С подстрочника китайской лирики

1
Осенние краски
красой попугая шалят.

Цвета и оттенки их
что-то не радуют взгляд.

Хватается он,
в обезьяну себя превратив,

за гибкие лозы
ещё зеленеющих ив.

Колеблется время,
качаются своды ветвей.

И будто вползает
за пазуху мне муравей.

И лето ещё не прошло,
и туда я устало бреду,

где лотос раскрылся
на нашем усохшем пруду.


2
Вспоминаю, как бабочка
к нам залетела,

как по дому металась,
и всё мимо фортки.

Я ловила её,
я помочь ей хотела,

но сильнее – слепого
инстинкта увертки.

А потом, через день,
я нашла её мертвой.

На листочке под розой
в саду схоронила.

Трепетала страница
что лёгкий убор твой:

я ещё прошлогоднюю
в книге хранила.

Я сама такова:
впереди – неизвестность,

позади – позабытой
премудрости кокон.

Обживая пространства
закрытого местность,

бьюсь о стены,
не видя распахнутых окон.


3
Мой друг
приносит мне книги
о том, что я изучаю.

Присяду к нему поближе,
налью ему чашку чаю.

Зима на носу и греет
нас дружная обстановка.

Какие б ни дули ветры,
прочна под нами циновка.

Дожди изведутся плачем,
стуча в окно домоседам –

ведь это лишь поощренье
к бесконечным беседам.

Надсадится даже вьюга,
пугая нас воем выпьим!

Мы просто сядем теснее
и крепче что-нибудь выпьем.

А если сорвётся крыша,
когда мы поднимем чаши,

просыплются снег и звёзды
прямо на головы наши.


4
На наших землях
персик не живёт.

Цветет
и замерзает по весне –

коварным татем
утренник слывёт,

гонцом зимы.
Пойду-ка я к сосне!

Она жару
и стужу отразит –

как древний
бастион её кора.

Но и над ней
невидимо висит

извечное
проклятье топора.

Мне слышался
всю ночь зловещий стук,

и снился мне
надломленный колосс.

Иные нервы
крепки как бамбук,

а мне терзаться
до седых волос.

В лесу плутая,
лазая в горах,

разыскивать
женьшень и мумиё.

О, помоги мне
не рассеять в прах,
 
сосновый дух,
бессмертие своё!


5
Спросили меня однажды,
найдя ранимую точку:

зачем я слагаю вирши
и сколько беру за строчку.

Я мысль схватила не сразу,
рассеянно глядя мимо –

так дивно там золотились
клубы небесного дыма.

Конечно, скис вопрошавший,
не дождавшись ответа.

Какая ж закономерность
в играх теней и света?


6
У тьмы вещей
есть свойство торопиться.

А сонной тьме
неписан и закон:

то ящерки
снуют по черепице,

то молнии
пугающий дракон,

то слухи дня –
ночные цокотухи,

то грёзы –
суетливые льстецы.

Так в щели
проникают злые духи,

а на пороге
ждёт с мешком Ци Цы…

Куда ж ты держишь путь,
умишко куцый,

обживший
лисьи норы и лазы?

Сознай себя –
как наставлял Конфуций.

Не ставя цель –
добавил Лао-Цзы.

Вот посох
да тропа на склон отвесный.

Хлещи, мой ливень,
ураган, бушуй!

А чтобы просто
выжить в Поднебесной –

так все давно
освоили фэн-шуй…


7
Для меня церемонии пышные
как наказанье.

А тебе пух и перья что воздух,
отродье фазанье!


8
Обезьяна
с тигром заключены

в кольцо
смертоносных игр.

Был год:
обезьянничали чины.

Но съел
обезьяну тигр.


9
Год Белого Зайца не за горой,
хоть снега все нет и нет.

В сравнении с тигром он не герой
и чтит серебряный свет.

Он истово фазам ведёт учёт –
то пуст, то полон мешок.

Говорят, он сам на луне толчёт
бессмертия порошок.

Но очень нескоро растопит лёд
тот, кто им осиян.

Когда Инь растаявшая прольёт
себя под лучами Ян?

Скользит по воде зеркальный флюид,
но точен созвездий ход.

А мы с тобою?.. Что нам сулит
такой плодовитый код?


10
Ты руки опускаешь
в воды Инь,

ты достаёшь
до илистого дна.

Хоть выше Неба 
после очи вскинь,

я здесь навечно
остаюсь одна.

Отшельница,
сама себя несу

несбыточной
рекою в Океан.

А наши звери
в сказочном лесу –

волшебные
цилинь и фэнхуан.

Но что ещё
таю в себе сама?

И кто из нас
чуть менее брюзглив?

Кто доживёт
до светлого ума,

чтоб тёмный
прочитать иероглиф?


11
Иные дни
ползут как черепаха,

другие –
быстроноги как олень.

Я взаперти
схожу с ума от страха,

в опасности –
пошевельнуться лень.

Вот сердце
беззащитнее фарфора,

вот котелка
упрямейшая медь.

Вот закипаю,
вот бурлю – так споро,

что впору
зазвенеть и загреметь…

В конце концов
приходишь к равнодушью

седых вершин,
снегами боль беля.

И вот я стих
записываю тушью

об одиноком
взлёте журавля.

Он обретён,
он расколдован, мир мой –

сто в небеса
струящихся услад!

Но эта тень –
то прячется за ширмой,

то тянется,
чтоб дёрнуть за халат…

Слепая плоть!
какая всё же пытка –

за птицею
захлопнутая клеть.

Иное – крылья
шёлкового свитка,

которому
вовеки не истлеть.


12
Я здесь как цапля. Прибрежный валун
подо мною. Сосны вдали.

О, сколько вёсен и сколько лун
и сколько призрачных ли!

Послышался плеск. Ветерок возник
в зарослях ивняка.

Даю тебе слово, седой тростник:
я так простою века.


13
Есть ночи – в душе просыпается
хаос – Хуньдунь,

в отверстия тьмы пробирается,
неторопливый.

Стою на террасе. Безмолвие.
Кажется, дунь –

и с мира слетит пелена
отцветающей сливой.

Всё ближе чудовище, ближе –
ему вопреки

сомнение не шелохнётся,
не вспыхнет досада.

Плыву среди звёзд
по теченью Небесной реки –

оттуда не жаль
увядания млечного сада.


14
У края земли, в позабытом селенье,
на мху осушённых болот

я – воля судьбы и Небес повеленье –
построила сердцу оплот.

Прочнейшая хижина! Мир шелестящий!
Как шепчут в тиши камыши,

как иволга свищет в кизиловой чаще,
так я здесь пишу свои ши.

И пятится век, и былое немножко
мою раздвигает строфу.

И я замечаю: мне в это окошко
кивают Ли Бо и Ду Фу.

И я принимаю их вызов, и жажды
уже не избыть, как и бед.

И жёлтой стремниной влекома, однажды
лечу за Уральский хребет.

И пью, не боясь обмануться жестоко,
из тьмы, многоводной спокон.

Тогда мне навстречу встаёт из потока
Востока могучий Дракон.

Он знает, со всеми стихиями дружен,
какая которой родня!

И я осязаю царицу жемчужин –
зеницу живого огня.

И я зажигаю в обители тесной
младенчества светлый фитиль,

и славлю попутно в семье поднебесной
Великую реку Итиль.


7-25 ноября 2010