Звездная баллада

Посвящается Х. К.

Миновали простые дома,
и дома побогаче,
и хоромы, что сводят с ума,
виллы, дачи,
колокольни о всех голосах,
шпили, башни,
караулы, что спят на часах,
водят шашни,
миновали неподнятый мост,
завись голи,
взвод цыганский, селенье, погост,
чисто поле,
миновали лесной полосой
зверя, гада,
и шагнули под ливень косой
звездопада –
под мерцание древа, конца
чья не ведает крона,
под всезрячье созвездье слепца
Ориона.

Боль в груди, пелена на очах,
хлад по коже...
«Где же ужин? где светлый очаг?
кровля? ложе?..
Где пенаты родные? Без них
голо, пусто...
Что ты сделал со мною, Жених
Златоустый?!.
Разве эдакий ткется покров
для идиллий?
Мы в жестокое племя ветров
угодили.
Разве так остаются вдвоем –
стыло, люто?
Не годится, увы, окоем
для уюта!
Пожинает земную нужду
божий странник...
Я от кущей немногого жду,
о Избранник!
Но куда бы ты ни был влеком, –
спросишь пищи.
Затаимся же теплым комком
в логовище,
да скумекаем ужин простой:
мед, коренья...
Возвращается, верно, шестой
день творенья».

«Этот корень – драконова снедь, –
Нареченный
отвечал. – Чтоб в норе закоснеть
увлеченно,
соглашайся на участь хорька,
долю крысью.
Серединная только горька –
бредить высью.
А возвышенный жребий и прост,
и бескровен:
поверх кровель, со звездами в рост,
с небом вровень!»

И текли, и сочились уста
диким медом,
объяснявшие мир, как с листа,
мимоходом,
открывавшие все без труда,
и без фальши,
увлекая ее в никуда –
дальше, дальше...
И ступала она как во сне,
но настила
облаками причудливо не
умостила.
И не смела замерзлой травы
глянуть выше,
с толку сбитая криком совы,
писком мыши,
тем, что больше она средь сестер
не жилица,
что не хижина – звездный шатер,
и молиться
слишком поздно, и глупо ворчать
здесь, средь бора...
И стояла луна, как печать
приговора.

Покачнулась высокая тьма,
оживела...
Глядь: они на вершине холма.
Вроде мела,
по простору незримая кисть
водит светом:
стань звездою новейшей, расчисть
путь поэтам.
«Все, – сказал он, – теперь ни всплакнуть,
ни поохать.
Выбирай: сверху – жуткая суть,
снизу – похоть.
Се призыва последнего глас!
То сверхвыбор!»
И звучали слова его фраз,
как верлибр,
как гекзаметр – звонче вина,
тише яда.
И на небо взглянула она
как Плеяда.

То ли вырос пригорок  до звезд,
то ли сами
оживили они млечный пост
чудесами...
Не имеет Вселенная рта,
несть преданья,
как, не скрипнув, открылись врата
мирозданья.
Поп не спел, не встряхнул бубенец
ретивое.
Округ неба приняв за венец,
эти двое
сопряглись, сочленились, срослись,
шар сминая.
Отряхнулась житейская слизь,
пыль земная.
Стыд и страх, кисея и сукно –
            все слетело.
Две погасшие жизни. Одно
а с т р о т е л о.
Словно голубь на стреху, струя
меда в чашу,
аллилуйя – на круги своя –
в душу нашу,
как, откуда ни есть, НЛО
в наши гумна –
повлеклось оно в Космос – светло
и бесшумно –
фейерверкам на зависть, ракет,
бомб салютам –
совершенством, которого нет,
А б с о л ю т о м.

Бездыханна вершина любви,
что нирвана –
ни крестов, ни святынь на крови,
ни вулкана.
Безымянна, недвижна, скромна.
Небо звездно.
Проступают светил имена
слишком поздно.
И никто до последней поры –
лично, скопом, –
астролябией тыча в миры,
гороскопом
шаря здесь, – ни цветов, ни седин
их, ни петель
не постиг, потому что один
Бог свидетель,
как восходят они с той горы,
безвозмездны,
во владенья алмазной игры
звездной бездны.

14-23 сентября 2001