Приключения философа Талки. День 22-й, 4 часть

На мое удивление Тагор лишь спросил:
- Ты хочешь сказать, что природа добра и зла лежит за пределами человека и сродни природе положительных и отрицательных зарядов? И что истина также существует вне его? А чем тогда объяснить красоту, любовь? Атомами, электронами и позитронами?
Лучше было бы играть с ним в карты или бильярд, чем отвечать на такие вопросы. Но ничего другого не оставалось. Роль физика актеру надо было сыграть до конца, придумывая на ходу слова.
- Да, я считаю, что истина - это равновесие всех атомарных сил. Любое стремление, будь то к успешности или универсальности, как вызывающее его нарушение, не может ей быть. Красота, любовь - если ведут к равновесию - истинны. Если нет - ложны. Не так ли происходит и в нашей жизни? Невозможно все атомы сделать одинаковыми, а всех людей тагорами. Невозможно вообще изменить атом без его внутреннего потрясения. Невозможно изменить мириады атомов, если они сами того не пожелают. Но пожелают ли они? Ты подходишь к человеку с меркой успешности. Но успешный как раз тот, который ни к чему не стремится, который находится в равновесии с окружающей средой и самим собой. Как ни парадоксально, под это могут попасть и лентяи, и алкоголики, и еще много всяких неуспешных на твой взгляд личностей. Спроси у них, считают ли они себя хуже тебя или меня. Так что моя физическая формула ближе к истине, чем твоя метафизическая идея.
- Но разве для того чтобы понять что есть и каким должен быть стул нам надо изучать его атомы, а не предназначение? - воскликнул Тагор, - не так ли и с человеком?
Я упорствовал:
- Что есть или, что то же самое, для чего предназначен стул тебе скажет или напишет его создатель. Что же до атомов стула, это дело будущего.  Пока же мы должны сосредоточиться на его отдельных элементах, комбинируя их и создавая стулья различной конструкции для различных надобностей.  А говорил ли, писал ли тебе или еще кому-то создатель человека для какой надобности он его сотворил? То-то и оно, что нет. Так, может быть, и не стоит вкладывать в божьи уста пускай и наилучшие, но все же человеческие, мысли?
Наступил момент еще раз как следует извиниться перед Альбертом Николаевичем, потому что я решился под его личиной поведать Тагору о своих жильцах. Извинившись, я продолжал:
- А раз мы не знаем, для чего создан стул-человек, то давай будем экспериментировать с его частями как только возможно, смотреть и удивляться, что получилось. И не пытаться делать одни только золотые. Не в этом ли главное отличие человека от всего остального: быть бесконечно разным.
- Из каких же частей по-твоему состоит человек? - спросил недоуменно Тагор.
Я назвал обитателей Дома, вызвав еще большее его удивление.
- Так ты хочешь сказать, что ум или душу можно объяснить физическими законами?
Мой Эйнштейн зашел слишком далеко и уже не смог бы идти дальше. Поэтому он сделал задумчивое лицо и сказал:
- Я верю в то, что проникая глубже в материю и сознание, человечество сможет находить в них все больше общего, а, значит, и воздействовать на одно через другое. Не это ли и есть цель научного познания?
По-видимому, таким выводом Тагор остался крайне недоволен и заявил:
- А я убежден, что наука никогда не сможет проникнуть в человеческую душу, которая не имеет с материей ничего общего. Душа может быть познана через просветление, но не размышление. И только просветленные могут и должны указывать человечеству путь в будущее.
Наш разговор зашел в тупик, мы замолчали. Я недоумевал: куда запропастился Папандопуло, его помощь в поддержании беседы была нужна как воздух. Теперь я боялся уже не только разоблачения, но даже больше - гнева Тагора на Эйнштейна, по всей видимости мной только что дискредитированного. Ругая про себя Папандопуло, я вдруг вспомнил его теорию и поинтересовался у Тагора, что он о ней думает. Того передернуло:
- А ты что о ней думаешь? - ответил он вопросом на вопрос.
 - И откуда ты о ней знаешь?
Рассказ о том как я встречался с духом Папандопулы, играл с ним в карты и проник в его мысли он воспринял настороженно и даже с каким-то испугом.  Когда же я сказал, что отношения винеров-лузеров противоречат закону сохранения энергии, совсем помрачнел.
- И что бы ты ему посоветовал? - спросил философ. Я отвечал, что принцип эквивалентного обмена лучше принципа сравнительно честного отъема. А идея Универсального человека лучше их обоих.
При этих словах радость показалась на лице Тагора. Он подошел и с силой пожал мне руку...
Тем временем забрезжил рассвет, глаза мои стали слипаться, но покинуть Тагора я не мог. Странно, но он тоже стал засыпать...
Проснулся я от удушья и жары в палатке. Рядом храпел Папандопуло. Расстегнув молнию, я вылез наружу. Был солнечный день. Срочно требовалось напиться воды, искупаться и вспомнить в деталях ночную беседу. За чашкой кофе и сигаретой восстановил произошедшее и недоумевал для чего нужно было спорить с духом Тагора, тем более, что в я душе был с ним согласен. Идеал человека всегда считал единственно важным и интересным. И именно оттого, что все остальные думали иначе, оставался одиноким... Надо же, в первый раз в жизни встретил единомышленника, да еще какого! Стал с ним спорить, да еще как! На душе стало нехорошо...
Появился, наконец, Папандопуло. Помятое лицо, хмурый вид. Бросился в речку и долго плавал. После подсел, стал молча пить кофе. Говорить с ним не хотелось. Знать о беседе с Тагором и моей неблаговидной роли ему ни к чему. Его реакция могла быть только одной - я лузер, опозоривший гения и не слушавший пророка. Хорошо, что он меня ни о чем не спрашивал и вообще не разговаривал. Интересно, снился ли ему Эйнштейн? Спросить я не мог, упоминание имени ученого больно ранило. Судя по виду, ничего хорошего и у него не произошло. Ну и ладно, пора уплывать отсюда. У обоих есть неотложные дела. Я начал собирать вещи. Папандопуло - мне помогать...
Мы выплыли из леса на открытую равнинную местность. Вдали показалось какое-то селение. Лодка причалила к берегу. Я вышел, провожая Игоря. Он тихим голосом сказал:
- Слышь... ты, это... выкинь свой чай, вместе с флаконом. Он человека портит. Сегодня ночью, когда мне явился Эйнштейн, я такого ваньку валял, что и сказать тебе не смогу. Философа перед ним разыгрывал, Рабиндраната Тагора. Упрекал его, критиковал, да какими словами... Даже думать об этом не хочется.
И, заметив изумление на моем лице, добавил:
- Не буду я ничего писать, не стоит. Вернусь домой, к своим делам...
... Наверное, можно дать много определений, из разных наук, что такое смех. Но, если есть "истина смеха", то глубже всего она познается, когда ты вдруг оказываешься в нем самом, когда тебя, как вулкан раздирают его неистовые огненные силы.
Когда вместо винера и лузера пред очами Природы предстают два теплых человеческих тела.