Испытание рифмача Томаса Лермонта

               
1

Известно, что Том по прозванью Рифмач
был славен игрой в словеса,
что в тех местах зеленели леса,
что то ли из замка он выехал вскачь,
то ли из хижины вышел пеший…
(подробно про это ведает леший).

На влажной поляне, где цвел шалфей,
и все, что хотелось собрать в суму,
сперва почудились будто ему
следы хоровода фей…
Но Том усмехнулся, презрев их значенье,
и мысли в другое направил теченье.

Устав, он прилег под тенистый дуб,
где вволю насвистывали дрозды.
Печаль межбровия, в две борозды,
передавалась шептанью губ,
в напев перейдя, невзначай звучащий…
И был перестук ответом из чащи.

«Наверно, то дятлы, – подумал Том, –
иль может, мой слух уловил коня?
Как раз испытание для меня,
проверю себя потом.
А то уж в траве померещились кольца!»
Но тут оглушил его звон колокольца.

Как будто папоротником и мхом
одета, в алмазах росы свежа,
навстречу Томасу Госпожа
Нездешняя выехала верхом –
по ниоткуда возникшей дороге
на сроду невиданном единороге.

Склонился Томас прениже трав,
мечтой рванулся под облака
белее снега, как та рука,
что потянула его за рукав…
Едва он осмыслил явление встречи,
лесным родником зажурчали речи:

«В людском искусстве ты корифей,
раз духов коснулась его волна.
Теперь я хочу испытать сполна
тебя в Королевстве Фей.
А коли не вынесешь вихря полета,
вернешься сюда в ремесле рифмоплета.

Есть Правды путь и Дорога лжи –
от терний к свету, во мрак от нимфей.
А вон – ко мне, в Королевство Фей
тропинка уводит, за рубежи,
и, как отражение их кривое,
змеится в папоротнике и хвое».

Ударил в голову, точно хмель,
туман загадочный Рифмачу:
«Я сам, повелительница, хочу
с тобой прокатиться на край земель –
забыть про торговлю, охоту, посевы…»
И прыгнул в седло позади королевы.

Взметнулся как яростный суховей,
для ока смертного испарясь,
с уздою времен порывая связь –
скакун Королевы Фей.
Пронзил он пространство, чья рознь – плодовита,
в крови ее жатвы пятная копыта.

«Кровавые реки стекают из
щелей, где подолгу живет война.
И муза, по-видимому, больна
у тех, кто ее изливает вниз, –
владычица молвила. – Что до звучанья, –
готовь себя, Томас, к обету молчанья».

Ледышкой за ворот ему проник,
бруском раскаленным достал до дна
свершившийся фатум: она одна
теперь понимает его язык –
лады его сердца, что силой призванья
рыдали и пели, минуя названья.

Сто струн теребя, и терзая вдрызг
пространство, немое реченье вся,
Зеленую Всадницу унося
туда, в озаренье лучами брызг –
завеса ее изумрудного шарфа
вздыхала как лес и дрожала как арфа…

Она оглянулась: «Еще ты жив? –
Не боязно вниз полететь с моста?..»
Он молча устами поймал уста,
невольно при этом глаза смежив.
И эхом от шлейфа – разнесся далече
призыв: «А теперь отслужи, человече!»

И замка возник перед ним колосс,
хаос обольстительницы Луны
сквозь тучи – то тяжкие валуны,
то пряди развитых седых волос,
и ров, где вовсю бушевали столетья,
и поверху мостик – дугой семицветья…

Том спешился, и не дыша понес
в разводах линяющего чехла
хозяйку, что стала, как мир, дряхла,
как будто не фею в потоке грез –
взрывчатых страстей вековую разруху
он принял в объятья как матерь-старуху.

Одежд ее выцветший кашемир
был полон кошмаров, как пень – клеща.
Но Том наступивши на край плаща,
рванул его резко… Тогда весь мир
сверкнул, громыхнул, будто в детстве петарда…
И новый – открылся сознанию барда!

А сзади, не цокая по пятам,
и пальмою первенства не маша,
Легенда – неявленного душа –
уже овевала его… Но там,
под мглой человечьего неба и крова,
ходила она – облаченная в слово.

И слухом про эльфа витала, вплоть
до звездной баллады… К ней шли в пажи –
дорогой правды, дорогой лжи…
Но Томас живьем ее видел!.. Хоть
видения, запахи, звуки, касанья,
живя, ускользали от их описанья…

………………………………………

Могуч он, старейший лесной жилец,
всегда убегающий топора.
Блестит его крона, теснит кора
прибавкою в толще семи колец.
И полнится лес голосами, и любо
ему бытие достославного дуба.

А по лесу странник бредет домой,
стихи напевая и бормоча
про Томаса Лермонта Рифмача,
про то, как он некогда был Фомой,
да как-то поверить набрался смиренья,
и силу иного обрел Измеренья.

Вот эта поляна, вон тот родник,
распутье дорог в перехлест ума,
и то, как явилась она сама,
когда он в том месте к земле приник,
шутя, просто так, убоясь перегрева…
И тенью оделся священного древа.

Одежда на Томасе как пыльца,
невидим, но тяжек его трофей:
три дара он взял в Королевстве Фей –
поэта, пророка и мудреца.
В пыли его посох, дырява котомка.
Любовь да надежда…
Да вера в потомка!



2

Стоило только теперь ему рухнуть в объятья Морфея –
под колокольчиков пенье и мелкую дробь колчана
тут же к нему приходила охотница-фея
в грезах, к которым страна ее подключена.

Припоминались неясного сна повторенья:
лук ли в руке ее? арфа? подобье крыла? –
тысячегранный хрусталик сокрытого зренья
сразу, как будто лучом, проницала стрела…

«Тайных очей моих свет преломившая фея-фортуна, –
молвил, – сквозь них, через радугу, дальше влеки…
Здесь, семилетье спустя, у ворот Эрсилдуна
полными страха – встречали меня земляки…»

Как же теперь понимал он, что не за горою
солнца закат на последнем Элдонском бугре…
Жизнь, увлеченная вспышек смертельной игрою,
больше уже ни в какой не нуждалась игре.

«Где ты, о струны последние рвущая фея? –
звал он, в провалы бездонные внутренних вежд
глубже впадая. – Пусть больше не ищут Орфея
в пропастях плоти людской и теснинах одежд…»

Где-то олень, словно древо, рогами ветвится.
Вот она скоро в охотничий рог протрубит…
Что бы теперь ни открылось сознанью провидца, –
внешне спокойны глаза в окоемах орбит.

Чтобы однажды, по зову ли, просто желанью,
глянуть в окно: над холмами, при свете луны,
белый ветвистый олень, ею посланный, с ланью, –
звезды едва огибая идут, влюблены…

Лето 2004