СПА

СПА
Настоящему мужчине идти в spa-салон смешно, но это был Любин подарок, и я решился. Смущало то, что надо ходить в плавках, а я привык находиться в сауне голым. Программа предстояла насыщенная. Казалось, что времени много, но его еле хватило.
Мы забежали с мороза греться в парилку, но нас тут же вытащили, и посадили в кедровые пахучие бочки и пустили пар. Я попросил сделать пожестче, но не выдержал жара и закричал. Добродушная румяная банщица выключила прибор, и я остался жив.
Потом, пока я искал пиво, которого не было, жену заворачивали в зеленые душистые водоросли, меня же намазали шоколадным муссом и снова загнали в парилку. Я обрадовался теплу, но шоколад с корицей щипал кожу. Потом Любе сделали маску. Мне тоже предложили, но я решил, что это чересчур, и вместо водки, которой тоже не было, заказал жасминовый чай.
Его принесли в пузатом сплюснутом глиняном чайнике и разлили по пиалам. К потолку, украшенному сине-красными витражами, поднимался сладкий и терпкий дымок. В голове крутилась незамысловатая мелодия из семидесятых, несмотря на то, что плазма, растянутая вширь всей стены, показывала прыгающих полуголых наяд российской эстрады. Я смотрел на них и думал: «Что за хабалки?».
Через час меня тоже завернули во что-то теплое и жидкое, а Люба улеглась на массажный стол и над ней тридцать минут колдовала банщица, оказавшаяся еще и массажисткой. Когда банщица закончила с Любой, то принялась за меня. Это был первый массаж в моей жизни. Я раньше никому не доверял, но эта массажистка мне понравилась.
Жену опять чем-то обмазали, а я пошел в парилку и стал искать дубовый веник, но мне объяснили, что в этой сауне веники запрещены. Покурил в туалете и стал собираться, но на мороз выходить не хотелось, поэтому остался ждать Любу внутри (прямо в приемном зале), где десяткам женщин делали маникюр, педикюр, химический пиллинг и очистку лица.
Дальше Любе должны были удалить черные точки. Я думал это недолго, но нам пришлось ждать три часа. Когда косметичка расковыривала ей иголкой кожу, жена громко кричала, а по лицу у нее текли пот и кровь, и это несмотря на то, что ее распаренное баней лицо обмазали смягчающим кремом. Все сотрудницы салона и посетители, слыша ее вопли, громко смеялись, а косметичка рассказывала с радостью, как тяжело рожала два дня. Мужа у нее нет, поэтому денег на дорогую больницу не было, и мать оставила ее в холодном коридоре роддома, где она корячилась и стонала от схваток. Маникюрша ковырялась иголкой и рассказывала о родовых муках, а Любаша плакала, пищала и взвизгивала, истыканная иголками, как куколка Вуду. Все смеялись.
Я не выдержал и вышел на мороз. Рядом в помпезном и здании находился музей водки. В нем продавали чачу на разлив. Я выпил пятидесятиграммовый стаканчик, походил вдоль стендов и узнал, что Берлин должен был брать Рокоссовский, но в последний момент Сталин назначил Жукова, и что сто наркомовских граммов давали только личному составу частей на передовой, а командирам не давали.
Стемнело очень быстро, и я вернулся в салон. Жену наконец выпустили. Ее лицо было одухотворено и радостно, но все в кровавых подтеках и шрамах. Я не знал, что ей сказать. Хотел поблагодарить за прекрасный вечер, но просто поцеловал ее в лоб. А на следующих выходных она купила мне билеты на хоккей.

Обратный кадр
Он пришел на работу, и сразу мне понравился. Мы немного поговорили о Бродском и Дерриде, а после разговора он, тридцатипятилетний, разведенный, имевший двоих детей-дошкольников, взял гитару и запел: «Зеленый поезд виляет задом», кажется, Игоря Ланцберга. Владимир Петрович, Владимир, Володя, так мы его называли. Коренастый, рыжебородый, скуластый, с серыми ясными глазами, с военной выправкой, в прекрасном, хорошо подогнанном коричневом костюме-тройке, так нехарактерном для нас, разгильдяев, разгуливающих в синих жеваных джинсах и футболках «Горбачев» и «Perestroyka».
В нашей большой компании трудились выпускники (всем было лет по двадцать-двадцать пять) самых лучших вузов страны: МГУ, МИФИ, Физтех, МГИМО, Мария-Тереза, ФинЭк, МЭИ. Зачем нас собрали в этом помпезном, гнетущем, пугающем и пустынном концерне, мы тогда не знали. Делать было абсолютно нечего, зарплаты больше походили на нищенские пенсии, и от безделья каждый занимался чем его душе угодно.
Ведущий специалист отдела ценных бумаг Василий сидел за компьютером и рубился в игру «Цивилизация», Юленька Абашева вязала прекрасные яркие оранжевые шарфы крупным, модным в то время узлом, Иннокентий читал газеты. Садился в красное кожаное кресло и, не включая системника, листал «Коммерсантъ» и «Аргументы  и факты».
Мы интересовались тем, что никогда нам не понадобиться в жизни (живопись, архитектура, поэзия, музыка, кинематограф) вместо того, чтобы прилежно обсуждать экономические проблемы, вникать в детали деятельности концерна и заботиться о процветании его хозяев.
От владельцев вместо повышения заработной платы нам выдавались водочные пайки раз в две недели – по пять бутылок различных производителей необъятного Советского Союза. Мы, не испытывая недостатка в алкоголе, прямо на рабочем месте выпивали и вели свои неторопливые беседы, находясь в состоянии вечного подпития. Наши языки развязывались, а Володя к тому же закончил психфак МГУ, и любил задавать нам странные вопросы и проводить психологическое тестирование. Все это походило на интересную, возбуждающую и откровенную игру. Мы, атеисты и безбожники, бывшие комсомольцы, пионеры и октябрята, легко отдавали себя в руки новомодной мало понятной науке, желая узнать побольше о себе и ничего не страшась.
Рабочий процесс сопровождался философскими беседами и теологическими спорами, благо религия входила в моду, но политика и наука занимали нас больше.
В тот день я выпил неожиданно много, зачем я это сделал, не знаю, просто захотелось выпить, к тому же Анатолий принес английский можжевеловый джин с тоником. Газированный напиток ударил в голову. У меня из кармана выпала синяя шариковая ручка, и я наклонился за ней к серому заляпанному ковролину, но потерял сознание и с хрустом переломил нос об пол, натекла огромная лужа клюквенной крови. Мое сердце остановилось. Я мысленно увидел перед собой яркие ускоряющиеся флэшбэки (всю свою короткую жизнь): как родился в кубанском маленьком роддоме в жаркий июльский день, как в детском саду в три года поцеловал белокурую Настю, как умирает овчарка Альфа, долго, мучительно и протяжно от хваткого рака, как отец порет меня широким армейским ремнем за первую двойку, как тонет мой единственный друг Юрка, как я поступил в университет на мехмат, бегу по Ломоносовскому проспекту и ору: «Это Я-я-я-а-а-а зачислен в универ», как стою на коленях, блюю в общаге в белый забрызганный мочой и нечистотами унитаз.
Потом сознание выплыло из меня и воспарило к потолку. Я увидел, что все сотрудники нашего отдела в лихорадочном безумии суетятся вокруг меня, и лишь один Владимир Петрович спокойно и уверенно делает мне искусственное дыхание, со всей силы нажимая на грудную клетку. Эйфория и покой объяли меня, эйфория и покой. Радость и блаженство.
Когда Володя спас меня, я долго еще возмущался. Я никогда больше не испытывал такой эйфории, такой радости и такого покоя. После этого дня я понял, что что-то есть, и как-то сразу сник и успокоился, принимая всю жизнь, как данность, нисколько не волнуясь о своей будущей судьбе.
Никто не вызвал скорую помощь. Буквально через час я спокойно наблюдал, как Володя снимал с работников нашего концерна свои психологические тесты и даже ему потом кое в чем помог, редактируя  многостраничный, странный и многослойный отчет, в котором все равно ничего не понял.
Через много лет, когда я ушел из этого полувоенного концерна, когда занялся довольно сомнительным и мало оплачиваемым трудом, я потерял след Владимира Петровича Богушевского, хотя поначалу был наслышан о его карьере в спецслужбах, и только один раз наткнулся уже в двухтысячные годы на его профиль в одной из социальных сетей, но профиль был без фотографии, без телефона, только с электронным адресом. Я написал письмо, но мне никто не ответил.
Многие, многие его подопечные, а точнее все, кого он анкетировал, заняли достойные, важные и заметные места в обществе.
Вася входит в совет директоров «Газпрома», Юленька работает послом во Франции, Кеша бросил пить и возглавил крупный российский банк с иностранным участием, Толик постоянно мелькает на телевидении и его откормленную и довольную ряху я часто вижу на экране.
Мне часто хочется всех нас вместе собрать, но я понимаю, что при моей нынешней незаметной и никому не нужной жизни это практически невозможно, и даже более того, глупо и опасно из-за  всего дурацкого и мелкого, что сейчас происходит в стране.

Цуцванг
Никогда ко мне владелец не подходил, а перед Новым годом подплывает и говорит: «Юля, дарю тебе две путевки в Таиланд, надеюсь, ты их используешь с толком».
Лев Аронович старше меня на двадцать лет, плешивый, скрюченный, замученный человек с плоским рябым лицом и крючковатым переломанным носом. Жена у него хоть и красавица, но давно чем-то неизлечимым болеет и сидит дома, еще трое детей лет по четырнадцать-восемнадцать. Никогда на меня не обращал внимания, но любил оставлять по пятницам и проверять отчеты без чьего-либо присутствия. Но не касался ни коленок, ни бедер, так только, наклонится близко к лицу, так что слюни летят и въедливо и аккуратно перебирает бумажки, откровенно рассматривая лицо, фигуру, руки, ладони, ресницы, груди.
— За что, — спрашиваю, Лев Аронович, — мне такое счастье? Если за отличную работу, тогда понятно, премия. Если просто так, то неясно, что делать.
А сама уже представляю желтенький, рассыпчатый, переливающийся на жарком таиландском солнце песочек, крики белых стремительных чаек, разноцветные гордые яхты на привязи у причалов, юркие рыбацкие баркасы в уютной небольшой бухте на фоне лазурного неба, услужливых, маленьких, развратных тайцев на мотороллерах и невероятную восточноазиатскую еду с едкими и неизвестными пряностями, от которых сводит скулы.  Закрою глаза, улыбнусь во всю ширь, вдохну воздуха побольше и передо мной таинственный и притягательный Таиланд!
— Тебе, конечно, вторым лучше взять меня, — весело шепчет Лев Арнович, — но можешь и подругу позвать. Только подумай.
Я не скажу, что за работу держусь, но после окончания университета с маленьким ребенком на руках без мужа, искала ее полтора года.
Посмотрела, посмотрела на Льва Ароновича, позвонила маме: так и так, что делать. Мама в рев:
— Пошли его в жопу, — а потом звонит через полчаса, — ни в коем случае не отказывайся!
Набираю Машку, лучшую подругу:
— Что делать?
— Поехали- поехали, я согласна!
О! какая дура! — думаю.
Вышла с работы, вместо маршрутки села в пятьдесят четвертый автобус, а он кругами едет. За окном блестящий ресторан «Наманган» с желтыми рублеными узбеками, зеленая многокупольная церковь святого Николая-угодника, потрескавшаяся тринадцатая психиатрическая больница, в которой лежал Высоцкий. Сижу на первом сиденье, прямо за водителем и реву, так чтобы никто не видел. Цуцванг!