Карусель

Мартовский вечер наступал быстро, так что задержавшиеся на работе служащие прямо на выходе окунались в сумрак, словно подкрашенный синими чернилами. Среди тех, кто мог бы заметить на небе звезды в эту ясную весну, мог быть и Геннадий Витальевич, если бы смотреть в небо было в его привычках.

Сейчас же он со всех ног бежал к остановке, мысленно чертыхаясь и страшась упустить последний автобус. День выдался таким тяжелым, что даже воспоминания о нем накатывали смертным грузом и сдавливали легкие. "Ну да ничего, прорвемся" - привычно курсировала в голове мысль, давно потерявшая вес и форму, как затертый до дыр журнал, лежащий в общественном туалете.

Свернув за угол, Геннадий Витальевич резко прибавил ход и даже побежал, комично прихрамывая на левую ногу. Его портфель, с потрескавшейся обивкой и бесперспективным бухгалтерским содержимым, стучал по правому бедру.

Автобус, изнутри подсвеченный, и от того сверкающий, как новогодняя елка, простоявшая до весны, готовился к отправке. Едва втиснувшись в закрывающиеся двери, припозднившийся и запыхавшийся бухгалтер едва мог перевести дыхание. Во рту пересохло, и, кажется, что за глоток воды Геннадий Витальевич продал бы душу дьяволу. К сожалению, лукавого поблизости не оказалось.

- Садитесь! - кондукторша была строга и неумолима - И готовьте за проезд.

Геннадий Витальевич ослабил галстук и осмотрелся. Свободное место было лишь одно, и представляло собой нежно-голубую лошадку, которую многие из нас могли бы видеть на детских каруселях.

Обескураженный, с немым вопросом, застывшим на губах, бухгалтер было повернулся к кондуктору, однако, заметил, что остальные пассажиры оказались в той же ситуации. Дородная дама в красном шерстяном пальто и округлой шляпке с бантом застенчиво улыбнулась Геннадию Витальевичу и кивнула в сторону лошадки.

Чувствуя нарастающее недовольство и ожидание кондуктора, стареющий служащий покорно вскарабкался на деревянного скакуна. Автобус дернулся и тронулся с места. В ту же секунду коровы, лошади, собаки и кошки этой карусели стали приподниматься и опускаться на металлических шестах.

Геннадий Витальевич, вцепившись в гриву своей лошадки, пытался сохранить привычный ход своих мыслей, но сделать это оказалось практически невозможно - салон заполнился громкой музыкой, играющей попурри из детских песен. "А облакаааа, белогривые лошааадкииии...".

Внезапно, Геннадий Витальевич почувствовал себя маленьким мальчиком Геной, который пришел в парк со своей мамой. Тот апрельский вечер всплыл в памяти с такой яркостью, словно это было только вчера. В лицо пахнуло тем свежим, но уже потеплевшим запахом апреля, скрипели цепи страховки на каруселях, парк звенел детским смехом, сверкал огнями и гремел песнями.

Ощущение праздника и чего-то радостного, почти стертое из памяти, нахлынуло в истосковавшуюся душу бухгалтера. Он видел свою маму, такую красивую и всегда нарядную, в ее любимой ажурной кофточке, ароматной от капли духов. Своими руками она прижимала Гену к седлу лошадки, словно боялась его падения, хотя скорость движения аттракциона была смехотворной.

Чередой кружили вокруг Геннадия Витальевича знакомые картины и впечатления: вкус сладкой ваты и ее липкость на губах; салфетка, которой мама протирала руки Гены; их неспешная прогулка домой. Тут впечатления сменились более ранним периодом: вот они на детской площадке, Гена копается в песочнице, строит свою крепость.

Нагретый под солнечными лучами, песок легко перекатывается в руках и незаметно исчезает, оставляя о себе пыльные воспоминания. Севка, соседский мальчишка, притащил с чердака мертвого голубя и хвастался им среди малышей. "Вот дурак, хоронить надо!" - мысль была такой отчетливой, словно прозвучавшей, его, Геннадия Витальевича, собственным голосом.

И снова прыжок во времени. На этот раз, Геннадий почувствовал тепло и прозрачную невесомость окружавшей его воды. Он был словно рыбкой в аквариуме, вода приятно обволакивала и баюкала, Геннадий Витальевич чувствовал себя в безопасности. "Воды.." - мелькнула последняя мысль.

Звуки превратились в неявное нашептывание и тонкое перекатывание, зато отчетливым был стук: тук-ту-тук..тук-ту-тук. Сердце мамы. Собственное сердце Геннадия Витальевича, крошечного малыша, плавающего в утробе матери, сжалось и затрепетало. Его удары участились до такой скорости, что напоминали собой стук воробьиного сердца. Свет вокруг Геннадия Витальевича сгущался, звуки затихали и меркли, подобно вспышкам грома. Тело становилось все мягче и легче, пока его ощущение не исчезло совсем.

- Врача!
 
Этого встревоженного крика Геннадий Витальевич уже не слышал. Вокруг него плотным кольцом сгустилась тьма, в которой не было ни ощущений, ни звуков, ни образов. Ничего.