В общем, тогда я...

Вечер струился мглою в карман ветровки.
Я замерзала, стоя на остановке.
Снег не ложился, ещё на подлёте тая.
В общем, тогда я и повстречала Кая.
Он дожидался маршрутки в свои владенья
И улыбался, тысячный день рожденья
Свой отмечая. Грея глинтвейн в стакане,
Мальчик с глазами северней всех сияний,
Ярче далёких звёзд и прекрасней тоже,
Спрашивал двухрублёвку у всех прохожих.
Он говорил, что напился бы, дай лишь повод,
Больше нет сил возвращаться в трескучий холод,
К стойким морозам, но выбор тут или-или.
Он улыбался — губы слегка кровили.
Он показал, как смеялся (когда не плакал).
Он рассказал, как сползал поначалу на пол,
Как колотил по прозрачным дверям руками,
Как пережил сотни лет за семью замками
И наконец-то собрал это слово — "вечность" —
Но на конечной лёг небосвод на плечи,
А до свободы опять не хватило малость —
Годы и годы. Я плакала и смеялась.
Он говорил, королева ушла однажды —
И не вернулась. Не позвонила даже.
Герда забыла (или забила, может),
Так что ему просто пришлось, похоже,
Взять и остаться. Не бросишь же, в самом деле,
Льды и морозы, вьюги, снега, метели...
Выбраться в город — ровно лишь раз в столетье,
И возвращаться. Мы же, мол, все в ответе
Перед вот теми, которых мы приручили.
Он говорил, а автобусы уходили.
Десять. Одиннадцать. Полночь. И пол-второго...
Он говорил — я ловила любое слово.
Я замерзала, грея его ладони.
Он говорил, что устал восседать на троне,
Что от короны лоб рассекла полоска,
Только безумец думает, будто просто
Править снегами в вечно-морозном замке.
Тысячелетний мальчик в смешной ушанке
Мне улыбался, а сам — мерзлота и тундра.
Мы разошлись, не соврать бы, почти под утро.
Солнце вломилось в город, искрясь, сверкая...
... В общем, тогда я и полюбила Кая.

Он на прощанье обнял меня несмело.
Больше мы не встречались.
Такое дело.