Деревня детства

Бабушке Ульяне и маме Варваре


Я помню печь в деревне,
её широкий зев,
древнее древнего
железные, чугунные
ухваты и горшки,

горячие полати,
покрытые рядном
с вручную вышитым
орнаментом
с крестами, петухами
зелёной, синей, красной
серебряной нитью,
когда училась шить
в отрочестве
немного старше
нас с братцем мать.
Тогда казалось - краше
и ничего не может быть.
Как это позабыть?

Нас в нежном детстве
в пенаты мамы под Путивль
везли телегой,
а мы лежали на соломе,
вдыхая конский пот
и прелый запах яблок
из-под хвоста
и конской жопы.
Колёса пахли дёгтем.
Гортанно - Но!.. и Тпру!..
и звук кнута
в руках у дяди Миши.

Мы с мамою въезжали в лето
по бездорожью
разбитому дождями,
по колее полями с рожью
и красной гречкой.
Я помню - иногда мы шли
босыми вброд
через ручьи и речки,..
когда колёса брички
в грязи по ступицу
нещадно увязали.

Высоко в небесах
нам лились переливы песен.
Потом узнал от мамы -
перепела рулады пели
на все лады
подружкам перепёлкам,
а жаворонки верным
супругам Вероникам.
Ловили мошек в небе
в любое пекло
в клюв, в зоб, но не себе,
а всё несли семье,
любимой, другу,
в конце-концов супруге,
которая упрямо
у чёрта на куличках
высиживала
крапчатые яйца
в гнезде, в клочке травы
под кочкой на болоте.

Когда появится
птенцов орава
обеим птицам
совсем уж будет не до песен...
Лови, крутись, корми
пока по небу ходит солнце.
Иначе придёт песец,
на Юге в облике собаки,
и съест птенцов
от мала до велика,
пока детишки
не встали на крыло...

Как сладко спать
ребёнком в хате,
при зыбком свете
в углу из красного
стекла лампады
под образом
святой Матрёны.
Однажды показалось мне -
она сошла в халате
(вернее в ризе)
с иконы на доске,
где краски потемнели,
в окладе светлом
из розочек из жести.
Шаталась тень
на стенах от лампады.
И вот совсем уж рядом -
тремя перстами
перекрестила,
сказала - милый мальчик,..
не будь таким капризным.
И в лоб поцеловала.
Исчезла в облаке тумана.

С тех пор стигматом алым
на лбу едва горит овал.
Мне мама говорила,
что это я об угол печки
безпечно стукнулся
слегка, когда пошёл
лунатиком на двор
под куст присесть.
Быть может ересь...
Я верю - то была Матрёна.
А может бабушка Ульяна?

Я помню жёлтый свет
стеклянной лампы,
пропахшей керосином,
на струганном столе -
он сбит из досок
убитой молнией черешни
руками деда - так давно!..
когда на свет
ещё не появилась
мамуля, мама...

Как в царство сна
легко упасть,
а завтра спозаранку
бегать жеребёнком
в саду, к колодцу
греметь цепком
с пустым ведёрком.
Потом с натугой
двумя руками
вертеть железный ворот, -
аж прошибает пот,
чтоб принести бабуле,
плеская, полведра
колодезной воды.

Изба пропитана
насквозь дымком
съедобным супа, каши -
картошки, юшки, гречки.

И этот запах груш
на припечке
в жаре на глине
забыть никак нельзя!

Я собирал их,
упавшие,
такие вкусные
и сладкие
(кусни и брызнет сок)
под деревом
огромной груши.
Казалось мне в её тени
покорно яблони,
кусты смородины, -
(почти пол сада)
пустить пытались корни,
в просветах веток и листвы
тянулись к солнцу.
И всем хватало света.
Всё было вкусным в детстве.
На всё искал ответы.
Скажите - в чём жизни естество?
Дойти хотелось самому
до самой магмы сути -
мне не нужны ничьи советы.
Событие любое было
моё и для меня
волной цунами,
как вихрь самум
песчаной бури.
Тогда же сдуру я
считал, что жизнь
земная бесконечна.
Успею пробурить
любые тайны Бытия
до самого ядра.
Конечно, лишь потом
мне стало ясно,
что ничего не ясно,
а мы - конечны...

А дальше огород.
Буряк, картошка,
укроп и лук
и зелень прочая,
которая тогда была
нам с братцем
без имени и звания.
Шеренгою, шпалерами
стояли вдвое выше нас
подсолнухи, со шляпками
поболее громадных лопухов,
под чёрно-жёлтым зонтиком,
похожие изгибами головки
на знак вопроса с кляксой
размером с тазик сверху.

Но интереснее всего
был влажный луг.
Пружинил под ногами
он травами,
корнями, торфом.
Петляла, пряталась
в болото речка
с зелёной, мелкой ряской
со ржавою водой -
похожа жижой
на рыжий кофе.
Не помню змей -
гадюк, ужей.
Что очень странно...
С чумазой рожей,
вождём апачей краснокожих,
скакать по мягким кочкам
зато так было весело
до старой копанки с водой.

И это было не напрасно.
Из ‘Хао, я сказал. Вождя.’
я превращался в Дуремара.
Ловили там сачком
бедняг щурят,
голодных, злых
зелёно-черных чертенят
не годных ни к чему,
как есть друг друга
и всех других подряд
и чтобы их
мы с братцем ели
(скажу вам по секрету
- мы и лягушек ели.
Всегда голодные,
с приветом,
без тормозов.
Охотно слушали
желудка зов.)
в ухе, сковороде,
коптили на дымке
костра фруктовых веток.
Тогда я понял суть
борьбы за жизнь,
отбора у природы,
права на казнь.
И что родиться мало -
сумей, попробуй, выжить...

А печь была в деревне
тем стержнем мира -
она и грела и кормила,
сушила, ворожила
в трубу и ведьмы,
что помельче,
на помеле,
особенно зимой
на Рождество
прям норовили
(здесь Гоголь прав!)
влететь, мол ‘здрасти’ Вам!

Нам с братом
и воду грели в печке.
А мы плескались, мылись
утятами в корыте,
чумазые, как черти,
но только без копыт,
но с хвостиком, хвостом
и шишкой, рожками на лбу.

Куда же подевались
те годы золотые?
Жизнь провела черту...
Тогда живыми были
бабуля, мама.
Всё кажется теперь
мне сказкою и былью,..
когда прошёл я анфиладою
потерь по за каморам жизни.

И никогда я не вернусь
в ту детскую деревню.
Она крапивой поросла
и горькою полынью.
А речка, говорят, ушла
под землю в полынью
торфяного болота
И верю я, не верю, -
мне Лелем
там не играть
на дудочке, свирели.
Не рвать на речке лилии.
Всё затянуло липким илом.
Мне хочется реветь...

Святая память детства
о бабушке, Ульяне,
и матушке, Варваре.
Благая Весть
из прошлого в сегодня
как карканье,
вещанье Ворона
камлание шамана, карма,
любовь, акмэ -
моя судьба
от самого рождения
до дня последнего,
когда возьмут меня на небо
младенцы-ангелы
в сон, наваждение...


09.03.2015

Макаров, Русская печь