22. Медный таз и Колокол Мугена. Сказание о Коло-с

В коридорах крики, шум и топот,
Грубый голос, женский визг истошный,
Неумолчный колокола рокот,
Чей-то шепот тихий, осторожный.
 
«Это справа!» «Вот, беда какая!»
«Да скорей ломайте дверь-заразу!»
Настежь дверь, а там стоит босая
Женщина, и палкой бьет по тазу.
 
Подошла гостиницы хозяйка,
Поклонилась, говорит: « О-дзоту!
Хватит безобразничать, отдай-ка
Этот таз. Хватает мне работы!
 
Люди спят, уставшие с дороги,
Вы же к ним имейте состраданье.
Правила у нас просты, но строги,
Что не так, извольте, до свиданья!»
 
Женщина с закрытыми глазами
Лупит в таз из меди колотушкой,
Люди умоляют со слезами:
«Нас сведешь с ума своей игрушкой!
 
Что шумишь, как маленький ребенок?
Погремушку тоже отыскала!
Завернем тебя сейчас в пеленки,
Тряпку в рот, чтоб до утра молчала!»
 
«Нет! Хоть здесь у нас законы строги,
Но жильцов мы не даем в обиду.
У бедняжки ледяные ноги,
Не в себе она, мне это ясно видно».

Подошел к ней постоялец толстый:
«Женщина, меня ты понимаешь?
Объясни доходчиво и просто,
Для чего ты в медный таз долбаешь?»
 
От усилья напряглись все вены,
Но она греметь все продолжает:
«Бью не в таз, бью в колокол Мугена,
Он исполнит все, что пожелаешь!»
 
«Вижу, слышишь ты меня О-дзоту,
Так поведай, в чем твоя проблема,
Коль решаешь тазом ты заботу,
Вообразивши колокол Мугена?»
 
«Триста рё  нужны мне непременно,
Триста рё , да золотой монетой.
Как звучит мой колокол отменно,
Словно счастье рядом уже где-то!»
 
«Триста рё! Ну, барышня, загнула!»
«Триста рё! А фигушки не хочешь?!!!»
«Мне бы их, под грохот бы заснула!»
«Ты впустую, женщина, хлопочешь».
 
«Госпожа, уж вы не обессудьте,
Но ни дна вам, чтобы ни покрышки!»
Потихоньку разошлись все люди,
А она гремит без передышки.
 
«Господи, – сказал толстяк уныло, –
Триста рё! Деньжищи дай то Боже.
Триста рё! Вот, бабище, вот, сила!
Только спать мне хочется безбожно.
 
Триста рё…   да пусть она заткнется!
Пусть замолкнет мерзкий голос таза!
Триста рё … и тишина вернется…
Эх, дурак, отдал бы деньги сразу!
 
Тоже мне, нашлась тут Умэгаэ!
Видно наглость, что второе счастье…
Вот, возьмите деньги, дорогая.
Бог храни нас от такой напасти».
 
Толстяку монах наш поклонился:
«Щедрость – благородства признак верный!
Я стоял тут, слушал и дивился
Алчности и доброте безмерной.
 
Странно нам такие слушать речи.
Мы с друзьями в сих краях впервые,
И сюда явились издалече.
Почему отдал ты золотые?
 
Колокол Мугэна, Умэгаэ…
И причем тут таз мне непонятно?
Почему монета золотая?
Все узнать нам было бы приятно».
 
«Нашему знакомству рад безмерно!
Но глядите, уже утро дышит.
Не поспать ли нам часок примерно,
Тишину ценя, под этой крышей?»
 
«Да, конечно, сон врачует души.
Днем вас ждем, коль нет какой работы.
Будем рады Ваш рассказ послушать,
Отложив о будущем заботы.
 
У реки, где ивы моют косы,
Соберемся завтра на закате.
Вас послушать и задать вопросы
Будет для друзей моих так кстати».
...............................
Вечерело. Кровь пролив на воду,
За реку на запад солнце село,
Под плакучей ивой возле брода
Колобка компания сидела.
 
Подошел Толстяк, поклон отвесил:
«Принял я монаха приглашенье.
Правда, нынче что-то я не весел,
И за то прошу у вас прощенье.
 
Давеча, я триста рё потратил,
Откупаясь от авантюристки.
И теперь боюсь, что мне не хватит,
На дорогу денег. Путь не близкий.
 
В Мандаринный край я собирался
Непременно двинуть  этим летом,
Да без денег, вдруг, вчера остался.
Впрочем, моя повесть не об этом.
 
Много-много лет прошло и весен,
Только жил купец один в Мугене.
Дом построил возле старых сосен,
Да такой, что всем на удивленье.
 
По делам случилось ехать в город,
Долго от семьи вдали скитался.
Наконец, купив подарков ворох,
Наш герой к жене домой собрался.
 
В лавке у старьевщицы-старушки,
Встав перед товаром на колени,
Он нашел занятную игрушку
Среди всякой прочей дребедени:
В рамке черепаховой овальной
Зеркало-кагами красной меди,
Что сияло чистотой кристальной,
Отражая все и всех на свете.
 
В те лета в краях, где жил Мацуке,
Так купца соседи прозывали,
Зеркала не видели в округе,
Да о них и слыхом не слыхали.
 
«Вот жене подарком будет славным.
Удивится, милая подружка!
Да, сюрпризом станет это главным,
Коль кагами спрячу под подушку».
 
Прибыл он домой ненастным утром,
Одарил всех безраздельно в доме,
Дочери фарфоровую куклу,
Мягкую лошадку на соломе.
 
А жене в футляре деревянном,
Что расписан яркими цветами,
Был предмет подарен этот странный,
Названный японцами кагами.
 
В зеркало жена его взглянула,
В удивленье вверх взметнулись брови
И руками радостно всплеснула:
«Кто ж такое чудо изготовил?!!!»
 
Может, это чары Они   злого –
В медном блюде женщина живая?
В жизни не видала я такого.
Да смотри, красивая какая!»
 
Долго не могла она поверить
В то, что это просто отраженье,
И пытаясь истину проверить,
Повторяла разные движенья.
 
«Неужели, это я, мой милый? –
Улыбаясь, мужа вопрошала, –
Неужели вправду я красива?»
И от счастья прямо вся дрожала.
 
Наигравшись новою игрушкой,
Женщина решила: «Нет, неверно,
Что храню его я под подушкой
И любуюсь на себя безмерно.
 
Дочь растет и в нем себя увидит,
Может загордиться красотою.
Думаю, то мужа не обидит,
Если я его подальше скрою.
 
Дни бежали, старились супруги,
Дочь росла, на мать похожа стала.
Замыкая жизненные круги,
Смерть пришла, и женщины не стало.
Умирая, слабыми руками,
В рамке черепаховой овальной
Дочери дала она кагами,
Что сияло чистотой кристальной.
 
«Дочь моя, любимая, Оами…
Рядом сядь и мать свою послушай,
Медное дарю тебе кагами
В нем мою ты сможешь видеть душу.
 
Каждый день, как спать пора ложиться,
Из футляра вынь мое кагами
И, чтоб в жизни сей не заблудиться,
Все, что было днем, поведай маме.
 
По лицу ты в зеркале узнаешь,
Я довольна или нет тобою,
Правильно по жизни ты шагаешь
Или что-то изменить в ней стоит».
 
Дни бежали, стала дочка взрослой,
Статью в мать пошла и красотою,
Словно тополь стройной, тонкой, рослой,
С длинной шейкой, гордой головою.
 
Каждый день, как время спать ложиться,
Из футляра с яркими цветами,
Зеркало достанет и садится,
Чтоб поведать все, что было, маме.
 
Раз отец услышал, как девица
С зеркалом своим ведет беседу,
И безмерно этому дивился:
Смысл деянья был ему неведом.
 
«Дочь моя, рассей мои сомненья,
Ближе сядь и мне, прошу, поведай,
Отчего ты, дай мне объясненье,
С зеркалом пустым ведешь беседу?».
 
«Нет, отец, кагами не пустое.
В нем живет душа умершей мамы!
Пусть тебя совсем не беспокоит,
Что я с ней беседую ночами».
 
«Дочка! О, цветочек мой невинный!
Видишь в зеркале себя ты, а не маму
Это ТЫ ребенок мой наивный,
И не тешь себя пустым обманом».
 
Годы мчались, словно в небе тучки.
В девяносто умерла Оами,
Дочь ее состарилась. Правнучке
На беду досталось то кагами.
 
В пору ту мугэнские монахи
Колокол решили лить из меди.
Зеркала, подносы, броши, бляхи
В монастырь свои снесли соседи.
 
Вместе с ними правнучка Оами
Вынув из футляра расписного,

Понесла заветное кагами.
Отдала, не говоря ни слова.
 
Но закралась в душу грусть. Сомненье
Дни и ночи сердце бедной гложет,
Не уймет никак она волненье:
Денег нет и выкуп невозможен.
 
Вещь – ничто, но память сердца – рана.
Как смириться с зеркала утратой?!
В нем душа и бабушки и мамы ,
И всех тех, кто рядом жил когда-то.
 
Адский жар – печь безделушки плавит,
Медь бурлит, чтоб в колокол отлиться.
Только рок  свои законы ставит,
Не спастись от них, не откупиться!
 
Шепчутся монахи у плавильни:
«Зеркало расплавиться не может!
Это значит, кто-то очень сильно
Пожалел, кого-то жадность гложет.
 
Чья душа его так держит цепко,
Что огонь бессилен сделать что-то?»
И ругались мастера тут крепко:
Дни идут, а все стоит работа.
 
Очень скоро все вокруг узнали,
Кто владелец зеркала злосчастный,
На хозяйку пальцем указали,
И житья не стало ей всечасно.
 
В душу заползла змея-обида,
Вслед за ней прокралось озлобленье
Жизнь ее безжалостно разбита.
Есть конец у всякого терпенья!

Утопилась, не снесла позора,
В край ушла, откуда нет возврата,
На бумаге, начертав наскоро:
«Ухожу, но в чем я виновата?
Ухожу… теперь его расплавить,
Думаю, не трудно уже будет.
И еще хочу я здесь добавить:
Стыд тому, кто с легкостью всех судит!
 
Ухожу. Рассудок с сердцем спорит…
Но, увы, я не могу иначе.
А того, кто колокол расколет,
Ждет богатство, счастье и удача».
 
Всем известно, если кто в страданье
На себя наложит в гневе руки,
То его последнее желанье,
Непременно, исполняют духи.
 
И как только женщины не стало,
Зеркало расплавилось в мгновенье.
«Крепко, знать, душа его держала!» -
Говорили люди в изумленье.
 
Колокол отлит, подвешен в храме.
Гул его монахов звал к молитве.
Вспомнили тут люди обещанье:
Счастье дать за колокол разбитый.
 
И потек народ к нему рекою,
День и ночь, кому не лень, трезвонят.
Слуги Будды плетками, клюкою
Странников от колокола гонят.
 
С вечным звоном совладать не в силах,
За души свои и уши в страхе,
Колокол в болото откатили,
Как-то ночью бедные монахи,
 
Многое в Японии возможно,
Нет мудрей страны и места краше:
Уподобить колоколу можно
Медный таз, к примеру, или чашу!
 
И тогда бей, не жалея мочи,
Коль расколешь, будет и приварок.
Уподобить можно, между прочим,
Гальку – храму, для богов в подарок.
 
Умэгае, так звалась та дева,
Что жила лет сто тому на свете,
Как-то очень сильно захотела
Раздобыть для друга тысяч десять.
 
Друг ее продулся напрочь в кости,
А долги платить ведь дело чести.
В доме постоялом они гости
Были в это время с другом вместе.
 
Вспомнивши про древнее сказанье,
Таз мутузить стала Умэгаэ,
Повторяя мысленно желанье,
Колокол Мугена воображая.
 
То, что было дальше, вам известно,
Продолженье видели Вы сами:
Деньги дал богач ей расчудесный,
Умиленный девушки словами.
 
Я, конечно, не богач умильный,
Знаю деньгам счет и зря не трачу,
Помню голод, холод замогильный…
И сегодня б поступил иначе.
 
В мандаринный край моя дорога,
Лекарь я, иду пытать судьбину:
Там живет принцесса-недотрога,
Что в народе прозывают Миной.
 
А вообще она зовется Цуки.
Цэецурэна дочь она, микадо.
Нужен кто-то сведущий в науке,
Лекаря, короче, деве надо.
 
Сам я мастер в лекарской науке,
С юных дней всех страждущих врачую.
Раны, язвы лечат мои руки,
Да и что болит внутри, я чую.
 
Только вот вчера лишился денег.
Путь теперь мой должен прекратиться.
Видимо, придется – в руки веник,
И в трактире дворником трудиться».
 
Самурай вскочил, гремя мечами:
«Мы ж идем, и денег нам не надо.
Славный лекарь, отправляйся с нами,
В том краю живет моя отрада!
 
Я люблю принцессу Цукимину,
Ждет меня она и очень тужит,
Знай же,  я в далекую годину,
В том её рожденье, был ей мужем»
 
«Мой большой поклон честному люду!
Разрешите рядом приземлиться?
Был я Цэнцурэну лучшим другом
И слугою, чтоб мне провалится!
 
Вот по свету много лет скитаюсь,
Потеряв богов расположенье.
А за что, я разгадать пытаюсь,
Но, увы, все не найду решенья.
 
Облака с дождем я Гость усталый,
В Мандаринный край моя дорога.
Шел, вот, мимо по тропинке малой
И послушал ваш рассказ немного.
 
Все в одну мы сторону шагаем,
Вижу, и одна у нас забота…
Что там справа рыжее мелькает?
В кузовок к вам заскочило что-то!»
 
«Не волнуйтесь, это наш Мудзина.
Видно сон сморил его беднягу,

Куры Рябы бывшая корзина
Приютила старого бродягу».
 
«Как, еще, еще один мудзина?
Сыт я их проделками по горло!
Ну-ка, вылезай-ка, образина!
Как бы вновь несчастье не поперло!
 
«Господин монах, в чем здесь причина,
Расскажите, выслушать вас рады,
Вред нанес да наш ли вам Мудзина,
Может порча от его собрата?»
 
«Что ж, сейчас услышите вы повесть
О моей несчастной, бедной доле,
До сих пор мне душу гложет совесть,
Что принес я горе поневоле».