Сердце, икра и залом

Видел тут в интернете фотографию, на которой богатая дама кормит своего кота чёрной икрой... Меня передёрнуло!
Дело в том, что в нежном возрасте я получил две сильные прививки от этого деликатеса, так что теперь моему тощему пенсионному кошельку сей тип чревоугодия не угрожает.
Я родился через два года после войны. Жили мы не то что совсем бедно, но достаточно скудно. Мама болела после блокады, так до конца и не оправилась, и работать не могла. Папа учился в Ленинградской консерватории на режиссёрском и подрабатывал где и как только мог. Зимой зависал на копеечной должности - ассистентом режиссёра в оперной студии при консерватории, а летом трофейной "лейкой" фотографировал отдыхающих на пляже в Сестрорецке. Вот это давало, при достаточном количестве солнечных дней, сносный доход, которого хватало уже не только на серые макароны, но и на картошку и всякую летнюю зелень.
А вот на мясо денег оставалось редко. В сезон мама прямо на берегу покупала вкуснейшую и почти ничего не стоящую рыбку корюшку, потом наступала очередь всякой другой балтийской рыбёшки, так что летом мой растущий организм получал достаточно белка.
Зимой было труднее. Мама старалась, пекла мне толстые блины, вареньем рисовала на них рожицы... но я уже не мог смотреть на это лакомство и мечтал о куске колбасы.    
Жили мы в огромной старой квартире на Петроградской стороне, которую деду Матвею выделили как заместителю директора Кировского (Мариинского) театра. Одна большая комната была наша, две маленьких занимала чудесная моя тётка Фрума с семьёй, а где умещались бабушка Роза с дедом Матвеем, я так никогда толком и не узнал - видел их разве что в нашей общей кухне.
Жили они получше нас. Когда гордого папы не было дома, старались нас с мамой подкормить. Но и им в то скудное время продуктов с трудом хватало. Дед, видите ли, был порядочным человеком и на большой своей театрально-хозяйственной должности не воровал.
И вот однажды, мне тогда было года четыре,  бабушка где-то разжилась почти чёрным огромным коровьим сердцем. Его варили в ведре пол дня, и запах по всей квартире распространялся оглушительный и прекрасный! Я был таким голодным, таким несчастным, что забился в пыльный угол между шкафом и окном, и сидел там на корточках, просто утопая в слезах. Меня нашла мама - видимо, услышала сдавленные завывания - и я совсем раскис.
- Они едят, а нам не дают! - сквозь слёзы жаловался я.
Но тут, толкнув дверь своим обширным бюстом, в нашу комнату вплыла моя тётушка, и в каждой руке у неё было по тарелке, и на каждой исходили паром восхитительные тёмно-красные ломти.
- Ну вот, наконец сварились... - и тетя Фрума брякнула тарелками о стол.
Вот тут мне стало совсем плохо, он стыда за свои дурные мысли я окончательно разрыдался.
Господи, как же было вкусно жевать эти резиновые куски! Видимо, прежнего хозяина этого органа забили накануне естественной кончины... но всё было съедено непоправимо быстро.
Однако такая лафа случалась не каждый день. И папа нашёл прекрасный, по его мнению, выход.
В послевоенные годы на витринах ленинградских магазинов гордо высились пирамиды из стограммовых стеклянных баночек с чёрной икрой. Видимо, "наверху" решили подкормить блокадников. Покупали икру плохо, несмотря на бросовую цену - еда казалась непривычной. И вот папа стал откармливать меня этой, на мой детский вкус, гадостью: она так напоминала ненавистный рыбий жир! День за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем... Этот ужас мне до сих пор снится. Каково же было облегчение, когда икра вдруг из магазинов исчезла, а где осталась, уже стоила как положено - дорого.
Я не думал - не гадал, что эта беда обрушится на меня ещё раз.
Это было в Пятигорске. Папа весьма успешно работал в местной оперетте очередным режиссёром, и неожиданно был приглашён в Астрахань на постановку спектакля. Результат местному начальству глянулся, и молодого режиссёра начали приглашать довольно регулярно.
Из каждой такой поездки папа привозил чемодан ... набитый банками и колёсами чёрной икры!  Кошмар вернулся. Прессованную икру нарезали толстыми ломтями и клали на тонкие кусочки хлеба. Я был уже ответственным второклассником, и ел её безропотно, хотя и с тайным отвращением.
Утешало одно: вместе с икрой непременно прибывали две-три копчёные рыбины. Это была знаменитая большущая каспийско-волжская селёдка залом. Папа покупал помельче, сантиметров по 35-40, это получалось дешевле, да и полуметровая в чемодан не влезала.
Разворачивались несколько слоёв вощёной бумаги, и являлась королева всех селёдок!
Ничего вкуснее я до сей поры не ел. Что там осетрина или сёмга! Ломти залома были прозрачными, на них выступали капельки восхитительного сока, а запах разносился такой, что соседи по театральному общежитию начинали скрестись в нашу дверь, несли с собой разварную картошечку, пышный белый хлеб, горы кинзы и лука, головки чеснока, маринованную черемшу и непременную бутылочку "Столичной" - к возмущению моего трезвенника-родителя.
Пиршество продолжалось до полного уничтожения божественной снеди и надолго запоминалось небогатым жрецам Мельпомены.
- Не бойся, - шептал мне папа на ухо, - я несколько кусочков тебе на завтра припрятал!..
И я облегчённо вздыхал.


На фото: это и есть залом!