой акварели, как можно было бы предположить. Нет повтора визуального образа и «речёвки» как это практикуется во многих изданиях детских книг, в индустрии поздравительных открыток и во многих подражаниях хайга и на Западе, и на Балканах, и в России.
Более удачный пример находится в феодосийской галерее Айвазовского— "Наш путь ведёт к божницам Персефоны". Храмы, жертвенники или aлтари не просматриваются на этой двумерной, нет, трёхмерной, феерии склонов, скал и бухт. Графологическая надпись придаёт этой квази-хайга нашего выдающегося синтезатора четырёхмерность, ведь путь—это и ускоряющееся время.
Волошин сумел намного раньше японских и европейских мастеров и критиков дать наиважнейшее уточнение жанру хайга, распространяемому элитарной когортой каллиграфистов, рисовальщиков, виртуозов кисти и фотографов в Японии, России, Украине, Румынии и англо-германских странах (7).
Надо здесь упомянуть всё же, что многие хайга (то есть комбинации пейзажей и почерка) Волошина, представленные в роскошной книге о Феодосии, носят отпечаток буквального соответствия текста и деталей пейзажа (8).
Например, строка "крутые завитки облаков" на одной из иллюстраций «объяснена» тугими изгибами на пугающем небе пейзажа кисти раннего Максимилиана. Выбор составителей, возможно, диктовался линией наименьшего сопротивления читающей публики; нужны некоторые усилия, чтобы вчитаться и донести кредо Волошина.
Сам Макс Волошин не сразу пришёл к идее многомерного произведения, включающего картину с начертанной на ней же фразой или цитатой, аппроксимирующей лаконичность хокку или маэку.
C наступлением велеречивого периода панорамных поэм, волошинские вкраплённые хайку пропадают, оставляя лишь отдельные сцинтиллы послесвечения:
 
маслины и сады,
и лилии
убогой Галилеи

     (17 слогов, хайку с нарочито выделенным словом).
 
В 2000 году, в результате исследования хайковости (хокковости) множества текстов—и на английском, и на русском—мне показалось полезным установить критерий: «Чем более знаменит автор, тем больше в его строках хайковых единиц» (9, 10).
Есть и исключения, но они подтверждают правило.
Для повышения читабельности, сопереживания и сопутствующей известности пиитам нужна природа, времена года и стыки стихий.
Интересно отметить, что существует сильная ландшафтная корреляция между сейсмически активной Японией и вулканическим Восточным Крымом (и Палестиной) с точки зрения пейзажа, древностей и эпических событий с участием мифологизированных героев. Выбор офранцуженного и слегка объяпоненного Волошина с подачи его ливонской матери пал так провиденциально на Киммерию в её фокальной части... Похожие Левант и Южная Калифорния были очень далеки от России, дальше самой Японии.
Вот квинтэссенциальные японески из стихотворений нашего немеркнущего литератора и признанного волхва (11, 12, 13):
 
Мой лёгкий путь сквозь лунные туманы
                                                     (моноку, 10 слогов)
 
Ртутный отблеск
и сиянье
Оссиановских ночей           
                    (минималистское трёхстишие, 15 слогов)
 
 Над замирающим Парижем
Плывет весна...
и не весна.    
             Весна, 1915 г. ( фраза а ля хокку, 17 слогов)
 
вьёмся
солнечной пылью повиты
над огнём золотого цветка
(размеренные строки со стратегическими хайковыми паузами, 19 слогов)
 
Нам не ступать по синим лунным льнам
(моноку, 10 слогов).

Очень хайковый сонет «Полдень» дарит нам классическую картинку—сясэй о шести-семи-шести слогах:
 
Белеет молочай.
Пласты размытой глины
Искрятся грифелем    

А вот разбивка известнейшего предложения Макса на 4-6-4 гласных звука, свойственные англохайку-англосэнрю:
 
Войди, мой гость,
стряхни житейский прах
и плесень дум
 
Как же нам объяснить почти полное отсутствие юмористических сэнрю у Волошина?
Ох, и серьёзен он был! Да и время было увы-и-аховое...
B рифмованных же экспромптах всё же проскальзывают шутливый настрой и добрая улыбка.
И есть сарказм в некоторых вырывах типа сэнрю—например, в этих пятнадцати (5-5-5) слогах из стихотворения «Дом поэта»:
 
—с Екатерины—
мы вытоптали
мусульманский рай
 
Подобно фракталам, короткие сентенции дают представление о всём волошинском наследии, входящем в гипертекст русской литературы:
 
И мысль росла,
лепилась и ваялась
по складкам гор
 
восход луны
встречали чаек клики...
а я тонул
 
Бог с ней, с политикой,
давайте читать друг другу
стихи!
 
Силлабо-тонические вырывы легко вплавляются в рэнку, то есть в коллективную секвенцию типа буримэ:
 
бесконечная грусть увяданья
осенних и медных тонов
 
и это горькое величье
весенней вспаханной межи
 
из камней низкая ограда,
быльём поросшая межа.
 
Нижеследующие двустрочия похожи на маэку, или темы в японских хайкай; они же некотором роде манифесты минимализма, буддизма и любви, сформулированные киммерийским мыслителем и хлебосольным опекуном:
 
Что остаётся от прошлого,
<...> мелкие детали, подробности
 
а мелкие детали, подробности <...>
в них следует искать самого ценного
 
отдельные блики и точки
<...> всегда <...> единый центр
 
только противник в борьбе
может быть истинным другом
 
и буду ждать, и буду верить
тобой не сказанным словам.
 
В поле японских кратких стихотворных форм может вписаться и это вычленение:
 
всё бытие
случайно и мгновенно,
явленья жизни—
беглый эпизод между двумя
безмерностями смерти
( квази-танка ).

Вот какие одностишия, двустишия, трёхстишия и пятистишия удаётся выделить из стихосложений М. Волошина.
Подражания хокку-хайку вне Японии всё больше распространяются и национализируются и во Львове, и в Донецке, и в Краснодаре, и в Софии, и в Вильнюсе...
Поистине, «культура одна у народов, а вот дикость-то разная» (14).
Наверное, когда манеры, вкусы, приёмы подавления и беспредел в глобализирующихся городах и деревнях будут напоминать поведение людей «в лучших домах Лондона и Филадельфии» и настанет эпоха глубокой конвергенции, о которой говорил сенатор Рибикофф в 1978 году в советской Москве (15).
Сингулярность—это мечта Эйнштейна, и интернациональное движение хайку способствует дружбе носителей облагораживающих и взаимодействующих языков, невзирая на остающиеся границы и препоны:
 
зной... зной эвксинский
всё ближе к вулкану, да…
дачи элиты
 
 
Постскриптум.
 
Уже после этого весеннего сообщения мне удалось обнаружить, что я не одинок во вселенной, где галактика японской поэзии пролетает сквозь соседнюю звёздную туманность МАВ. (Максимилиан Александрович Волошин продолжает участвовать в литературном процессе XXI века.)
Две исследовательницы Оксана Петриченко и Ирина Петриченко (16) совсем недавно прибыли в Токио из Киева и высказали мнение о большой разнице между цветными оттисками резных досок (и хайга с её иероглифами, соседствующими с чёрно-белыми контурами уплощённой-упрощённой Японии), и волошинскими симбиозами гекзаметров, дактилей и ямбов на каллиграфической кириллице, проступающей на его стилизованных видах как бы Крыма.
Так-то оно так, отличия суть явные, но, надо подчеркнуть, что хайговая часть моего сообщения посвящена отнюдь не старояпонским гравюрам и танцам кисти на рисовой бумаге, а современным течениям в ассимилирующемся жанре сочетаний, например, анапестов с изображениями, когда на первый план выходят комбинации рисунков в европейской манере с хокку и танка, а также фотохайга (17). Более того, некоторые японисты считают, что «четверостишия, трёхстишия и двустишия Волошина имеют немало общего с японской поэзией, с которой он знакомился [и] по «русским» пятистишиям и трёхстишиям» (18). Извлечение таких «японистых» строк способствует новому, внимательному и занимательному прочтению спектров МАВ.
 
Литература и источники:
 
1. Сайт Library/belinsky/belinsky_1846.html
2. Г. Ф. Пархоменко, “Лики творчества Максимилиана Волошина в связи с тайной его высшего «Я»”
Новартис, Москва, 2011.
3. Дом-музей Волошина в Крыму, распечатка, оставленная в его пишущей машинке, 2013.
4. Старый пруд. Поэзия хайку эпохи Эдо. Перевод с японского Александра Долина. «Гиперион», Спб, 1994.
5. Дом-музей Волошина в Крыму, экспозиция на первом этаже, 2013.
6. Сайт pomochnik-vsem.ru>flash.akvareli.swf.
7. Сагито Аихара, речь на конференции World Haiku Association, Тенри, Япония, 2005.
8. Феодосия, авторский проект Б. В.Костюковича, Черноморпресс, Симферополь, 2010.
9. З. Вайман, Прищурившись по-японски, Арион, журнал поэзии, № 1, Москва, 2001.
10. З. Вайман, Хайкумания—до и после вируса. Хайкумена, альманах поэзии хайку, выпуск 4, Российский институт культурологии, Москва, 2011.
11. М. А. Волошин, Собрание cочинений, Москва, 2009, а также, http://rupoem.ru/voloshin/all.aspx.
12. Максимилиан Волошин, Стихотворения, Советский писатель, Ленинград, 1982.
13. Джим Кэшьян, Формы грядущего (The Shape of Things to Come). Журнал Modern Haiku, аn Independent Journal of Haiku and Haiku Studies, Santa Fe, New Mexico. Volume 43.3, Autumn 2012.
14. Наум Вайман, Ханаанские хроники, роман в шести тетрадях, «Инапресс», СПб, 2000.
15. Гости столицы. Интервью на первом телевизионном канале, передача 10 ноября 1978 года, Москва, СССР.
16. Сайт Интернет часопис про культуру, kut.org.ua>books_a0019php.
17. Журнал Улитка, сайт ulitkaonline.ru, 2008-2013.
18. Елена Дьяконова, на сайте www.east-west.rsuh.ru>binary/67096_56.1236344538.
                Макс Волошин и хайкай

(Японность некоторых текстов и живописных экранов кисти Максимилиана Волошина)

                ”Возлюби просторы мгновенья...”

Сквозь серебристые туманы
Лилово-дымчатые планы
С японской лягут простотой

Эта строфа, похожая на хокку-сясэй, подталкивает нас увидеть и абсорбировать, насколько М.А. Волошин был озападненным восточноевропейцем Серебряного века. В то звонкое время французские писатели и художники были очарованы японскими гравюрами и минималистской поэзией хокку, или хайку. Российские поэты были, как почти всегда, подвержены веяниям из «хороших стран». В данном случае, веяниям с Дальнего Востока, долетавшими, однако, с Запада
Флюгерность З. Гиппиус, А. Белого, К. Бальмонта и других культуртрегеров и талантов прослеживается легко. Да и вообще, согласно Стравинскому, ежели твой стиль узнают, то это плохо. Царить в творчестве  должно «постоянное обновление».
Валерий Брюсов устроил день хайкай в своём расписании зачинов в направляемой им поэзии.
Николай Гумилёв в своих изысках сподобился черкнуть хокку.
И Ариадна Эфрон легко выдохнула превосходный образец амальгамы хокку и классической русской версификации:

корни сплелись
ветви сплелись
лес любви

Согласно В. Г. Белинскому “Вся русская литература—
это пересадок”.
Но не надо тушеваться. Ученик может превзойти учителя.
(Японские мастеровые—прекрасный пример; их технологии стоят зачастую выше, чем соответствующие предтечи в нордической Европе и Америке.)
Необходимо напомнить, что «большое влияние на становление Волошина-художника оказало знакомство с работами классиков японской гравюры—Утамаро и Хокусаи, с чьими произведениями Волошин познакомился, работая в парижской Национальной библиотеке, в Галерее эстампов.»
Это абзац из книги Пархоменко “Лики творчества Максимилиана Волошина в связи с тайной его высшего «я»” .
Та же книга может послужить нам в нескончаемом дискурсе, посвящённом попытке как-то определить жанр хайку. Этим занимаются авторы, редакторы и критики, окопавшиеся в перелесках минималистской
поэзии или же коротких сентенций и афоризмов. И это не только перетягивание каната; происходят самые настоящие войнушки-хайкушки на полях прививаемого жанра.
Я хочу подключить прозорливость Волошина к сегодняшнему состоянию дел.
В 1910 году в альманахе Аполлон Максимилиан Волошин приводит творческий принцип Анри де Ренье —"воссоздать, обессмертить в себе самом и вне себя убегающие мгновения". Вот так так, ведь это и есть одно из определений хокку, так называемый "момент хайку" и на русском, и на французском, и на английском. У Максимилиана Волошина "сам принцип художественного закрепления текущего мгновения, выхваченного из калейдоскопа жизни, восходит к эстетическим основам импрессионизма.” Однако в большей степени Максимилиана привлекает "логический переход от импрессионизма к символизму; впечатление одно говорит о внутренней природе нашего "я". Мир, опрозраченный сознанием человеческого"я", становится одним символом". Вот как широко и глубинно понимает Макс Волошин символизм: «Быть символистом—значит, в обыденном явлении жизни провидеть вечное, провидеть одно  из проявлений музыкальной гармонии мира.
Господа-товарищи, а ведь это и есть интеграл сильного хокку, которое не так легко поймать, решить и изящно зафиксировать.
"Здесь лишь одна дорога—от преходящего к вечному ", постулирует Макс.
Разберём, в качестве примера, самое-самое знаменитое хокку (на английском существует более ста переводов его, на русском—десяток, на иврите—пять-шесть).

старый пруд
лягушка сигает в него
слышится всплеск

Всё преходящее для поэта (в данном случае, для старояпонского хайдзина Басё) есть напоминание, а все обыденные реальности будничной жизни, просветлённые напоминанием, становятся символами.
Закреплённый момент прыжка, согласно бодлеровскому «лесу символов», переводит материальность и неповторимость поступка ляги в «смутное и противоречивое единство» невидимого  мира. Синестезия этой трансформации является в
двух ипостасях. Для японцев—созвучие слов «лягушка» и «возвращение», тишина космоса и другие аллюзии, для евразийцев—отражение доставшейся нам странной Вселенной, в старении и случайности которой мы участвуем в течение отведённой каждому наносекунды.
И Волошин чеканит: " Поэтому, по существу своему символизм ясен и прозрачен и, если он является иногда запутанным, тёмным, то это не вина символизма, а вина либо плохого поэта, либо невнимательного читателя".
Вот и в хорошем хокку есть не только новое наблюдение природы, но и, обязательно, философия:
 
...местом старой бойни,
сокрытым чащею
разросшихся цветов

(Дом-музей Волошина, его пишмашинка)

Эта короткая распечатка перекликается с классической словесностью далёкого Япан-острова:

Летние травы—
это всё, что осталось от грёз
воинов павших

(Старый пруд. Поэзия хайку эпохи Эдо. Перевод с японского Александра Долина. «Гиперион» Спб, 1999.)

В то же время Волошин убеждён, что “символизм неизбежно зиждется на реализме и не может существовать без опоры на него”.
Сам Максимилиан Александрович Волошин в анкете начала 20-х годов указывал свой род занятий «художник», хотя и его круг, и мы, благодарные потомки, ценим его не в меньшей, если не в большей степени также как художника слова. На одном из сайтов виртуально висит оценка  «А его акварельные пейзажи похожи на строгие и точные стихи».
И на самом деле, наш коктебельский гуру преуспел не только в сопредельных искусствах, но и на их границах, и в общих сферах влияния. Его строки конгруэнтно проступают явно и неявно на сильно стилизованных видах как бы нашего мира, оволошиненного фантазией Макса (зачастую, версии контуров Карадага и окрестностей, переходящих в степь).

Согласно книге Геннадия Пархоменко, Максимилиан Волошин подчёркивал, что его стихи на акварелях не являются названиями изображений. В своём письме к Ю. Л. Оболенской, Волошин писал: «Возникающий стих вовсе не описывает видимый пейзаж, но загорается от него... Здесь главное стих, акварель служит только музыкальным аккомпанементом... Я очень против параллелизма искусств... Надо искать симфонического, а не унисонного сочетания».
В Государственном музее литературы (Москва) есть  его зелёно-синий залив с серо-чёрными цепями холмов и гор под пенным небом— дар Юлии Леонидовне Оболенской в 1928 году. "... И горький дух полыни и горечь волн— останутся во мне... "
Мы не видим степных трав на этой картине, как можно было бы предположить. Нет повтора визуального образа и «речёвки» как это практикуется во многих изданиях детских книг, в индустрии поздравительных открыток и во многих подражаниях хайга и на Западе, и на Балканах, и в России.
Более удачный пример находится в феодосийской галерее Айвазовского— "Наш путь ведёт к божницам Персефоны". Храмы, жертвенники или aлтари не просматриваются на этой двумерной, нет, трёхмерной феерии склонов, скал и бухт. Надпись придаёт этой квази-хайге нашего выдающегося синтезатора четырёхмерность, ведь путь—это и ускоряющееся время.
Волошин сумел намного раньше японских и европейских мастеров и критиков дать наиважнейшее уточнение жанру хайга, распространяемому элитарной когортой каллиграфистов, рисовальщиков, виртуозов кисти и фотографов в Японии, России, Украине, Румынии и англо-германских странах.
Надо здесь упомянуть всё же, что многие хайга (то есть комбинации пейзажей и слов) Волошина, представленные в роскошной книге о Феодосии, (Черноморпресс, 2010, авторский проект Б. В. Костюковича) носят отпечаток буквального соответствия текста и деталей пейзажа.
Например, строка "крутые завитки облаков" на одной  из иллюстраций «объяснена» тугими изгибами на пугающем небе пейзажа кисти раннего Максимилиана.Выбор составителей, возможно, диктовался вкусами читающей публики; нужны некоторые усилия, чтобы уловить и донести кредо Волошина.
Сам Макс Волошин не сразу пришёл к идее многомерного произведения, включающего картину с  начертанной на ней же фразой, цитатой, хокку или маэку.
C наступлением велеречивого периода поэм,
волошинские вкраплённые хайку пропадают, оставляя лишь отдельные сцинтиллы послесвечения:

маслины и сады
И лилии
убогой Галилеи               
                ( 17 слогов, хайку с высвеченным словом)

В 2000 году, в результате исследования хайкушности множества текстов—и на английском, и на русском—мне показалось полезным установить критерий ЗЕВ: «Чем более знаменит автор, тем больше в его строках хайковых единиц (смотри мои статьи в журнале Арион и альманахе Хайкумена.)»
Есть и исключения, но они подтверждают правило.
Для повышения известности пиитам нужна природа,
времена года и стыки стихий.
Интересно отметить, что существует сильная ландшафтная корреляция между сейсмически активной Японией и вулканическим Восточным Крымом ( и Палестиной) с точки зрения пейзажа, древностей и эпических событий с участием  мифологизированных героев. Выбор офранцуженного  и слегка объяпоненного Волошина и его матери пал провиденциально на Киммерию в её фокальной части... Похожая Южная Калифорния была очень далека, дальше самой Японии.
Вот японески из стихотворений нашего немеркнущего литератора:

Мой лёгкий путь
сквозь лунные туманы               
                (моноку, 10 слогов)

Ртутный отблеск
и сиянье
Оссиановских ночей          
                (минималистское трёхстишие, 15 слогов)


Над замирающим Парижем
Плывет весна...
и не весна.    

      Весна,  1915 г. ( фраза а ля хокку, 17 слогов)

вьёмся
солнечной пылью повиты
над огнём золотого цветка

     (строка с паузами, 19 слогов)

Нам не ступать по синим лунным льнам
                (моноку, 10 слогов)

Очень хайковый сонет «Полдень» дарит нам классическую картинку—сясэй о шести-семи-шести слогах:

Белеет молочай.
Пласты размытой глины
Искрятся грифелем   
               
А вот разбивка строк Макса на 4-6-4, свойственные англохайку-англосэнрю:

Войди, мой гость,
стряхни житейский прах
и плесень дум

Как же нам объяснить почти полное отсутствие юмористических сэнрю у Волошина?
Ох, и серьёзен же он был! Да и время было увы-и-аховое...
Но в рифмованных экспромптах всё же проскальзывают шутливый настрой и добрая улыбка.
И есть сарказм в некоторых вырывах типа сэнрю—например, в этих 5-5-5 слогах из стихотворения «Дом поэта» :

—с Екатерины—
мы вытоптали
мусульманский рай

Подобно фракталам, сентенции дают представление о всём волошинском наследии, входящем в гипертекст русской литературы:
               

И мысль росла,
лепилась и ваялась
по складкам гор

восход луны
встречали чаек клики...
а я тонул

Бог с ней, с политикой,
давайте читать друг другу
стихи!

Силлабо-тонические вырывы легко вплавляются в рэнку, то есть в коллективную секвенцию типа буримэ:
 
бесконечная грусть увяданья
осенних и медных тонов

и это горькое величье
весенней вспаханной межи

из камней низкая ограда,
быльём поросшая межа.

Нижеследующие двустрочия похожи на маэку, или темы в японских хайкай; они же некотором роде манифесты минимализма, буддизма и любви, предложенные киммерийским мыслителем:

Что остаётся от прошлого,
<...> мелкие детали, подробности

а мелкие детали, подробности <...>
в них следует искать самого ценного

отдельные блики и точки
<...> всегда <...> единый центр

только противник в борьбе
может быть истинным другом

и буду ждать, и буду верить
тобой не сказанным словам.               

В поле японских кратких стихотворных форм может вписаться и это вычленение:

всё бытие
случайно и мгновенно,
явленья жизни—
беглый эпизод между двумя
безмерностями смерти

                ( квази-танка ).

Вот какие одностишия, двустишия, трёхстишия и пятистишия удаётся увидеть в строфах М. Волошина.
Абсорбция хокку-хайку вне Японии усиленно развивается. Поистине,

«Культура одна у народов, а вот дикость-то разная.».

(Наум Вайман, «Ханаанские хроники», роман в шести тетрадях, Инапресс, СПб, 2000).

Наверное, когда манеры, вкусы, приёмы подавления и                беспредел в глобализирующихся городах и деревнях будут напоминать поведение людей «в лучших домах Лондона и Филадельфии» и настанет эпоха глубокой конвергенции, о которой говорил сенатор Рибикофф в 1978 году в советской столице.

Сингулярность—это мечта Эйнштейна.