Четвертая книга. Опубликовано

Ольга Биченкова
Четвёртая книга
Сборник стихотворений
Новокузнецк – 2014
3
Песня
Едет Аллах На своих конях. Едет и змей, Подметает прах. Змей наводит свои полки Из погремушек-змей. Вот Магомета лежат узелки, Стало больней и ясней. Он не припадочный, он пророк. С нами Аллах и Бог. Едет и змей; стало ясней. Но Магомет продрог. Нет никого, кто комету видал. Умерли все они. Вот воздвигает он пьедестал За спиной спины. Вот и дверь; предо мной она. Виден муслимский рай. Я как натянутая струна. Бог, меня выбирай. Вот и ай* предо мной лежит. В спину дышит гранит. И в пещере, среди камней, Грозный владыка спит. Он не ранен, не болен, не пьян. Он не Бог, а пророк. И Иисус берет кровь из ран И обливает народ. Ты, Магомет, собирай полки –  Едет владыка змей. Ночь и пещера. Кругом враги. Только жизнь всё ясней...
УДК 882-32 ББК 84 (2 Рос+Рус)
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателей запрещается.
© Б/67 Ольга Биченкова. Четвертая книга. – Новокузнецк: «Союз писателей», 2014 – с. 156
ISBN
© Ольга Биченкова, Новосибирск, 2014 © «Союз писателей», Новокузнецк, 2014  Ай – символ мусульманской веры, звезда и полумесяц. Носят так, чтобы было видно. (Прим. авт.)
«Четвёртая книга» вновь представляет читателю творчество новосибирской поэтессы Ольги Биченковой – оригинальное, узнаваемое с первых строк. Авторский стиль требует интеллектуального, отнюдь не поверхностного прочтения. Поэтический текст многослоен, замешан на многозначной символике, аллюзиях, литературных «перекличках» с классиками. Трагические интонации органично соседствуют с насмешливо-скоморошьими, картина реальности предстает перед читателем как некая фантасмагоричная мозаика из фактов, ощущений, воспоминаний, предчувствий, – но сквозь всё это рефреном звучит голос настоящего гражданина своей Родины, переживающего её судьбу и боль как свою собственную.
4 5
Грохочут танки под Москвой, И снова путч; один Как косо смотрит почтов;й – Всей жизни бригадир. Несет зарплату он в мешке. И с министерством – в топь. Кого продали? Кот в кишке, И нервов оторопь. Луна белеет на снегу, И снова фонари. Сказать, однако, не бегу: – Кумир, при нас цари. И хор безмолвных поэтесс Молчит, кивая в такт. Базар, однако, темный лес, Скажите, где не так? И вот страна, разинув рот, На выборы пришла. Пришел последний патриот, А мама – не пошла. Вождей покрыли кумачом. Долой КПСС. А храм, отделав кирпичом, Поставим до небес. На воре вор. Вставай, страны Зовет несчастной лик. И от пиров и до войны Дошли, мой кот-старик. И я опять в Сибири, где, Скажите, что не так? Нас всех оставили нигде, Никто, да и никак.
Базар Вор торговал из-под полы, Залысины зализывал, А мимо шли людей углы, С картинами за мызою. Вор продавал картину мне, Кота купил с крестом И видел девицу в окне, Солдатика с полком. Краснели флаги, пес лежал, Вертел собачий хвост. И уезжали на вокзал В такси без папирос. Москва не верила слезам, Торговка – паспорту. И вот главред опять сказал: – Сегодня я уйду. Нас выгоняли за порог. И космосом с орбит Глядел наш стариковский Бог. Кричат в толпе: «Пиит!» – Убогим бардам, что бренчат Под музыку с вином. И Цезарь пестовал внучат В большом дворце с окном. Собачий лай, вороний грай. Достали три трубы Звонков: «Сегодня умирай». И вот – вождей гробы Устало смотрят, как в упор. Пленилась попадья, Не устоять. Один позор, Как медная струя,
6 7
Лиса и журавль асня Раз журавль и лисица Встретились у Синей птицы: Длинны ножки, хитрый нос. Тут подходит к ним Христос. Нужно, дети, примириться. Вот тарелка, вот кувшин, Вот и блюдо с красной птицей, Вот вам, дети, карта вин.
Как журавль ни старался, Не склевать ему еды. Из кувшина та лисица Захотела пить воды: Длинный нос и тонки ножки. С Синей птицей шел Христос. Не досталося ни крошки, И у Птицы – море слез.
Что Ты, Боженька, наделал? Ты забыл им подсказать, Чтоб лиса из блюда ела, А журавль – с кувшина. Ждать
Им недолго остается, – И приходит Бог к лисе. Там, где тонко, там и рвется: Вот и басенка про всех.
Звери по воду ходили, Журка научился пить. И лиса с паникадилом, И журавль – луга косить
Длинными с пером локтями – Для чего еще крыла? Так и хочется, и тянет Показать ему козла. Лис – теперь он в рясе долгой, А журавль косит траву. Вот и вышла, как иконка, Сказочка. И наяву
Держит нас Господня шутка, В колесницах – соловьи. Так же звонко пела дудка Басенки. Поверь, свои!
8 9
Мария! В красном колпаке ли Ты шла по улицам свобод Военных? В этом жарком теле Намечен вдохновений брод
Божественных. От бесноватых Беги коллег по ремеслу. И ноги у тебя из ваты Как будто бы. Близка к костру
Твоя история? Неверно. Тебя любил и исцелял Христос от этих бесов нервных. И вот, наверно, час настал:
Ты проповедуй средь пророков, А Ленин – что ж, тебя под нож. И не горюй, что так жестоко Правдива горестная ложь.
Петербургская принцесса . олиной Так видел я ладью Харона – Вергилий очи воспускал, И на подобье белом трона Борей торжественно сиял.
Шли стукачи, горели книги, И Ленин в красном колпаке, Как Мазарини, плел интриги, И Ришелье; картина Ге
Стояла гордо, как причастник, И той зимою шли волхвы. Нет, я ничей не соучастник. Скажите, милые, а вы?
Устали видеть сны столетья... И как неистово Борей Нас задевал за междометья! Поэт – он волхва не мудрей.
И в Рождество входили маги, И царь с царицею плясал. Поэт же, не задев бумаги, Той Магдалине написал:
10 11
На Неглинной
1 Лидия да Анна да Марина Все сидели как-то на Неглинной. Анна да Марина с Марианной Вышли утром за товаром рано. За товаром вышли. Было дело, И ворона черная летела. Нет вороны, нет и воробья. Три сестры. Распалася семья. Некто спросит про Марину с Анной И про дочку деда Марианну. Никого ведь нету больше вроде У хорошего у дедушки Володи. Нету никого. И не осталось Ни вороны, ни лавр;в в покое. Человек, закончилась усталость. А талант ведь дело наживное. 2 И душа, и брюки, и мысли – Все лежало в ведре с коромыслом. И душа, и мысли, и брючки – Что осталось для бедной старушки. И осталась очков дужка старая, Только те очки поломались. Кто прославлен? Да мы прославлены –  Видит Бог, за отчизну старались. И ни крошки у старой врачихи Не было для детишек рачьих. Ах, волчихи и зайцы, купчихи И крестьянки – все вместе рыбачат. Там, где лов, там счастливые дети И достаток, как фишка на блюдце. Улетел, мой родной. Три медведя Не рык;ют, а только целуются.
Пушкин Пушкин, Пушкин, где Вы нынче? Где Психея, где Аннет? И у льва драконов пищу Вырывает зуб комет. Стук повозки декабристской На сегодня – и в Сибирь По всему катит к царице Азиатской. Вот имбирь Детской сказки. С луком нынче Пролетает Аполлон. Царь Никола на картине Собирается на трон. Где же Вы, поэт прекрасный? Вот повозка и ямщик, Выступает месяц красный, Белый, жирный. Гоголь щит Принимает супостатский. Оба жгут свои стихи В печке. И стволом ужасным Размыкаются полки. Полководец – царь усопший – Ищет медиума уж. «Выстрел» и «Метель». Иссохшей Ручкой пишет старый муж. И Жуковский не на троне, Где царевич воевал. В этой солнечной короне Был поэт – Девятый Вал.
12 13
Чернореченский финал А. Мишутину Ходит сваха; бела скатерть. Ходит по полу подол. – Человек, удача катит: Я невесту приобрел.
Ходит юная красотка И – ко мне, как я сказал. Я женюсь, и это четко. Я женюсь, как душу дал.
– Нет, сегодня карусели И опять – в Петродворец. Там потемкинские ели И Наташа – молодец.
Молодость не отметает, Снег искрится, не шаля. В Черной речке тихо тает Лед в начале января.
Входит из сеней, с мороза Сумасшедший шалопай: – Сумароков, эти розы У подъезда подбирай.
И, кляня петровску ересь, Поп катит с бал; на бал. – Пушкин, Пушкин, где же, пенясь, Поднимается бокал?
Я не знаю, мне когда-то Вынь да ножик положи. – Здравствуй, милый, вот и хата, Утонувшая во лжи.
– Так и знал я, что кому-то Нужен мой кошмар – скандал. И комета на минуту Заглянула. Царь сказал:
– Ты была как на канате, Видел казни суету. – А Наташа – Богоматерь, Изменившая Христу.
14 15
На Франсуа Вийона Едут наши с лобиком, Матушка – с лотком. И ребенок с бобриком, Девица – с пирожком.
На том на сеновале Девки с парнями играли, Кто вперед, а кто назад. Это, видно, райский сад.
Едут санки с беглыми, И солдата бьют. Это вам не белые Вирши, а убьют.
Барин, что за девкою Триста баксов дал, Спорит с пиротехникой. Едем на Урал.
Как на той на грядке Вырастали прядки. Выбирали князей С юбочками в складку.
Вот косая челка, Порчена иголка. Вот – черта и прутики. Едет мистер Прутиков.
И иголочку воткнули В ткань ту опаленную. Жизнь-то деревянная, Что же пальцы гнули?
Демос, логос, ты – народ, Что дрожишь под Волгой? Русским видны мель да брод, Видны, да не долго...
16 17
Кризис На руинах империи, Где стояли воины, Теперь стоят люди, Очень обеспокоены:
– Где теперь ацтеки, Где их богатства? Вот один Кортес Улыбается приятственно.
Вот и каравеллы, Что золото сгружали И возили в Испанию. Пряности вздорожали,
И теперь инфляция В Английском королевстве Сравнялась с Америкой – Дело в январе-то.
Был мировой кризис, Теперь цены упали. Отходили люди, Женщины рожали
Новых солдат, От которых мясо Пушечное. Вздорожало масло
На рынке московском. Водка с кокаином – Ошметки от мозга С товарищем липовым.
Человек навроде Вора увидел. Один стучал, Второй же
Не слушал. А третий? – Третий прокуратор И с Иудеей Тоже дело в шляпе,
В шляпе монастырской, В куколях то есть, Монахи ходили, Раздетые по пояс,
В баню деревенскую. Кризис жанра. Оценили лесть-то Критики с жаром.
18 19
Декабристы За душой лишь скворечник, кузнечик И душа. А ее заберут. Если ты с судьбою повенчан, Остается тебе лишь прут,
Прут железный да царская воля, И письмо – за рукой стукача, Царской водкой отмытая доля И потом, а потом – не молчать,
Рассказать обо всем понемногу, Что, как Пушкин, «Парашку» писал. Собирайся, мой мальчик, в дорогу. Я – поэт. И московский вокзал
Мне родня, как икона Казанской, «В бой идут одни старики». И Псалтырью церковно-славянской Ты, мой друг, отмолишь грехи.
Есть дела, есть обжитые жизни. Собирайся, мой брат, на вокзал. Становлюсь я немного капризной, Но отъезд, видно, врач прописал.
И куда по Сибири пойду я? Царедворца не дрогнет рука. Я пишу, и дышу, и рифмую Всех, тебя. И не рвется строка.
Сивка-Бурка Я – Сивка, на котором ездит смерть, Укатанный ее крутыми горами. Шерсть не прядут и не ласкают твердь Оставленные ею под запорами В той страшной, райской глубине. Я – Сивка-Бурка. Смерть на мне вдвойне. Они растут совсем в других домах, Они пока что с нами не простились, И хоть они уже не возвратились, Мертвец владеет новыми во снах. И вся Земля есть регион чистилищ, Предметно не описанный в томах. Бегут они. Куда идут, пока Качается, как райская прохлада, Над ними гробовая не-тоска – Доска могильщика. А новые – «не надо», И вертится Шекспир, и вот отрада В галерке театрального райка. Доска качается, доска ведет к могиле, И если нас не сразу подчинили, То починили взвод того курка, Который, чистый, как мильон камелий, Продляет жизнь до нового щелчка. Как барабан крут;т рулетки смерть, Как барабан на Сивке-Бурке едет! И в детской сказочке про трех медведей Нам надо вновь ее преодолеть. Какие сказки знают малыши! У мам прекрасных отбирая время, Они несут неслыханное бремя Фантазий, памяти и страха. Напиши Письмо мне, Плиний Старший, в «Грибоедов»! Я человек и все куда-то еду, Возможно, для спасения души...
20 21
Балерина Балерина, балерина Тоже сделана из глины – Ей под девяносто, Как Мариинскому театру.
Дали ей со сто, Пастернак назвал точный адрес.
А-ля рус балерина Плясала для кесаря, И от этого кесаря Ей делали кесарево...
Нинка как картинка, Голубая брошка, Нинка-балеринка – Маленькая ножка.
Встали все на кони, Говорят: «Семейка». Люди на балконе Все с Одессы-рейса.
Были одесситы, Было не по-братски: Камзолы расшиты, Кто-то постарался...
Нинка из Сибири (Голубая брошка)! Встали все, забыли, Звали понарошку.
Звали мы подружку В голубые дали. Коммунисты кружку Только потеряли...
Плен ты мой опавший, Тлен заледенелый. Не склонится Сталин Под сиренью белой. 19 сентября 2009 года
22 23
Венский сервиз Где мой сервиз хорошенький? – Как мальчик для битья, Стоит, как гость непрошеный, Как вся моя семья. Остался он в наследство мне От бабки, Колчаком Дед;, маркизой скошенного, Дядьев, в тридцать седьмом Расстрелянных под Сталиным, Как «Польский легион» Еврея безначального, То бишь Христа, – наш дом. И в том сервизе стареньком Мадонна и Христос, И бабка улыбается От августовских роз.
Памятник (усеченный сонет) Слух обо мне пройдет, как слух. Пусть назовет меня всяк сущий здесь язык: И Чингис-хан, еврей, и русский дух Пусть не прикусят долгий свой язык.
Ура! Восстаньте, дети, из-под гнета! Ты перестань покрикивать, тиран, А то, глядишь, из разных стран Уже косят из вертолета И дачки сносит партизан.
Пусть ураган ворвался на Гаити, А бунты жмут усталых парижан. А *Пушкин вечно думает о Крите. Он не отвержен. (Каторжан).
24 25
Светило
1 Здравствуй, здравствуй, моя дружка, Это кошкин свет горит, И веселая подружка Мимо под гору летит. Здравствуй, милая, родная, Что за дивный долгий свет? Я совсем тебя не знаю, Просто слышен шум планет. И не видя, что за кружка, Бес крутит. Переполох. И кадит церковный служка, Обовшивевший от блох. Застолбили, застучали И, отплясывая дробь, Мается зубами Рая. Торг – не торг? Не в глаз, а в бровь. 2 Я не видел эту тетку, Запродавшую глаза. Видит Бог, одну чечетку Выбивает стрекоза. Милая, зачем летала? С крыльями – мне Бог сказал. И не мила, и не встала. Червь сегодня умирал. Здравствуй, Таня со слезами, Говорит один прокол Вены, что перед глазами. Что ты нынче приобрел? Эту жизнь, катя с собою Как в пролетке и с плащом? Это катя, это коля. Это, милый мой, еще...
Советская песня Расцвела калина Во моем саду. Я от тети Зины Иду на поводу.
По воду ходила Зина во церкву. И приедет Зина В стольную Москву.
Расцвела рябина В поле у ручья. Милого любила Зина, а не я.
*** Я не знаю, Зина, Что тебе забыть. Душу в магазине Ты пошла купить.
Человек прекрасный, Цари в голове. Слышен шум ужасный В стольной, раз, Москве.
Ходит, не случаясь, По Москве зима. Я иду, скучая. Что, сошел с ума?
26 27
К Галатам Христос пришел тогда в шестидесятых, Эммануилом нарекли его. Ходили так чекисты во десятниках, Что девочки не знали ничего
О том пришествии, когда искариотский Иуда выдал и поцеловал Его; как воск, курили папироски... Не зная, девочек косили наповал.
– Приду и исцелю, сказали громко. И Человек, то бишь Господь Един, Пришел, как страшный поцелуй ребенка. Ребекка, мы на ужасе стоим.
О временах и нравах И хлыщ папаша, И дура-мать. Наелся каши, Пошел стучать. Пошел, однако, Опять строгать, Меня, собаку, Отсюда гнать. Верховный выстрел Меня казнил, Меня на вышке Похоронил. Я вертухаям В глаза глядел. – Ты кто такая? Петух запел. *** Я отвалила От берегов. Меня кормила Моя любовь. И ей не сладко Пришлось опять, Когда «закладка» Пошла писать. Пошел мечтать он На воронок,
28 29
И где лежал он, Там изнемог. Шофера нету И шафера – По белу свету От не-пера. И клеветою Острог живет, И суетою – Мой брат не ждет. И нету крышки На люке том. Устали, мишки, И суп с котом. Его не варят, А щи едят. Ну а ботинки Куда глядят? Устали глазки, Поэт устал: От этой сказки На пьедестал. Меня не любит Правительство, А приголубит, Скажи, кого? Кого не любит Гугнивый вождь, Того с гол;бой Бросает в дрожь.
Пошла писать я Один рассказ. Меня прогнали Стыдом из глаз. Кого не любит Один поэт, Тому не будет Отсидки, нет. Но славы нету, Мой вождь идет. И черноусый Победы ждет. И этот Сталин – Не той порой Над головами Царит, герой. Герой второго Дня воскресения. Я знала, думала. Пришли с Есениным, Убит, в кошмаре Спит Маяковский. Я возвращаюсь В чертог московский. Там кто-то свален, Иконы нет. И пионерский Играет свет. А зори тихи, И нет мне сна. Со мной утихла Моя весна.
30 31
Песенка про Машу А на Белом островке И на дальнем далеке Сидит белая красавица При ярком камельке.
Точно не было невзгод, Только царский мой народ Эту белую красавицу И в руки не берет.
Нету сил, да нету сил. Я за Машу попросил, Чтоб была она сегодня Как искусница, взбесил
Ся мой маленький народ, А ниточку берет, Вышивает наша Маша, Только по лбу не дает.
Не давай ты ей сукна – Глянет милый из окна, Что народ, что остров белый, Только Маша не видна.
Видный ростом был мужик Ее красненький жених, Пьет Машуня вино с водкой И похмелья не бежит.
Вот причина, вот и я, Вот и вся ее семья, Вот и пьяненькая Маша, Нет, не буду с Машей я.
«Сказка – ложь, да в ней намек, Добрым молодцам урок», Не поите водкой Машу Вы, красивый муженек.
Ой, Маша принесла, Водку с пивом куп;ла, Но не купит керосину – Не сгорели бы три угла.
Будем жить да поживать, С погорельцем попивать, Погорельцами мы стали. Маша, я да Катькин зять.
И на Белом островке, На далеком далеке, Сидит белая красавица При ярком камельке. 7 апреля 2010 года
32 33
Россия Воронки теперь желтого цвета. Вот один. И стоит под окном. В страшном мареве желтого света Мы с Иудой к распятью идем.
И в стране, не богатой и ложной, Колосится великий ГУЛАГ. По несчастному бездорожью Шел последний несчастный кулак.
И хотя я просила сегодня За нее, за кровавую Русь, Мне и спину не видно Господню, Право слово, но я не боюсь,
Что покину лиловые дали, Где уже зацветает рассвет. Соловьям нынче скрипку не дали, И медали пошли на Монетный двор...
Цыганская песня А у кого-то конь был деревянный, А у него-то конь стальной. За машинистку, секретаршу окаянную Цыган поссорился с женой.
Того цыгана долго били За те красивые глаза. Цыганку после посадили И говорят: «Тюрьма, нельзя».
Цыгане шли колхозным краем, А голова-цыган пропал. Ему идти, товарищ, раем, Чтоб не уехал на вокзал.
Цыгане шли московским краем, Когда цыгана пронесли, Им жисть казалась адом-раем – Идти опять на край земли.
34 35
Песенка про портного и сексота Жил на свете президент Кент, И премьер грузил цемент – Мент. На лугу жуют цветы Одичавшие менты.
Жил на свете и сексот Царь. Он с душою или нет, Псарь?
И от этого клопа У царского попа Лоб болит и голова, Как встарь.
Жил на свете и портной – Ой. Он здоровый и живой. Ох! И в постели спит с женой – Бог! Как мальчишка озорной! Страх.
У портного Божий дар – Как у ары. Он поет, играет песни Под гитару.
Он орет и про Царя, Про премьера-глухаря, И еще про Божий дар. Тут птичка: Карр. И летит ворона где? И не в рифму, а к воде. У меня на бороде Сказки, письма и вроде Государь Салтан. Наш портной не пьет. А Салтан-то пьян, Раскрывая рот. Государь Гвидон Уж на свете том. И уже не пьян. Вот амброзии стакан. А в раю, в раю Тот портной споет. У рая на краю Мой отец живет. И Бог-то, Бог! А страх-то, страх! Если б я был йог, Все в моих руках Было бы. И лира, И еще полмира. Вот она, сатира, От «Балды» произошла. Как бряцала моя лира, Так и я пошла.
36 37
Зарисовка к повести в стихах «Стенька Разин»
...И попугай по кличке Pierre, И рыжий крашеный жонглер Все крутит кольца, и гимнастки Под куполом кружат, и сказки Читает батюшка Жан-Пьер (Перо ль?) – про кошку в сапогах, И лжет перо в его руках, Но лжет красиво. Кот Баюн Былинный видит сотню лун В окне сегодня новогоднем, Игрушки, кутерьма Господня, И есть же птица Гамаюн Мне песнь пропеть. Остави ныне – Со беззаконьями своими, С братвою ходишь ты в леса, Как Стенька Разин. Чудеса Остались в житиях и в сказках. По высшей некогда указке Я жил в Москве, писал стихи И не подсчитывал грехи Своих друзей, и среди дня В Сибирь отправили меня. Там ревизора путь опасен
И кратки человека дни. Там ходит, «видом не ужасен, Тунгус, и рядом с ним калмык», Но Пушкина уж не читают, Портрет Кипренского не знают... И мой в тумане виден дом, Что в бурю снежную с трудом Построен был из бревен нами. И Обь-река в метель волнами Ломает в бурю берега, И вот – зима. Снега, снега...
38 39
Петербург Мы с тобой на кухне посидим, Сладко пахнет белый керосин.
...Чтобы нам уехать на вокзал, Где бы нас никто не отыскал. . Мандельштам
И бежит одна в красивом платье По дорожке по Линейной столбовой. Храм Казанский протянул распятье Над чернеющей, желтеющей Невой.
Ей не видно красного острога, В Петербурге – желтые дома. И стоят Кресты, и здесь у Блока Старая квартира. Кутерьма –
Здесь суму старик рабочий сунет В руку малолетку-пацану, Здесь мой Петербург чуму рисует И звезда восходит. Одному
Видно лишь, что грянет нынче буря В Городе, что стонет над Невой. В облаках цветов ляпис-лазури Слышен только грохот грозовой.
И с улыбкою Петра-Зевеса Громовержец собирает брань. Нет, пришел, как из дому, повеса И позвал смотреть на эту рань:
В рваных куртках гопники и панки В черноте идут к себе в приют. Тихо. Только едут эти танки В гусениц ворчании. Идут
То цари, то нищие в величье Этих улиц, и, как не один Мой поэт, выходит, ставит фишки В казино и карты. Чу, един
Бог посмотрит на блатных и нищих. И, как красный град, стоит острог. И, как Соловей-Разбойник, свищет Зимний ветер, подводя итог.
40 41
Гетто. Беларусь. 40-е годы Как птичка голову свою повернет, Так нужно вперед и вперед. И если тебя рядовой не убьет, То, значит, фашист найдет.
О, птичьи эти поют голоса – Не возвращайся назад. И в доме страшном не лги, не лги, А просто вперед беги.
И нет никогда у сказки конца, У сказки из Каббалы: Ты никогда не смотри назад, Посмотришь – люди злы.
Смотришь на Винницу. Этот уклад Птицами освящен. Но нет никого, кто б меня украл, Я бы забыл свой сон.
Нету и брата. Народ теперь – Как бы и не народ. Вот в открытую эту дверь Входит Ирод. Юрод
Сказки читает вполголоса. Все собрались теперь. И птицам осталось полголоса – Закрыта желтая дверь.
В этом гетто курит «француз», Рядом курит поляк. Здравствуй, родная страна Беларусь, Коей не правил моряк
Из Одессы только. Он правил бал. Он – человек из низов. И вот – «за проклятый гибнут металл Люди». Без тормозов
Ходит машина. Но не авто. Это – эзопов язык. Я рассказал вам про то и то, И человек проник
В гетто. Из гетто идет страна Польша и Беларусь. И опять на Вислу бежит волна – О Рио-рита, Марусь.
Вальс или танго? С двух концов Свечка моя горит. И свеча на могиле отцов Прямо святым говорит.
42 43
Стихи в военный альбом – Избавь от этих влажных глаз И слез своих не лей. Но сердце жестко, как алмаз, Струятся из очей
Заплаканных, как хрустали, Все в каплях от вина, Твои незлые слезы. – Пли! Так началась война.
Ушли на фронт. И в тыл пошли С усатым стариком Революцьонные земли... Эваквагон и дом.
Театр приехал в Новосиб Из Ленинграда – вот, Мою maman не пригласил Подъехать старый вор.
Журнал – и тот в Новосибирск, И «Кошкой черной» – пли! И умерли, и умер лишь Народ всея земли.
Гестапо, лагерь и наказ От Сталина потом И старой партии указ – Считать тебя спецом.
В прекрасноденный майский день Писали мы в окне, Что воинских колодок плен Мы отдали войне –
Тебе, война. И комиссар, На Блюмкина похож, Тебе, мой друг, не прописал Пять лет в тюрьме за вошь.
Уже был год пятьдесят три И вновь – 10-й год. И Серафим – как слово «пли!», И Ангел воду пьет...
44 45
О Толстом и Советском Союзе Снег ушел, а грязь осталась. гор Римский
Жизнь пришла, кольцо распалось. (Это черное кольцо.) Это, братцы, не усталость, А удел не подлецов.
Мы в кино ходили вместе, Выходя из-под кольца. Это, братцы, честь по чести Для чужого молодца.
Нет в вишневой шали латок, Нет; поют «Шумел камыш». Как из кошкиных из лапок Уползает в нору мышь,
Так и я от власти бегал Сыновей и матерей. Я с вокзалами обедал По Московии моей.
Что ж вы, братцы, не в обиде На сурового царя? Кто его возненавидел, Тот и жизнь прожил не зря.
В этих лапках нарукавник И наручники потом. И Клавдию бьет исправник И сечет ее кнутом.
Видишь? Ясная Поляна, Лев Толстой писал роман, А потрава – соль на рану Не колхозных их крестьян.
Где вы были, братцы? В теме Пушкин, Гоголь с вами был. И в одно с тобою время Царь и цензор заплатил
За романы Льву Толстому. Вот и праздник на столе. Вышел, братцы, по-простому, Как судак на вертеле.
Миша, Лева, что за братцы? Надо пылью постараться, Чтоб писать для них стихи. Вот и близятся грехи,
Неприятности, обуза. Из Советского Союза В Изра;ле лабухи.
46 47
Песенки 1 А в стране – гипноз, А в стране – колхоз, А в колхозе том Сидит дед-безнос. Он рожь не убрал, Он сестер украл, Он бабай-бобыль, У него покос, Изба покосившаяся Да корова отелившаяся. Идет стройка века. Проверять колхоз Не пришли пока. Старый мир изрос. От щелчка до щелчка, От Сибири до Торжка Некуда деться – Вот наше детство. Старый раб сказал, Что идет в Маграб. У него поет Сурок про вокзал И про беглых жен. Мир весь окружен Заботами, работами, Наповал сражен. Дед сидит – кулак Сжал за горло так. Беднота вокруг – Что мне делать, друг?
Я не ищу поэзии суровой Я не ищу поэзии суровой. Как ледокол взрезает лед средь адских льдин, Так я ищу в быту живое слово И льщусь, что воздвигаю из руин
Сонет Шекспиров. О, живые дети Подводных скал – рыбешки среди снов В подводном царстве попадают в сети, Как пешки среди шахматных слонов.
И твердой рыбкой вьется, бьется слово. Я знаю, что его не отпущу. Я не ищу поэзии суровой, Но, как Давид скрутил свою пращу,
Я следую путем на Голиафа В быту случайном, адском, ледяном, Шекспира мыслю, Гумилева-графа На дне житейском и в раю больном...
48 49
Нет ничегошеньки, Одни чернорабочие. Проверять пришли Деда-кулака. Били? Расстреляли? Отпустили. Пока Нет. Дед-безнос, Старый кулак, Пошел в сталинский нархоз Поверять ГУЛАГ. Старый дед-кулак Кулаком стучит. И опять, опять Нищета лежит. Долгота дрожит От проверочки: – Как вы там, в деревнях, Пионерочки? 2 Беднота-то ты, беднота-то. Ничегошеньки нет, ничего. У него, моего солдата, Нет в кармане гроша одного. И в виденьях фронтов всесоветских Голоса той кровавой войны. У него ни копейки, но детство И папаха вождя уж видны. Вождь солдата дарит орденами, Но колхоз или город, узнай, Что сказал тот солдат между нами, В свой сибирский кувыркнувшись край: Ордена-то мои, орденочки, Вас семь штук, ни копеечки нет,
У поэта не вышло ни строчки Заплатить за себя за обед. И не ведает сжатая нива, Что стогами пошла под покос, Что для жизни – чтоб выжить красиво – Не хватает мне папирос. И колхозный упрямый вожатый Так велику страну накормил, Что от этих ладоней, не сжатых В кулаки, видно, наших могил Прибыло. Кулаки же сожмите. Нету края роднее, чем Русь. И еще – хоть немного поймите, Чем живет человек. Кто не трус, Не подали руки той пиявке, Что стояла тогда у кормил. И писатель-творец у прилавка Спорит, кто тут кого накормил. Это наци пригожи, как чада. Но холопов уж нет никого. От российского скверного ада Получилось болеть. Ничего. Из творенья Создателя – крови И весенние ливни. Тогда От большой всероссийской любови Вырос враг, что бежал, как всегда. И увидел солдат-голубочек (Он бесплатно, зато в сапогах), Что вожди никогда не пророчат И народ устает во врагах...
50 51
Очерк Страшный лес стоит бесснежный – Вот и кончился покров. – Все под пашню. – Едет Брежнев, Так устав от докторов. И пошла неразбериха Куролесить по полям: И не видано то лихо, Что катит по деревням. Паспорта вернули. Десять Спят колхозников еще. И в четыре им, без денег, И коровам горячо. Спят в хлеву крестьяне эти – Дом сгорел до печки. Нет Электричества в сюжете, Только старый пистолет На врага народа вышел; Кто прицелится? Постой. Я кому сказал? И выше Только лес стоит пустой. Спит поручик в той ушанке. И коням дает слезу Наш мороз, что спозаранку На Оби царит в лесу. Снег в снежинку-стрекозу Падает. Крапчатый парень Едет убирать снега. – Мы с тобой, Россия, ладим И без этого врага. – Все под пашню. – Едет Сталин, Так устав от докторов. Зимний лес стоит. Отстали От Америки в Покров.
Достоевщина в Новый год. Стансы И про асти, и про прости; Послушай, детка, отпусти Меня из рук своих скорей – Я стреляный и воробей.
Про Блока и про «пил вино И водку». Богу все равно, Он счастлив. Новый, новый Блок И новое вино.
Про Анну, Гумилева тож: Бокал сегодня не хорош, Послушай, милая, пусти. Ведь Богу все равно.
Он счастлив, Бог. Он тесен, мир. И офицерский свой мундир Я шью из нового сукна. Живешь, так пей до дна.
Живешь одна? А кто кумир Твой? Брось его, увидишь мир, Но нет хорошего сукна. Живу пока одна.
Послушай, ангел, отпусти. И сколько мне еще брести,
52 53
И сколько весел мне сушить В усталую ладонь?
Мой ангел, твой «усталый раб» Давно увидел виноград Зеленый; милый, отпусти: Ты Господа не тронь.
Он был убит, Он был распят. Кавказ, Москва – как виноград. Мы пили красное вино И белое вино.
С твоих чудес – не знатно мне. Я видел Божий взор в окне, И Мандельштам грозил луне, И Пастернак – в окне.
Вот стансы. Вот и Новый год. Ко мне сегодня бес придет. Он душу требует в залог, Чтоб книжку мне продать.
Но Дантов ад увидел я, И он – позорная скамья. Живи, как Он. Живи пока. Успеешь жизнь отдать.
Приснился сон прекрасный мне, И Блок, и вождь топил в вине – Я знаю что – свою печаль, И некогда скучать.
Я знаю, Бог меня не ждет. Луны приходит свой черед, И лунный месяц вновь встает, И бес пошел стучать
На нас грозящим кулаком. Он буку показал: не тронь, И нет красивее ворон, И есть талант. Печать.
Печаткой византийской храм Меня прельщает; пополам, А в пополаме столько дам, И просят помолчать.
За что, мой друг? Прошу, постой, От рук отбился. Лес пустой И нет прекрасней в Новый год Всегдашней суеты.
Да здравствуй, суета сует! Родился Год. Родился свет. И в этот Новый год придет... Парижские цветы. (В ночь на 1 января 2011 года)
54 55
Дети осенью И звезды люблю я с тех пор... . Ттчев
А Васька слушает да ест... И носим кофий на балкон. Ты – хулиган, авантюрист И самый лучший Бибигон. И кот, насмешливый такой, Глядит в раскрытое окно, И до небес – подать рукой, И сбыться чуду суждено. Родится сын. Родится дочь. У человека есть жена. И нет прекраснее в полночь, Чем ангелята у окна. Их снова аисты несут, И кот насмешливый в окно Глядит, и я иду в лесу, Где сбыться чуду суждено. Вот гриб. Осенний боровик. И крики снова – про грибы. И окаянный «чоловик», Опять – «отечества гробы», Как грустно! Снова эта грусть, Но светел, как в светелке, взор, И я немножечко боюсь, И осень я люблю с тех пор.
Пролог к роману «Хронос и Хтон». Фауст Двуликий Янус, дух безумья, Сегодня Фауста томил, И череп скалился беззубо; Бес Маргарите говорил: – Ты спасена решеньем тяжким. – Казни меня, Бог милосерд, И нет посева слаще пашни, Где слова божия посев. Нет, Маргарита не милее Теперь кудрявому дружку, Ведь он и вспоминать не смеет Ее по матери тоску, Печаль по убиенном сыне, О браке – был не венчан брак. – Завяз, дружок, сиди в трясине! И слышен волчий вой собак.
А Мефистофель тут как тут: – Ты, Фауст, гений; не возьмут Тебя ни Бог, ни я со света, Хотя в тебе безбожья нету, А Маргариту уведут. И, вольный я свидетель бывший, Когда берешь ты свиток книжный... Но брата ты ее убил же! Нет, Фауст, просто наказал...
56 57
– Мой бес, ни слова ты не скажешь, Ведь сердцу женщин не прикажешь. – Ан нет, бессмертный твой удел, Чтоб мне остаться не у дел, Видать. А с кем ты ныне ляжешь? – Теперь не надо. Я сказал. И dixi, dixi разумея, Ни слова вымолвить не смея, Уходят трое. Бог свидетель, Не Пушкин я, совсем другой, Чтоб описать сюжеты эти, Столь часты на моей планете, Тут надобен поэт. Сумев Пробраться через дебри виршей, Мой бес уходит, победивший Меня, и стих вожу рукой, И я твержу, что не бедней Других священная обитель Тех муз, которых был я зритель, И изобилен их посев На ниве новеньких полей Страницы.  – Да, поэт такой Мне снился долго, – отвечает Мне ангел. – Грешник провещает, А ты – молиться и в покой Ко мне и ко Христу седому Уж. На небесах, числа седьмого Июня, Аля родилась. Ура, мой Бог, она нашлась! – И бесы тут напрасно вьются. На небе ангелы смеются, Читая «Маргаритин» сказ. Читатель, вру пока без вас,
Но от себя я дополняю, Что юбок вовсе не ношу, В мужское платье обряжаю Себя, детишек не рожаю, Сижу и вам роман пишу. В стихах? – да нет, в стихах и прозе. Свой стих повешу на березе, А вам, читатель, угожу. Послушай сам, чем я дышу... 1 апреля 2011 года
Балаганчик А.. Ты слышал молитву мою, Которую вечно пою, Которую на краю Всегда говорю. Я стою
У белого гроба отца. Свет видел? С его лица Исходит небесный свет. И вот – человека нет.
Он был. Человек не-седой, И кот-бегемот молодой, И доктор, наверное, Яшвин, И браунинг со стрельбой
Со мною; я знаю, кто я. Убил человек муравья, И нету гармонии этой, Как в Питере – Спас-на-кровях.
58 59
Огромный и светлый костел Я видела. Взгляд мой остер. И доктор приходит:   – Петлюра, И большевиков на костер.
Ты видел невесту мою, Которую вечно люблю, Которую на краю Земли держал акробат?
– Тебе совершенно я рад, И радость моя совершенна. – Жена-то порезала вены, И слон к обезьяне идет,
И кошки-то, кошки-то крутят Колесико-стойку. Махмудик Зовет человека седого, Седого отца и поет:
– Ты слышал молитву мою, Которую вечно пою, Которую на краю Поет мой отец-акробат?
– Тебе совершенно я рад, И радость моя совершенна. Курсистка порезала вены, И медики входят в раж
От смерти. И шут в капюшоне, Опять же, задрав кальсоны, Уходит в цирка витраж. 15 апреля 2011 года
В подражание Блоку Век девятнадцатый, железный... А.А.лок
Век перестроечный, железный, Проклятый и жестокий век... Тобой (с улыбкою скабрезной) Не сыт единым человек. Тобой, принесшим ропот стали И на страницы стенгазет, Вновь возвеличивался Сталин – Парадоксально или нет. Тобой, с усмешкою беззубой, Кричали рупора Москвы. Но нет – сорвали голос трубы, И шеи сорваны. А вы, Вы, торопливые потомки Великих коренных времен? Судьбой разбитые котомки Другим положены на трон. И новых (плача), и фашиста Вы не сумеете прогнать, И дело снова будет чисто. Я говорю: не надо лгать!
*** И вновь из пасти крокодильей, Иль как Иона – из кита, В Руси с горячкою родильной Жена опять не повита. И небо не видать владыкам, С улыбкой пялится тиран, На смерть народ и – имя дико – Вновь совесть павшую поправ.
60 61
Моя белогвардейская шинель Моя белогвардейская шинель, Погон лишенная... кокарды и лампасов – Все форма, пережившая шрапнель, Катания на крылышках пегасов,
Мой дом – но революция, война Не знает отдыха. Настало новолетье, Но вот оно – святое междометье: Шинель, лампасы, были ордена.
Работать мне случалось на войне, Не зная отдыха, – пришлось. И пишет книги Теперь о памятных делах, и как интриги Плелись вокруг царя. Читал «На дне»
Максима Горького? Читал ли стенгазеты? Политика, мой друг, стара как мир, Но чтение и платьице «ампир» Меня прельщает больше, как поэта.
Меня смущает Гоголя шинель. Ношу пальто, не ведая смущенья: Когда бы книга была предана забвенью, Тогда бы не было (проклятый мой картель Писателей!) ни мук, ни сновиденья.
Но дело было. Плавилась шрапнель. Да, было дело. И в звучанье боя, И в звуках лиры – речь-то про другое, Про то, чего лишен поэт-на-час. Погоны, Троцкий... Но кино иное – То, что мы раньше видели под Троей
(Ахейцы то же) – смотрим мы, и Зоя Зоилу – пишет – оперу сейчас.
Не знать побед, не зная поражений – Сколь трудно. Избежать телодвижений, Не мучая других, и про себя Писать стихи ходящей мимо кошке, И ждать, пока перепадают крошки, И мир, война – Толстого понемножку Читать, и жить в шинели, не любя... Картинки с выставки Вот Россия, вот ЧК. Вот и кончилась зима. Не спешу писать пока – Не свели б меня с ума.
Вот доска, а вот – сума. Не дойти бы мне до дна. Вот и царская тюрьма – В ней была заключена.
Осень – «золото, багрец» – Вот и песенке конец Вместе с Зимним со дворцом И с царем – родным отцом.
И сутяга-молодец Пишет дело про «венец Божьего творения». Конец стихотворения.
62 63
Желтозадая Русь, с великой, Из времен забытых, торбой Пробирается «имя дико»: То монгол, то чужой, не свой.
Но боюсь я. Когда, проведав Обо мне, ты закроешь глаза, То опять чугунной торпедой – Алкогольной – споет вокзал:
Не вернется твой поезд дивный. Ты не плачь. Говори, Марусь. В этой пропасти (стоп, дактилем, Дольником?) – Великая Русь.
Кто же «щелкает те орехи»? Иль поет, как щегол, сейчас? Поезд тот сегодня уехал И вернется не через час.
О, тяжелая речь могуча, Но рука ее так мягка, Что за этой багровой тучей Возникает опять доска
Позаписанной старой иконы. Но, как «в шубе сибирский степей», Азиатки не бьют поклоны. Будь что будет с судьбой моей.
Поезд Сибирь - Москва Круг спасательный Заполярный. Обь бежит, река Енисей Волны катит; вагон товарный Пассажиров везет – людей.
Кто приедет ко мне спозаранку? Но сегодня – опять моя Белоглазая жизнь-шарманка, Никому не известная.
Та звезда над великой темью Тем монгольских, зажглась звезда С пассажирским поездом, с теми, Кто уехал навек, навсегда.
Не вернется мой поезд дивный. Ты не плачь. Говори, Марусь. В этой пропасти (той, дактильной, Иль хореевой) – я боюсь
Продолженья историй старых. Я познала свои города. Ну а мне, от бега усталой, Что же не было, господа?
64 65
Про войну Это Сибирь, это жженый имбирь, Это Юрга, это тертый миндаль. Это они, мои желтые дни, А это война – всем женам жена. Это она, моя «выпей до дна». Это эстонец, а он молодой. В;на в душе – никому не вин;. Идет человек, и он рано седой. Это рука, а это она, Та революция, женам жена. Имя как дико – Зовут Береника. Вот наша война, Но она не нужна. Есть и не стало. С утра нет войны. Мандельштам: «Под собою не чуя страны». Есть и они, есть мы одни. Нет ничего, только желтые дни.
Сцены из 19-го века. Пятая колонна Ломаный грош дает безграничную власть. Вика-Виктория
И вязь стиха, и бязь, на которой акт Греха совершен; ты иди и смотри скорей: Вот и Сибирь, вот и Нарымский тракт, По которому гнали когда-то людей, зверей – Лошадей, без счета и без числа, – Оборотишься – оборотни по углам, Вновь в косяк ввязавшись, живет игла И наводит порчу, и делит жизнь пополам Городничему, милой его жене Кланялся сам Рылеев. И в Петербург, По дороге ковано шли и не Войсками, не немцами, через пургУ, а просто: «Дай мне, милок, попить, Дай поесть, ночлег». Мы куда бежим? И теперь: не стоит людей торопить, Мы не те уж, а в каторжные спешим. Вот Сибирь, икона, Нарымский тракт. Вот и Томск деревянный, где в декабре Кюхельбекер стоит. Опять совершается акт Насилия, но ели стоят в серебре. Мы бежим-спешим, поспешу опять – Кто куда? Из Москвы или вновь в Москву? Ведь за нами Москва в любом случае.   Не отступим – пядь Земли остается, Сибирь. Живу.
66 67
Посвящается АСП Дар тает мятною таблеткой, Когда тебя, как малолетку, Ведут домой из кабака, Да как – да с песней ямщика. И от истории усталость Моих былых вождей, и малость Осталась точная моя. Пиши, мой друг, крои края Невиданного безземелья, И снова в серенькой шинели Ты входишь в белые поля Пером, и на бумаге этой – Весь мир. Последнему поэту Мир скажет: ты – любовь моя.
И быстрый камень Прячешь ты в кармане. И белая охота, ангел, мимо, И ангелы уже рядком идут, А быстрый змей так расторопно скачет, Что и не страшно голову снести Москве моей – первейшая из башен, Когтистый ястреб скачет, кычет, плачет, Кто попадется на его пути? Синичка шалая, иль голубь, или змейка Черноголовая. Олег, куда идти? Пехота вышла, а за ней – скамейки Театра заводного. Он в ночи Так скачет, этот пехотинец Ванька! Он греет ноги. Рот целует Манька. И полководец бешено кричит.
По мотивам Некрасова Кто же нам скажет – придется идти? Батюшка молвит: придется служивым... Только мне с вами не по пути... И не всегда, как я знаю, но лживы Вы в полуправде. Страдать ли в венцах? Кто вам отпустит? Но с этим молчаньем Вы остаетесь не в подлецах... Римлянин-monk1. И толпа, как мычанье. Молвит толпа: кто дает нам пожить? Сладко толпе. Только это не сладость – Красть у несчастной последнюю радость. Как вам несчастных не перебить? Снег прекратился. Сегодня – октябрь. Красным расцвечены наши недели. Только крестьянку секут в понедельник. Я говорю, что мне хочется жить.
1 Monk – монах. Об Иоанне-Римлянине, богослове.
68 69
Домик в деревне (поэма; московский римейк) Когда начинается ранняя рань, Тогда он выходит за папиросами. Нет денег, нет денег – и дело-то дрянь, Сидит за работой простоволосая Девчонка в квартире своей городской – Ей надо пошить пальтецо да и куртку. Ей надо успеть – папиросы с травой Обходятся дорого милому бурху. И опий сегодня не дешев, как был Во время Булгакова. Время Троянское. И древних кентавров поэт не забыл Поставить в ряд, что смешит постоянно То племя несчастных, что «Время не ждет» Д. Лондона только в больницах и в детстве Читали. Отходит большой пароход Философов. Нынче мы в Космос летали, Ругали партсъезды другие партсъезды; Амнистий пожали Венок. С перерезанной веною – время Хлобыщет, как кровь. Это странное бремя – Век 21-й – несется, и жало Ос, мучащих Ио... Вот Солж, каторжане, И бабка моя, что с Ахматовой схожа И тоже сидела. Вот двое прохожих – Вот время, приметы. И бомж пробирается, И время кометы уже подбирается. Он жжет папиросы – гибриды с травою, Она покупает лекарства с народом. Она не сдается, он – павший, как Троя. Она только ждет и на Шуру глядит. Все так восхитительно. Леша не спит,
Помилуйте, люди! Оракул не бдит, Когда нет таблеток. И Гогом-Магогом Идет в магазин. Вот и водка на блюде! И нет ничего, что сравнится с конем Троянским, лекарством от этой мигрени! Она просыпается, как в водоем, В своей прихотливой и лаковой лени... Уж шесть. Астрономы глядят, что четыре И тридцать минут. Очень странно в квартире. Но все денег нет, но открытый киоск И режет, как кость, и мытарит, как мозг Несчастных post-mortem – и вот, дело ваше Носить по киоскам. Ребенка – за кашей Послать уж нельзя, а то в школу идти Ей в восемь часов. Оле не по пути. А муж-то! А муж-то! Находка для Трона, С правами, свободами кончено. Муж (Боится, что скоро объестся он груш, А дальше – безбрачие, венчик короной) Ушел по киоскам возить шоколад. А тут – наводненье. И в воду глядят Те бабки, что женушке смерть предсказали. Как звали? Прасковья. А мужа как звали? Видать, Алексей. И Оленой зовут Девчонку евойную. Нажита тут, В квартирке нетесной, хозяйской, на честные Деньги Парашки (игла за шитьем), Нанятой на это житье да бытье... Выходит из русла Нева. Наркоманы Сидят да и ждут, чтоб курить из кармана Свой опий тихонько в квартирке не тесной, А Леша все ездит. Ему интересно. А вот и вода. Забурлит, как всегда, Нева иль Москва-река? Это противно.
70 71
Но гром над рекой распугал карася. Привет, королева, как жить, не прося? А черное солнце сияет так дивно, Что солнце не видно, кроме короны Затменной. Москва не видала урона Такого еще... Старожилы не помнят. Вот черная рать из черных машин. Вот черные ризы монашьи. Бывало, Гроза перекинется, как одеяло, Но вод не прибудет. Один господин Все ждет не дождется ответа Ольгуни. Он не педофил? Да ты, милая, лгунья! Идти ему скоро, и он не один.
И камень летит в лобовое стекло, И рушатся зданья, машины плывут. Кариатиды на доме московском – О, кариатидам не повезло... И сыпется с пляжа на Яузе остров, И бедные люди сидят, не бегут. А вот – подтопило кремлевское зданье. Вот бедным-то людям – одно наказанье. Вселенский потоп. Как конский топ, Ветер грохочет. Еще – приказанье Сидеть на местах. Никуда не идти. Параше и Оле – не по пути.
Как встретиться? Вместе? Разит и разит Бог молнией. Это – не бедствие, что ли? В Преображенье бог преобразит Столицы лик, бедной от серенькой моли Прохожих, негожих больных стариков. Утонут? Сгорят? В наводненье таков Ответ божества: вы немало успели, Вы выплыть сумеете в эту неделю,
Как вы выплывали всю жизнь из воды Сухими? Богатым и бедным – беды Не минуть. Тогда, среди вод и кипенья Дождя, раздается Прасковьино пенье:
Оля-Оля, Оле-Лукойе, В дом не ходи – Ходит один... Спи со мной, детка, Хочешь конфетку? Он не педофил? – Он тебя не спросил.
Алеша в фургоне сидит, матерится. В киоске затопленном плачет девица. Как львица, ревет, сплошь буксуя, фургон, А катастрофа ступает, как слон В лавке посудной. Торопится очень Алеша к жене, хотя сам курит опий. И вот – тень Ивана-то Грозного тут. «Беги, тебя девки несчастные ждут!» Вот голос отца, умершего рано: – Послушай, Алеша, ступай. – Тут охрана... Какая охрана? Тот парень с ружьем? – Устал я сегодня. – Вор, сад, водоем. И гонится змей за Алешей злосчастным, На змее – Иван, царь-король распрекрасный, Включай же мотор! Что ты делаешь, вор? И в киоскершу стреляет в упор Ружье. Не Алешки? Поди докажи. А рядом китайцы пошли на ножи. На Воробьевых горах было дело. Вода подступала, Параша не смела Уж выйти из дома. Утонет? – спросила. Ребенком владела уж тайная сила:
72 73
Она, хоть родителей уж осуждала За жизнь свою, матери все рассказала. – Убийца он, гад! – Он вообще-то не хмурый, Как вы... – Ты, конечно, последняя дура! Что было? Да все. Он копеечек дал. – Сегодня? – Отправил меня на вокзал, Они собираются там. Наводненье, Река помешала. – Приходит в волненье Стихия. – Я дома. – Пойдешь ли куда? – А к дому уже подступает вода. Дом где-то, в Москве или так, под Москвою. (Иль Питером?) Грозен Иван. Под конвоем Алешу ведут. Куда? Да под суд. За опий в машине, за тормоз на шине, За груз шоколадок, не проданный ЗинеВ-киоске, обменянный у китаезы, Что опий отдал ему. – Леш, несерьезно. Покайся, раскайся и все расскажи. А Зинку убили. Мавр тонет во лжи. И морем ревет уже каждая речка, А дома Параша катает колечкоЯйцо. Тучи. Дождь. И гаданье: Что будет? И слышит с небес указанье: – Иди и ребенка спасай. Мужа нет, Ведь скоро посадят на 10 уж лет. – Мне страшно рассказывать, что было дальше. В три дня суд. И в щепки разбилась Параша. Жизнь вдрызг, на куски. И житье, как шитье, Отняли ребенка суды у нее. – Не мать ты! А так, аферистка, воровка! Общественность-публика смотрит сурово На мать потаскушки. Мужик не тонул В машине. И Ольгу пустили ко дну. В детдом. Сутенеры ходили в детдом,
Нашли и девчонку. И это содом Российский. И вот уже солнце сияет В октябрьские дни. И дурак собирает Рассказ, но сюжет не украден. Таков Наш мир – это сборище дураков, Тюремщиков, шлюх и несчетных девиц, Ментов, королей, что лицами ниц, Как в Зазеркалье. Сказать собиралась Я что? А читателю тема понравилась? Наверное, нет. На то и поэт, Чтоб «язвы чахоточных» вымыть немного. Пора в путь-дорогу. Прасковье – привет От Маши Жегловой. Закончен ответ Мой Пушкину. Знаете, кони летают, А грозы, как розы, Господь убирает. И эти крылатые кони в Москве в Большой утащили, где шастают две Нимфетки – балета и оперы – мерно. А Пушкин? Поэт ведь ответил примерно Так: что зоилу? Ему – красота. Клеветникам же грозит пустота.
И пули летели. И кони летали. И Ольга находится в этом подвалеБорделе. Ее малолеткой зовут. Двенадцать-тринадцать, и все было тут Спокойно до этого наводненья. На этом прощаюсь. Не жди привиденья Поэта, потомок. К тебе не придут, Тебя не найдут. А тебя – поведут Домой. Не сегодня. Лет через двадцать – Известность. Надо немного стараться Сегодня за славу. Кипучий привет Народный – не завтра. А времени – нет.
74 75
Город Вавилон (цикл стихов) 1 Из города виден город. Тот город был под водой, Подле станции «Горе»... Город был золотой. Маленький, беленький город, Где ели один лук С черным хлебом Егоры И Маши; пришли вдруг В город на мертвом лике Устья реки Вавилон: Вы слышали тонкие крики Рожденных младенцев в нем?
2 Мы курили раза три В день папиросы две. Рассмотри да разотри Весь табак в Москве. Весь табак отсюда был. Дело-то табак. Погубил-не погубил Душу мне табак. Выслали на выселки, Есть, видать, кому. «И за что он лысенький?» – Говорят ему. В Вавилоне-городе, У пяти углов, Получу по морде я, Оля Bichenckoff.
3 В том городе подлунном, Где гробы, жил кадет. Женился самый юный И получил билет Он белый на войну-то. Красотка родила, В день города «капутом» Младенца назвала. Ей теперь куда идти? Муж-то денег не принес. С нею мне не по пути, А соседи врут донос.
Город был на выселках. Выселены мы. В Вавилоне выслали Дворянок до зимы. Куда боярыни пойдут Зимой, и кто за ними? Купались в проруби. Зовут Их парижанки «нимфами». *** А нимфы ходят с нимбами Под руку, пьют стрижи. Мы «ястребов» обнимем ли? Ты ручку покажи.
Цыганки ей гадали, Трясли плечами те, Кто прятался в подвале И клялся красоте Небесной. «Поэтесса, Как руку держишь ты?»
76 77
Детей не будет вместо Последней красоты Стиха, не будет мужа До гробовой доски. Скажи, а кто-то нужен В спасенье от тоски? Дворянка погадала, Унынье позови. Ей показалось мало. В спасенье от любви Она стихи писала. – Писательница-чай! И браунинг сызмала, Мой Лацис, получай. Авось, когда пристрелят, Стихи не пропадут. И в белые метели Цыгане не пойдут. Пойдут-пойдут цыгане, Что бедную свели С ума, свои обманы Похоронить в земли. Бедняжка, что ты пишешь? Ты человечек, да, На прянике. Но дышишь Упорно, как всегда.
4 В Москве, у Вавилонии, Не мил был белый свет. Высоцкий пел: «Лимония». Я: «Сколько дали лет?» А в Вавилоне-городе, У сорока углов, Опять получим в морду мы, Поручик Иванов. А мой поручик ряженый Нарядный был такой, И китель-то нагр;жденный, И кортик под рукой. Фамилия – Романов, А кличка – Иванов. От этих русских пьянок он Остался без орлов. Поручик ведь Романов, Он русского царя Не предал, как боярыни, Что по Москве паря; т. Он пишет буквы с черточкой, Дефис или тире? Плоды не с червоточинкой Упали на заре 17-го года. А гвардия белей Лица того юрода, Что все зовут Андрей. А Ксения-то, Ксения, Молясь на небесах За русское Спасение, Уж взвесит на весах Поручика Романова.
78 79
На Красну Горку гордая Красавица, спеша, Не выдет замуж. Спорами, Ни разу не спеша, Апостол Петр не встретит нас. А где апостол Петр? Где водка, там и царский квас. Мой друг – глаза протер? Там нету края нового, И где он, этот день Полковника сурового? И тень через плетень На рай уже не падает. И ангел пролетел, Конечно. И не радует, Что жизнь одна, предел.
5 И решка падает, как яблоко. Орлы – на гербе краденом. Россия, жди, пока-пока Придет еще и жадинаНарод какой-нибудь. Он без национального – Он гот, он серб, поляк, Хорват, еврей, ты не забудь Татарского начальника... И в спину мне: будь-будь.
Черный свет Пришла, увы мне, осень на дворы. Исчезло солнце, как улыбка бога. Рассыпались зеленые ковры, И черной стала пешая дорога. Крошится снег. Светило из светил, Луна сегодня с тучею играла. Вам показалось, милый мой, не мало, Когда Вас в 37 Дантес убил? Теперь – о небе. Там и солнца нет, Мир на земле. А я – в сквозной квартире. Все так же брякает, Аполло, все на лире, И я не знаю, есть ли белый свет.
80 81
Правда жизни и поэзия Ломоносов пишет эту повесть, Пушкин как? – ее не дописал, Лермонтов – туда ж, погиб. А совесть? Совесть где? Придется на вокзал.
Едем с этой совестью. И режет Кто-то пьяненький подметки на ходу. Пьяненький-не пьяненький, а ножик У него играет на лету.
Говорят – хорошая такая, Ты не хорони чужих могил. Крылья паруса метелью заметает, Только бы хватило детских сил.
Город Крольше Мое некрасивое птичье лицо Все смотрит на бога в иконах. За глазами все смотрит в лицо Черный взгляд ненаклонный. Из-под поклона, предчувствуя масть, Не торопясь, ложится. Вижу-предвижу смерть или страсть. Бог знает, что случится. Кто есть, вперед! И не вижу сама Бога в иконах. Нету. Он по храмам, а в храмах – зима. Бог не рождает лето. В этих желтых храмах-домах Кто-то увидит больше. Но на стране – комета-чума Из Вифлеемского Крольше.
82 83
Наш бритый концлагерь Наш бритый концлагерь, Которому вы Пайку давали короткую, Ехал с войсками Из-под Москвы На жизнь недолгуюКроткую.
У всех были вши, Всем давали паек На долгую жизнь, Но не длинную. Здравствуй-прощай, И тюрьма-лагерок, Как пелось еще Про старинную
Жизнь. Москва. 19-й век, А незадача какая. Жил и выжил один человек, Вот он, лиру терзая,
Сидит и дома пишет стихи, И боится, и ждет анонимного Письма на себя, раздувая мехи Своего самовара старинного.
Песню смиренную (вышел) поет: О, наш концлагерь бритый. Страна, вперед, и Сталин, вперед! Живет он, пока не убитый.
Вот человек, и любовь стороной, Дети погибли в утробе. Вот сидит человек – неживой? Жив я еще не в робе.
Сердце, душа. Бытие вороша, Играет моя шарманка. Выйдет ли замуж за кореша? Сахара нет. Обманка.
Виснет вопрос. Богема теперь? Нет тунеядцам места. И открывается черная дверь. В ад ли мне путь, Невеста?
Но анонимка, которую кто, Где и когда читает... Я нанизываю пальто И рукава латаю.
Как муза огня, как красавица-честь, Ребеночек в красном флаге. Мама, Вам было чего поесть, Когда я сжигала бумаги?..
84 85
Про любовь Непозволительно любить так безотрадно, Но кто любви не ведал, тот простец. И тел неласковых струится беспощадный Свет. Очи я потуплю наконец. Тебя. Тебе. Я по Тебе тоскую Из жадных глаз. икуя и скоря, Мне кажется, что я тебя целую, В обьятьях бывших.  Но, как воздух без дождя, Так бедная душа моя истерта О труд и прах. Смотрю, дивлюсь на Русь. Россия – облаков крылатых стекла В окне моем. Я, милый мой, боюсь, Что без Тебя не будет мне отрады. Не знаю я, куда ведома Ты. Приветству тебя. Твои черты, Как в зеркале испорченном, ломая, Я вижу в сотнях, тысячах людей. Любовь – печать, с которой умирают. Любовь печатна – тысяча смертей О, бесконечный взор твой из Эдема. Ковать стихи Бог, милый, не горазд. Неможется. Упрямая морфема, Где ты, красавица? И рифму, верно, даст. Опять в забой. Но – карта в рукаве Осталась. И поэтому в лихие Года остались жить...
Крысолов Все порошею Припорошено, И как манна, падает снег. Заходи-ка ко мне, непрошеный Черно-белый человек.
Кто рассказывает Повесть мне? Кто поэму мою продает? В этой птичьей великой Рай-стране Кто-то спит. Но один раек
Крутится, как белка, вертится. И с девчонкой один гулял. Что идет тут, как околесица? Приходи. Но здесь – подвал.
А в подвале том – флейты сожжены. Крысолов там сидит, свистит. Что ж ты, с мордою Перекошенной, Смотришь: ладно пропел, пиит.
Нет, не ладно. А жизнь – копеечна. Как с тобою не поделить? Полосата, как телогреечка. Дурно. Ветер. И быть – не быть.
86 87
Лес. Фауст Аплодисменты голубей Под окнами, на Пасху – елки, Кулич, куриные метелки И лес стоит у всех дверей. Вот лес. Верзила из верзил – Тут дуб стоит почти что лысый От кочевряжистой листвы, Что летом. Под домами – крысы, Бетон как пикою пронзил Росток тополевый, и вы Стараетесь пойти весной За ручейком воды нездешней, А из снегов, той талой, вешней Воды, что гонится за мной – Корабликом, той куклой, пешкой, Что шибче падает весной. И ход коня по нашей круче Обского «взморья» – на доске Для шахмат – с крыльями, летуче Взмывает пулею в виске.
Держи топор. Рубите мачты. Нас с кораблем застигнет шторм, И я не сделаюсь богаче С литературным сим трудом. Трусливый перевертыш, вскоре Пойду за новою волной.
Но боже мой, какое горе – Никто не гонится за мной. Я от тоски опять горюю И от хандры не вижу слов – Жила в пыланье поцелуя, Мой Фауст взял – и был таков. Вот «Фауст» полный? Нет, фантаст: Не лги, художник – лес не даст.
Я собираю деньги в листьях, Но по пирам есть не горазд – На то есть милые лисичкиДевчонки, пудель и фантаст – Тот Гете, что меня измыслил, И Гойя, что изрисовал Страницы ведьмами, что кисли От смеха на монашках. Пал Мой Фауст. Девка Маргарита В лесистой, горестной стране Немецкой бабкою повита, Но без нее – не мне. Да мне Опять за Фаустом гоняться И от апостолов бежать! Петру и Павлу поклоняться, Из рая смертного создать
Мой ад житейский, бытовой, Что так смеется над Москвой.
88 89
Лебединая песня – Делай всё помаленьку, Делай всё понемножку. На гитаре потенькаешь, Да и то понарошку, –  Говорит мне лукавый, –  Ты поэт, сознавайся? Где твой Пушкин курчавый? Пьешь одна? Набирайся. Смолоду потеряла Я дары понемногу. Лишь один берегла я, Лишь один в путь-дорогу За моря и за реки, Окияны с горами Я беру... Человеки, Я – поэт, это знамя. Знамя бело-кованное, Красно-белое знамя. Не японцы, не панны, – Наша Родина с нами. Наша Русь – это песня, Что еще не пропета! Я живу «интересно», Но дожить бы до лета. Говорит мне лукавый, И Господь отвечает; Эта Родина – пава – С лебедями кричала... Лебединую песню Мне ли спеть одиноко? Я не знаю, воскресну ль? А Россия – шир;ка.
О приютских Их кровь горит – чернила льют И этот дождь стучит, стучит В монгольский наш orphan-приют. Идут на конях Чук да Чик. Чик громко цыкает в ЦК, Газеты брешут, как «пока», И Халкин-гол ревет, как пэр, Как «Облако в штанах»... Откуда, детки, вы взялись? В наш безнадежный Канцер-гол? Вы, может, медсестрички? – брысь! Или устали от врагов? Несчастна тезка из ЛГ – Грозит про Чехова ружье. И в материнский Каркин-гол Сбираются жнецы. Жнивье Секут, как воробьи, они. Мы собираемся. Куда? Считая пядь, живут одни. Чернила черны, как вода В глубоком озере, но тут Лишь парки жизнь мою прядут, И порывается строка Сказать последнее «прости». Нас нет, как на ружье курка. Дитя, отцов не выноси – Они не прокляты ль вовек? Не знать, не знать и не прощать. И желторотый человек Стихи кропает, словно Знать. 11-12-й годы
90 91
Ад Живи красиво, Живи богато, Да только ивы Кругом рогаты, И за мальчонкойДесятилеткой – Лишь собачонка И кролик в клетке.
Его папаша Напился пьяным. Его мамаша Лила в стаканы. И эхта водка, Как заводная, Свела к поэту Всех «Вас не знаю».
Лихие вирши, Литые стопы. Поэты пишут, ТАК глядя в стопки... А эта змейкаБелоголовка Летит, как речка, – И нету Вовки.
И нету Машки, И нету Оли. В психушке – кашки, Потом – на волю. А эта змейка- Черноголовка Плодит «Ландау И Лившиц». Горькой!
Гуляет зорька. Зарею белой Сидит наш Сашка И пишет мелом. На стол зеленый Ложатся карты. – Я в Вас влюбленный... – Живут же барды...
92 93
О «Каприччос» Гойя Вот сатана снимает маску, И черта видится оскал. – Мой брат, возьмите эту краску! – По синему я тосковал.
Идут инфанты; на коленях Болонку держит наш король, А вот – инфанта в этой смене Красивых личиков, и тролль –
То бишь, лукавый – тут садится На ведьму; рядом – попадья, И за расческою блудница Пред зеркалом... Но вот – скамья,
И на скамье – наш подсудимый... Неважно, полно, кто донес – Король, инфант или брат родимый. И вот уж бонбоньерка роз
Из пламени. Горели книги, Рисунки, что старик писал. И проанглийские интриги Плел в Риме новый кардинал.
Осень. Из Сафо Облака на небе стайкой вьются. Небо устало от дождей и хмари. Мальчишки, устав от лета, Дарят розы красоткам. Нет ничего, что сравнится с тобою, Зрелая осень! Октябрь кончается. Сквозь решетки деревьев Видно окно в доме налево. А направо – дом в багрянице красок Кирпичных и розовых. И в зелени – только ели и сосны. Да ты, красавица моя, встань и проснись.
Я варю себе кофе утром, Ем сыр понемногу, по малой крохе. О, синицы и воробьи, Прилетайте на мою кормушку – Там семечки насыпать я посмела. Скорей, скорей, малые птахи – Жадные голуби уже бьются Над нашей кормушкой!
Осень! Сколько зим и лет прошло, Ты не знаешь ли? С того дня, как ты умер? Лет двадцать, наверно? Да, это точно. И я забыла Все, кроме твоих глаз цвета чая... 20 октября 2012 года
94 95
К пушкинским праздникам 1937 года Жил-гулял поэт один по земле. Голова его цвета льна была. Вы, читатель (ПУШКИН:),   ждете рифмы «В кремле»? Вот она, и другая рифма: «ла-ла».
Он писал стихи сто последних лет, Дарил девам розы, как Виверлей. Говорил девчонкам и Отцу: «Привет», А они отвечали: «Иди скорей».
Человечек был, не машина одна, А на пальце своем он носил магнит. И кастетом свинцовым бьет по небу луна И сманит его, и сманит.
По березовой роще ходил пешком, В церковь к Троице в новом платье шел. Как же звали его – назови хоть горшком, Только в печь не ставь, ведь жить хорошо.
Славен путь его да по Яузке, Да по Москве-реке – три богатыря. Он поэт, и пускай пишет кляузы, Кто другой – погулял и прожил не зря.
Господин мой Великий Колокол И Царь-Пушка – стреляй, да в народ не бей. Налетай-тка, кровавы красны молодцы, По царям. А он с кашлем кормил голубей.
Подневольно как. Вот и муза шла Да по городу, в Самостий-стране. Революция. «Я с ума сошла, – Говорит страна, – да по Ленине».
Нынче Сталин – вождь. Красны пешечки Рубят черных ферзей да врагов косят. Отгулял поэт. Все по-прежнему, А молодка в кино холит поросят...
Мое сердце разбито... Мое сердце разбито. Вами – не Вами. В троичных берез зеленое пламя, Я, как в море, вхожу в свою смерть. Смерти нет? Не верьте. Есть. Есть. Я хожу в шляпе под-Чехова, В белом цилиндре (из Пушкина тож). Ставим стихи – поэты – как вехи мы, И наше бесстрастие – острый нож. Я бесшабашна – держи! – отчаянна, С вашей любовью я все живу. Не получается. Не получается – Это неправда и сон наяву. Как колет сердце. Как шар проколотый, Разум дивится. Ты, боль, расти. «Я пишу нежно». Но лед наколотый В моем стакане с чайком, прости. Любви – как не было («скажешь ты, детка!»): Кроме ритмов любви и колотья В левом боку. И падает ветка Древа Жизни под трель соловья.
96 97
Проститутка и поэт Надевай-ка белье прелестное, Начинай плясать в кабаке. Одеяло, двоим не тесное, Уж к твоей прижато щеке. Кровь волнуется. Небо тусклое. Обь стоит подо льдом сейчас. Зал зеркальный посветит люстрами. Я – любовь ее лишь на час. Книги видели? Книги видели? У меня их стоит полный шкаф. Вы меня «оборванкой» обидели, Но теперь я в ваших руках. Волки серые. Волк печальненький Лихо воет. Пойди, проверь – Кто-то ищет приют нечаянный. Я иду, открываю дверь. Волк? Вы слышали? Нет, не слышали Голос мой, но глаза в огонь Прячет женщина. Только вышли вы, Как опять говорю: «Не тронь». Непонятно. Кошмар. Читается Между строк тринадцатый год. И живет проститутка – не кается... – Начинается солнцеворот.
*** Надевай-ка белье нательное И кончай плясать в кабаке. Что же деется? Что же сделано? Я наотмашь бью по щеке. 10 марта 2013 года
Пуля В прекрасный день, почти сезона вне, Меня застрелят как-нибудь в окне, В какой-нибудь случайной перестрелке – А дело, дело будет на войне – С блестящей и летающей тарелки, Чей дом, конечно, будет на Луне.
В вечерний час, когда луна в окне И солнце вместе, в вечной канители, Всё богу молятся, не сатане, Свои лучи давая без разбору, Та пуля станет мне по росту впору. В военные ноябрьские метели Душа моя пройдет по всей стране.
И, обнимая мать-Москву руками Привычными, я с новыми стихами Войду к тебе, как тень по всей стене. В окне открытом будет лишь иголка, Что порчу наводила на меня. Теперь – и Рай. Мы выжили, Егорка, Хоть двадцать лет прошло со смерти дня. Теперь – А.С. Не Пушкин, а другой, К которому давно я ни ногой, Но осень, осень!.. Пуля входит в рот, Но мне ведь безразлично. Милый мой, Сама? Или война меня убьет?
98 99
Пастернаку От градин, из градин бежали ручьи Как жилы у тополя вздулись внимательно!.. И в крючьях шиповника те же пришли, Которые вечно бредут, обязательно
Цыган здесь, цыган, полицейский и вор. И небо метет седовласую мельницу. Какой же, однако, цыганский затвор! И кесарь, и Бог. Одинаково стелются
И кошка, и кот. Сапогами гремя, Не надо, не надо погрому еврейскому. И вот оно – время пошл; у меня, И плачу, как град, черновато, по-женскому.
Д.Ж. и Д.Г. Дядя Герш и дядя Женя, Где вы там, на небесах? Мы проснулись в окруженье, День – у фрица на часах.
Эти слезы – кот наплакал – Были в гетто (Беларусь). И немецкая собака Лает тут. А я – не трусь.
Это – после окруженья. Рядом – белый партизан. Дядя Герш и Дядя Женя В Рай пошли. Так Бог сказал.
100 101
Пуля в преферанс И в ссылке нет покоя, Стреляют мне в окно. Да что со мной такое? – Живи, как суждено.
И ветер в окнах реет, Смертельный наш сквозняк, И над советом реет Кроваво-красный флаг.
Держись же, пролетарий С кукушкиным гнездом. Вам нынче не под;ли Винтовочкой с винтом.
И нет уже преграды Для каменистых троп. Булыжник? Очень рады, И это, друг мой, троп
Советский, разночинный. И вот он, сам с усам. Катались по Неглинной? Теперь прости – писал.
Катались по Неглинной И Пушкин, и семья. И пили чай с малиной И Гумилев, и я.
И вот, однако, Бродский Теперь кум королю. Шахт; Новослободской Мне говорит: люблю.
И с Нобелевской гений Вступает под венец. Устали, преступлений Все нет? И вот, конец,
Катались по Неглинной И Пушкин, и семья. И пили чай с малиной Ахматова и я.
Смешно? Вы с кем сравнили Себя и свой талант? Мы, Пушкин, победили. Он царь, а я – поддант.
102 103
СТАЛИН. Пролог Сибирь... К тебе я вновь вернулась. И бледнолицая весна Мне, торжествуя, улыбнулась Из незамерзшего окна.
Не гасли страсти в эту зиму, Что вновь весною занялась, И полетели тети Зины В Москву, и летом был Кавказ,
С которого домой бежали, И пред поездкой суеты Меня настигли, наказали, Как те увядшие цветы.
Лежит Кавказ в сиянье снега, В кристаллах снега спит Сибирь, И Боже мой, какая нега Страстей мне вспоминать имбирь,
И, окрыленное, как ангел, Бежит поспешное перо, И старую старушку маму Я вижу сквозь очки остро.
Очков сиянье, солнца плети Лучей, Кавказ, Сибирь, Москва... Из этих тяжких на рассвете Сплетается одна глава
Из повести в стихах о крае, Где царствовал один тиран... И птицы, падая, летая, На те снега кладут экран –
Из птичьих крыльев занавески, И занавес железный стал, Скрывая от народа фески. И италийский тот кинжал,
В него направленный злодеем, Который, без году неделя, Сидел и каторжный оброк Давал. В Сибири правит рок.
104 105
Одной красавице Она прекрасна и умна, Мила без спору. Ее головка столь черна, И ясны взоры. Не шьет, не порет; тут возник Изъян в тетрадке: Писал Господь? Нет, ученик: – Она – бурятка...
Сальери Не перекрестится, не сядет, не поест И все глядит на мой несчастный крест. Кто умер за меня? И незадолго До смерти все гуляю я окрест, В окрестностях, почти из чувства долга, А кошка мясо ест в один присест...
Не перекрестится, не сядет, лишь попьет Водички голубь. Знаешь свой черед, Что Моцарта убили, Пушкин знает, Царица на Наталию орет, И Гусь-Хрустальный водку продает, И соколы-орлы летают.
Вот карты мечет лучшая из друг... Что Моцарта убили, знает он. И вот один в мундирчике поклон, И Моцарт слышен в этой карте – вдруг Не знаю о Сальери я своем?
Но яда нет в бокале, никого, Кому читать обиду роковую, Уж нет. И в круге этом роковом Усталый ангел. Выйду в этот дом, Где всё на небесах ночую...
106 107
Портрет с крымским пейзажем И плывет моя царица, Как, свет вечный, царь-девица, Знаешь, многого ума. Одевается сама В туфли малы-черненьки, «Vale» пишет; четочки, И кругом главы – коса. Любит вечно полчаса – Мальчик-юный; поиграть; Говорит, что это знать Старым девушкам не надо. Царь Никола, нет преграды И арапу. Друг мой Поль Говорит: «Симфе-ро-Поль, Там и крымские татары Распевают тары-бары, Там и малый Бегемот Пишет сказки – это кот Мой ученый. «Симферополь, Царь Царицын сад прохлопал, Видит, что веселие – Нет у девок зелени.
Кто же царь с царицей те? Прочитайте в суете, Да к среде прочтите, К обеду погостите.
*** Экстрасенсом стал поэт С этого похмелья. Наших и в Одессе нет – Нету новоселья.
Пишет, пишет та кума Молодые строчки. Ну а Букина сама Ставит краестрочие.
108 109
*** Ты носила в себе меня До позавчерашнего дня, И Христос оседлал осла, А ученики – коня.
Ты носила младенца в себе, И в яслях сидит Марья-мать. Матерь Божия, в яслях к тебе Собралась лебединая рать
Ангелов и пастухов. Кто родился в тебе, мой Друг? И от весел, от овец, и от Пастухов внезапен испуг.
Весла сушат. Суши весло – И ковчег голубой поплыл. Мир родился. И оттого Снова много лебединых крыл
Ангельских, и Архангел рад, Что пророчество Твое сбылось. И Иосиф поехал в град Назарет, как повелось,
И Царь-Петр икону берет На свеев Казанскую. Петербург, Петроград, и вот – Человек на родину глядит
В чреве. Даль украинская...
Гоголь Голубь крадется, как кошка, Медленно кошка идет. Любишь меня-нехорошку, И метель нас зовет.
В этой метели предзимней Город стоит Петроград. В городе, в доме старинном Виден в окно вертоград.
Виден, как виноградник, И вереницей окон Город-старик ненаглядный Виден, как старый пижон.
И вереница оконец, Павловск. Фонтаны. Лучи, Ты иностранец, и звонко Мама ребенку кричит.
Мой котелок не-московский. Дар навсегда простоит: Там, как старик жуликовский, Памятник-Гоголь-пиит.
110 111
Эпиграмма на церковную тему Ченстоховскую икону Объявили вне закона. На Казанскую поляк Дуется, что тот хомяк. Что мне делать, как мне быть? Душу как не погубить? Бьет католик три поклона, Православный – вот кулак. И смеется беззаконно Мой Пегас-поэт-остряк... Мне иконы не забыть, И народы на Поклонной И в Катыни не разбить.
Сонет о любви Прости мне ненависть мою И к красным ангелам любовь. Прости у рока на краю Любви всю жажду; весь мой кров Прими и посети его. Ведь, кроме Вас, я никого Не ставлю нынче прежде всех. Лишь лира бедная моя Дрожит и плачет среди век Больного сера соловья...
112 113
Военная Ты понюхал пороха едва, Ты убит под Белградом сейчас. И опять, опять горит Москва, И опять, опять одна печать, И опять, опять одна печаль – Надо нам сегодня выступать, Нету сил, и некому кричать, Что под выстрел гонят нас опять. Мы опять солидные курки Не взводили и в атаку шли. Пощадили нас боевики? Нет, в мир ин мы с боем отошли. И опять, опять одной молчать, Что без боя в плен мы не сдались. И солдаты шли, под Ильича Бритые, и видели вдали Тот Андреев, тот апостол-флаг. Нет, мы не уходим от меча. Кто его поднял, тот нам не брат, Хоть и брит я сам под Ильича. И от Вислы слышен плач и крик: Нет, не повезло – в концлагерях. Из тюрьмы и из квартиры шли Наши дети, путаясь в соплях. Эти слезы наших матерей... Нам недолго, вам еще терпеть. Мне пожить бы до конца успеть, Про Гавроша песенку пропеть.
Песенка о Божьем наказании Воевали мы в Цхинвале, А мы в Цхинвале горевали, Бомбы падали, а мы Не бежали от сумы.  Убежали. Провожали.  Дело было с торгашами  Совестью людской.  Вот вам – наш покой. И военный мой «бронхит» Сразу кушать не велит.  Что болит? И медсестра  Тетке, горестной с утра,  Говорит: – О Боже, Валя,  Вы в Цхинвале воевали И носили нам поесть, Плакались, что наша честь – Божье наказание. Валя, на вязание».  Горевали. Божья кара.  Говорили – голосят.  И Моих овец в Цхинвале  Превратили в поросят. Резаных и битых. Вот почем фунт лиха!  Что попросишь?   Что, неймется?  Тут и барышня смеется –  Ей ресницы обожгло,  Когда выбило стекло. Тете Вале – в первый раз? Нет, раз президент у нас...
114 115
Сцены из XIX века Сена Идут, идут кандальники. Солдатики-охальники. У офицер полиции – Большие галуны. Солдатик-то наигрывал И с бабами заигрывал – Кто красен только лицами, А кто – и со спины. Как колокольня темлится, А свечечка затеплится По мило-осужденному, Короче, в самый раз. А милому, сужденному, Выходит, не казненному Казенный кошт, казенная Сибирь – такой вот сказ. Сибирь-то ведь охранная, Москва-то кучерявая Теперь ведь далеко. А бабочка-то вертится, А муж ушел на мельницу, Солдатик, жить легко, Да только очень холодно. Нет, не сказать, что голодно. Очами с поволокой Глядит ребенок тот.
А бабочка-то вертится, А свечечка-то теплится, И жарко-одиноко (Грешок один живет). Красавица понравится – Солдатик постарается, На дудочке играя, Не зная, правда, нот. Идут, идут кандальники, Дела у них кинжальные, Царей не выбирая, Народ мой так живет:
А дело, видно, к вечеру. А дело было вечное. У стряпчего записано. Хороший адвокат. Цареубийц помиловал: В Сибири схоронил себя Один красавец писаный, По-нонешнему – «кат». А дудочка-то звонкая, А дело-то висячее, Цареубийц помиловать? Нельзя не схоронить В Сибири, верно, матушке!.. Идут, идут кандальники, Солдатики-охальники, А шпоры-то звенят. Котомки-то гремят...
116 117
Стихи из романа «Хронос и Хтон» 1 Эпоха перемен Молиться хорошо В Эпоху Перемен. Молиться, ничего Не требуя взамен. Хоть жизнь и коротка, Остаться в ней пока – Ведь нету никого, И ноша нелегка. Молиться, наконец, Стихи свои слагать. Покинул Бог-Отец? – Ты научилась лгать. Молиться ввечеру, Не плакать поутру. Живешь – живи пока (Ведь знаю, что умру). Ты знаешь, смерти нет, Прекрасно. Свод небес, И наш подлунный мир, И наш вечерний свет, И это до-диез У Моцарта в сонате; Молиться хорошо, Творить – тебя не хватит
До Судного до Дня. Оставил Бог меня. И нету никого, И так гнетет тоска. Так ноша нелегка, А совесть не чиста? Хочу писать роман Не с чистого листа...
2 Московский романс А дело-то подсудное, А дело нешутейское. Дела мои житейские, Жила на Чистопрудном я.
Дела-то министерские, Секретарем работала. Министра-то уволили, И вышла поворотом я.
А двери, двери заперты, Все отвернулись – звери-то. Устало шла я в пятницу И вспоминала Берию.
Потом министр посажен был – Дела-то министерские, Дела-то нешутейские. Со мною друг мой Паша был.
Когда напишет кляузу, Доносом не гнушается,
118 119
И ходит, ходит маузер, И места не лишается. Министр-то мой в зека пошел, Но дело не расстрельное. А Паша мой в ЧК пошел, Нашел себе подельника.
Когда напишет кляузу, Доносом не гнушается, И пишет-ходит маузер, Кто места не лишается.
Мой друг собой хорош не был, А я ушла невестою, И мне он душу погубил – Дела неинтересные.
А дело-то подсудное, А дело нешутейское. Жила на Чистопрудном я – Дела-то министерские.
3  енуре
...Чтобы нам уехать на вокзал, Где бы нас никто не отыскал. сип Мандельштам
Он дан тебе в удел, Твой текст и твой предел, Не смел тот, кто два съел, И кто напел, тот пел.
Он дан тебе, пророк. Он дан на долгий срок. Быть может, на века. Горит моя щека. Веснушки на носу. Тебя ведут на суд, И кто напел, тот пел – Известно и в лесу.
В тайгу из-под Москвы Приехали волхвы, И кто из них сказал: «Поедем на вокзал»? И травля бытия, И вымышлено «я», И вымысел несут С сударками на суд.
Магнитка, Грозный. Рос Великий наш колосс, Ан – нету. Суета И текста маета. Великий наш колосс Теперь – большой вопрос, ЛГ не лжет: беда, Нет правого суда. История молчит И в зубы. Рот зашит. И страшный наш упырь Все продолжает пир.
120 121
На тему Моцарта Едет Моцарт; кони скачут. Вот красивый особняк. Кто играл, уже не плачет. Нищие кругом бубнят. И откуда-то от храма (Словно под руку – невест) Виден тот – прозрачный самый – Голый, тароватый лес. Лес винтами, лес – деревьев Не видать. Пойдет гулять. Под ненастьем шляпы в перьях Север наш начнет срывать. Нет, гроза. Какое время! Словно под руку – невест, Реквиема, реквиема Слышен звучный благовест.
О сплетнях Мой кашель и моя литература – Две ценности, от мира вдалеке. Крестьянин и министр – вот так фигура, С которой в Кремль вступают на реке Московской. И крестьянин в зипунишке, Министр во фраке, разнарядка, год Nineteen-nin’t-two, а в Интернете мышкой Та сплетня злая, глупая пойдет: Да ты болеешь! Но в России этой Тот, кто здоров, тот истины палач. Министр-крестьянин с западной планеты, Что ж в Западенье едешь? Вот-те плач Родной московской, белорусской мовы. Не реагируя, варяг на Кремль бежит. Скажу сегодня вдруг больное слово – Но кто его послушать поспешит? По магазинам. Белые кюлоты. Невесты. «Маяковского» – кино. Министр засунул ноги в полуботы, Крестьянин в городе играет в домино, Жених целуется с невестой, недостойный, И в детской памяти все свечи вороша, Я еду на море с Горы Поклонной. Вот Сочи. Плачет, мешкает душа В воспоминанье. Кто его сработал? Кто дал нам море, павший на войне? И есть работа, нету недочета, И жизнь близка ко мне, не мне? во мне. Весна-лето 2011 года
122 123
Саркома Вы садитесь в черное такси. Не торгует винами киоск. А саркома, как ни попроси, Молча разъедает костный мозг.
Кажется уже, что бога нет. Что же мне теперь еще сказать? Разве наш Гагарин из ракет Бога видел? – научил летать.
Вы садитесь в черное такси, И в киоске нету табака. Что со мною будет, не спросив, Пробивает час – пока-пока.
Бьют часы двенадцать. Ночь молчит. Нет меня уже, и мира нет? И к кому-то (дальше) постучит, Взяв перо, А.С. Кабриолет
Отъезжает. Взяв перо, пишу О болезни молча. Человек У подъезда. Я еще дышу. Бесконечное искусство, краток век.
Асфодели В лихорадке, в угаре чайной, В сонном баре, где нет красоты, Распускаются этой весной Роковые земные цветы.
Асфодели – и так их зовут. В этом желтом, горящем окне Никакие цветы не цветут, Только эти – с русалкой на дне
Выцветают, как зов мотылька, И у этих цветов тетива Напрягается, словно – пока – Ловит стрелы побегов трава.
Асфодели – вот так их зовут В этой богом забытой чайной. Лорелея их видит. Несут Чай и водку. Пора на покой
И поэтам, и пьяным в чайных – Тех распивочных, что по Москве. Асфодели – Вы знаете их, Этих бабочек, что на Неве
Тоже вьются? Вода, холода. Нету роз; роковые цветы Не увянут уже никогда В темном баре, где нет красоты.
124 125
*** Я живу нон-стоп. Обожаю рэп. На базаре – торг, Но базар – мой хлеб. На базаре – Глеб, В переулке – меч. Скажешь: «Бога нет» – Попадаешь в печь. Я ношу джинсу И хожу с ножом. Я пойду на суд – Судьи со свинцом. Я живу нон-стоп. Разлюбила рок. Чем, скажите, Бог, Бах, Бетховен плох?
Сонет-романс Как хороша единственная встреча – Так хороша, но коротка она. Когда московский день кладет на плечи Твои с моими покрывало сна,
Когда одна усталость русской речи Стоит в бокале, выпитом до дна, Тогда наутро солнце бьет картечью И я тобой вполне отомщена.
Вполне – и мне теперь искать наречья Средь междометия святого сна, И нет прелестней той досужей течи, Что ливнем бьет на старые окн;.
Чего мне ждать? Но каяться мне не в чем. И надо жить, как в храме нашем певчий.
126 127
*** Воронок. Потолок. Изнемог видеть страдания. Воронок. У стекла – портрет Вивьен Ли. Мы выезжаем теперь с опозданием, А им – никогда не увидеть земли.
На пляжах и дома видны рыдания, Слышны шаги и топот в пыли. Когда выезжают без опоздания, То спешат от земли до земли.
А неземная жизнь тех тридцатых? Когда землю вперед волокли бунтали? Я никогда не пойду на попятный. Совесть есть у пророков земли.
И вот – молчание. Как обуза. Не подойти, но забыть ключ в двери. Вор не выходит без взятого груза. Груда улик и портреты вдали.
Маркс, Энгельс, Ленин, чего еще надо? И я не вижу прозрачной дали. Годы прожить – далеко не отрада, Все. И картина «Пятнадцать» Дали.
О, Сальвадоре. Он – не Альенде, В 80-х плывут корабли. Партайгеноссе – и белые ленты. Вот мальчуган – и портрет Вивьен Ли...
Россия О нет, Россия не катит, Как масло в сыроварне... Но осень вновь к зиме летит, Вся в злате самоварном.
Из красоты я изойду, На красоте я встану – Россия, жили мы в аду, Деревня, старый Сталин.
При всех правительствах-вождях Мы не видали рая, И осень, кутая в дождях Березки и играя
В янтарь и в четки в рукаве Монашьем налитые, Отпразднует по всей Москве Те времена лихие,
Когда Бориска Годунов, Воюя с самозванцем, Бояр колол, и острослов Своим гордился ранцем
Пока еще. И та рука, Что Пушкина хранила, Грозила нам издалека, Грозила, но крестила.
128 129
И Годунов, и Ельцин-царь.... Все до того избито, Что скажет новый государь. Но у его корыта
Сидят чужие едоки. Россию с похвалою Охлопали те ездоки, Что с сорною травою
Мешали славное зерно. Победа ли над ними? И вот – казенное сукно С картинками лихими.
В литые годы рождены, Испытаны ненастьем, И все ж проверить мы должны, Раз бегаем за счастьем,
Друзей, любимых, на руку Надевших кольца златы, Но не спеша. Куда бегу, Особо виновата?
Особстатья. И под него Ложится сразу кресло, Чтоб стало сразу «ничего», Россия – да воскресла.
Воскресный день – особстатья И бесконечный свиток Всех будней, и устало я Рассматриваю свиту.
Кортеж. Но добрый верный друг, Мой карандаш чернильный, Постиг науку из наук – Что красота синильна,
И, отравившись красотой Сибирской шири-доли Народной, я лечу в прибой Несчастий в Черном море.
О, велика моя страна, Открой свои объятья. Кавказ не виден из окна, Но буду вспоминать я
Тебя. И Чермные моря, Владивосток и Каспий. Постой. С планетою горя, Идет Россия в касках
Штурмующих фронтовиков. Пошли на штурм Берлина. Европа вышла из оков, Но расцвела малина...
130 131
Эпиграмма на г-жу N – Бог умер или Бога нет? – Вы что мне скажете в ответ? – А в церкви кто? – Все те же лица: – Бог; Софья Павловна; блудница...
О войне – Так. Дистрофия военная. Плачет военнопленная, И военврач сегодня Морфий ей прописал. – Нет, я еще не беременная. – Немцы уходят временно. – К нам подоспеет поезд. – Надобно на вокзал. – Штука. – Синичка смотрит. – Где-то «Черная кошка». – А офицер в погонах Только мне и сказал: – Нет, я сегодня добрый. Свой сундучок походный Ты забирай с собою, Я не конфисковал. – Знаешь, сегодня дети, А завтра – воины тоже. Нет у меня хороших, Нет у меня плохих.
 – Как с Катюши ракеты, Песни теперь про это. Наши солдаты – точно! Мы победили их. Нету теперь фашиста. И пионеры ликуют. Дело наше отлично. Мы победили их. А в стране-то Германии Нет теперь этой мании. Сталин поздравил лично Всех вождей молодых. Гитлера больше нету. Концлагерей – нету. Видим нашу планету В штопке границ-пластырей. А в России ракеты. Песни теперь про это. Господи, только бы не было Снова этих зверей. Сталина больше нету. Год пятьдесят третий. Снова мы не выходим Из-за своих дверей. Бабы степные ходят. И в Сибири Володя Синицын сидит в колонии, Не вышел из-за дверей...
132 133
Про Москвузаразу А мы по миру пошли, Да зашли на край земли. На краю стоит печаль, А на ней стоит печать Царского указа Про Москву-заразу. А в Москве стоит сама Та красавица-чума – Очи голубые, Да круги какие. Сказка – ложь. Намека нет. Кто не видел белый свет В той стране, где царИ, Кашу с салом варИт. В той Москве стоит острог, Много нищих приволок С той печатью царственной Мальчик государственный. Дело – милостыня нам Поступает по домам, А указ-то царский Просто водкой царской Вытравил Россию... Кто зерно посеет?
Гречки нет, но есть крупа У царева-то попа И Балда с сумою На одну Московию. У Балды в суме зерно, Но положен под сукно Новый царский ведь указ – Про Россию барскую Мы ведем теперь рассказ, Как Николка царствует. А крестьянин на свободе – Пенсию получит. Может, Разин колобродит, Может, ходят тучи. Это революционный, Красно-беленький указ, И Москва-то белопенна Спин не видит, во весь глаз Вдаль не смотрит.  – Мальчик, квас! (Я пишу, пишу про вас Те стихи про Разина...) Как нефтяная скважина, Хлещет водка, в водоем Попадает. Так живем С царским тем указом Про одну заразу: Княжеская милость Еще не изменилась...
134 135
О 30 сребрениках Я стараюсь держаться подальше от власти. В магазинах приценишься –   «До восемнадцати Запрещено». Дайте слово мне, Биченковой, Народу московскому слово незлого Помехи и уровня. Бритые лбы – Вот за потехой выходят гробы, В этих гробах, что забили сегодня, Остатки лагерной, воинской пыли. Ночь новогодняя. Что ты за цензор – В них стрелять, особо не целясь, Разве можно? И террористы Пугают нас. Что за туристы В Брюсселе пойманы? Вот и ТВ, Все купаются летом в траве, Нас не лечат от марихуаны... Врачебный заговор? – Сталин кровавый. Нет, не помочь вам моей России. С единороссами «наши» скосили Глаза на сено. И Богородица, Жалуйся, что народ не родится... Есть ли идеи? Есть лицедеи, Есть и прекрасная сила звучанья Звука лиры. Да, лицемеры, За оцененного – наука молчанья.
Я обычный советский школьник... Я обычный советский школьник. Так и жить каждый раз без спроса. И дымит моя папироса, И скрипит под рукой столик.
Кто я? – видно, поэт невеликий Был когда-то мой предок дальний, И теперь я пишу скрижали, И шатается стол со скрипом.
Твоя ручка есть твоя скрипка. Слушай, гончая где-то рыщет. Стал и я поэт невеликий, И стихи про меня не пишут.
Эта гончая – это Муза, Что по музыке научилась. И отчаянней нет Союза, Что теперь у нас получилось.
Вепри дикие – это строчки, Я в бреду сочиняю алф;вит. Это бред? Мой рабочий столик. Ты хорошая? Правда ставит
Точку здесь. Кому видно былое? Не дожить ли мне до седин? И ребенок веселым школьником Крутит ливень весенних льдин.
136 137
Про Москву Перенеси меня в Москву, Где больше не живу. Перенеси-перенеси, Что хочешь, попроси. Хочу в столикую Москву, В которой наяву Я видела тебя в окне, Тогда же данном мне. Смотри – зеркальные часы И всюду зеркала. Москва поставит на весы Любую похвалу. И в эти долгие часы Армяне, пахлава (Сегодня прочих назвала Соседей на углу). В московских двориках дождит, И снежно по дворам. И керосиночка шипит, Когда морозно там. И я опять, опять бегу В окно в бинокль смотреть, Где, тяжко выгнувшись в дугу, Полиций ходит плеть. Нет-нет, не надо до конца Сегодня доходить. И в этом кожухе рубца Меня не изменить.
И если я сама собой Поеду вдруг в Сибирь, Ты, между нами, город мой, Лишь прожуешь имбирь. Москва с лакричкой на устах, Скрипит любая дверь. И это видно на местах, Где человек как зверь. Устать? О, эти господа, Что Чехов описал, Придут за мной туда, туда, На старенький вокзал. И от тебя не убежать, Столикая Москва. Чего мне, скажешь, нынче ждать, России голова? Я подожду, поеду вновь. Москва жует имбирь. В стихах расскажет про любовь Великая Сибирь.
Осень Я живу на бульваре осени. Осени меня, осени... На бульваре срубленной просеки, Как копеечка, дар звенит, Нерастраченный, даром данный, Как копеечка – все дела. И иду я Москвой раздолб;нной Там, где раньше Россия была.
138 139
Про Егора Как у моего Егора Женка обалденная!.. Пейте с моего позора Пиво белопенное! Женка та красавица, Всякому понравится.
Как я сяду на коня, Так, Пегаса не гоня, Вспомню детскую любовь – Здравствуй, маленький Егор... Нравится, не нравится – Спи, моя красавица.
Нету моего Егора, Женка рыжа тут как тут. Я не знаю, что укора Нет, как милые идут. Милые цветочки, Просто цвитуечки!.. Эх-эх.
Белы розы, красный мак. Показал мне муж кулак: Тридцать миллионов За любовь, матрона. За любовь да про любовь, Кожаны жилеты. Кованы ракеты, И коварна кровь.
Дайте душеньку мою, Милые, оплакать. Розы белые в раю, Во саду ли маки.
Нет печали – нет любви. Запрыгали воробьи, Расчирикали – Женка с криками.
А с Егором я спала В девяносто первом. Я тогда не родила, Мне сказали – нервы.
Нет, не в детский дом пошла Милая дитятя. Я тогда не родила, А замуж – теща зятя,
То есть матушка моя, Тут у-ви-дела. А в Америке край-то, Пироги с повидлом.
Милая деточка, В Америке брюки в клеточку. Америка, а Америка, Ну прям истерика У дам, истерика. Дамы-черви, туз пиковый, Видно, на душу мне лег. Ты, Олена, бестолкова, Но у птицы – сто дорог.
140 141
А у птички-невелички Платье – шорты и кулиски, Мериканские, Негры с ранцами.
Я уехала в СэША, Куда просилася душа. Муж не будет изменять, Лучше я пойду гулять.
Это ведь инфляция, Надо постараться Деньги заработать. Вы купите боты: По миру, дитятя, Когда тачка катит.
Буду я с Егором, А жена – с позором. Но в собой покончил он, Заплутавши в бабах. Я – к Христу, а Он – на трон. И жена-то рядом.
Не покончила с собой, Я уж не ребенок. И Пегас, мой верный конь, Резвый, как котенок. Вышел из пеленок? Тогда был Ельцин-царь. Старенький ребенок, А звали – «государь». Фоточка какая? – Он вино лакает.
Я врала, врала, врала, По квартире х;дила На каблуках. Страх и ах.
Не осталось никого, Я сижу с вдовою. От него от самого Народилось трое. А на похоронах, На высоких каблуках Просто страх забыли. Эх-эх да ах.
Эх-эх. (Булгаков). Ах, ах, Егор. Красные маки, Вот и бугор. За бугром тучи, И мне – не туда. Я живу лучше, Чем никогда. Я буду жить дальше. Я буду жить вдаль. Был человек раньше, Теперь прах. Жаль.
142 143
Про религии Уже столетия фигура Интересует нас Христа... История, видать, не дура: Все остальное – суета.
Века веками – с носом Будды Облупленным монах живет И бога с громким гласом трубным Поет и змей своих клянет,
И африканцы с сатанизмов Запутались уже совсем! Не лучше человек капризный – И нет религии не всем.
Видать, истории причуда – Живем, надежды нет на чудо, Но современный человек Опять к богам направил бег; Откуда ныне Бог, откуда? Его, как грят, распял Иуда Из Иудеи тыщи лет Назад. Но новый Поликлет Ваяет Старого Зевеса. И счастлив наш народ-повеса: Устал судить, что «Бога нет».
Колхозное причастие 30-х годов Все младенцы голые, Ровно судьбы белые. Жизнь была великая, Время погорелое. Чорт сидит в бревенчатой Новенькой избушечке. Видно, эти женщины – Бабоньки-ватрушечки – Всех младенцев съели-то, Да пришла милиция. Чорт сидит весь кожаный, Просто матерится он. Баш на баш, Вишь-да-вишь. Вишенка красивая. Маш, не надо – Отсидишь. Выйдешь ты как милая. – Миленький маленочек, Комиссар пригожий (если муж был Фрэнсис Весь, Автору по роже). Не сади меня в тюрьму, Дайте я повешусь. – Подбирай свою суму И садись на лошадь.
Я везу тебя, везу В коллективизацию. А что в лоб – что по носу. Деревня. Декорация.
144 145
Summa Summarum Я потерял дантесово кольцо Друзей и вышел на дуэль сегодня. Они смеялись, глядя мне в лицо, Как ель с игрушками из ночи новогодней. Сейчас июнь. Я пережил конец И в монастырь ушел. Живу столетья. Год N-какой-то. Я живу, ты сплюнь И постучи по крышке междометья Между тобой и мной. Прошли года Разлуки, войн, дуэлей, а девчачий Год вышел – не забудется, когда Я снова выйду в мир – и из печати.
Молва гудит о новых чудесах. Ты вяжешь липу из любви вчерашней – А может, это был Платон в «Пирах», Или дурак, иль демон настоящий? Платон мне снился с детства. Был влюблен В Сократа он мальчишкой, что бывало И в Греции. И новый (...)звон Перчаткой лупит тощего нахала.
Пляска Шивы Красный Шива пляшет И мотает змей! Слушай, что за порча? Вывести не смей.
Слушай, что за церковь? Да могильный холм. Над тобою, детка, Колокольный звон.
На беду сплясала. Шива пляшет там. В детстве так певала, Плачешься костям.
Впрочем, нет – с еврейкой – Грамоту учи. В куцей кацавейке Сядь и помолчи.
Всуе плачет тело, Корчится душа. Я ведь не посмела Не писать стишат.
Замуж выходила – И удавка тут. Снова пляшет Шива, И черешню ждут.
146 147
Е.Б. Вот и ампула отчаянья – Я ведь раковый больной. И скворец сидит с скворчанием, Сеет песни надо мной.
Эти боли, эти страхи я Не докладывал жене И ребенку. Плыл на бакене Тридцать лет назад; в войне
Партизанской я участвовал, Ел лушпайки, с мамой был. И язык дее-Причастия Белорусский не забыл.
Принимали в МГУ? – нет, С оккупантом, видишь, был. Детка пишет, что не лгу я. Заметает хвост комет.
А теперь болезнь и точка. Я – от Сталина в бегах. И писательница дочка Прославляет жизнь в стихах.
Я не умер? Сорок восемь Лет пройдет, а всё со мной – Дочь и мама... Вышла осень, Что прощается с весной.
Пламень травы Из вороха старых газет появляется Время. Сталин курит свою трубку, клубится дым. Страна Россия несет тяжелое бремя. Ленин остается навек молодым. Гитлер, захлебываясь в крови, вяжет Европу, Как Зевс – корову. Города и гетто горят. Репрессированный в Сибири достает папиросу. Казненные с фотографий глядят. «Я болен, я очень болен», – говорит Хлудов. Новая пьеса, и ставит ее Мейерхольд. Из скифской пустыни,  из края степей и белых верблюдов, Возникает калмычка. Висит слово «Gold» На вывеске банка. Вы думаете, Россия сгорела? В старых газетах, в писчей душе времен Видно – нет. Я, может быть, время задела И слышу уже колокольный звон. «По ком звонит колокол» читала. Что дальше? Волк, как серый кардинал, режет козу. И от этой, ваш Бродский, советской фальши Я свечу ставлю и икону несу. Передо мною – книга, распятое время. Век двадцатый окончен, и хочется жить. Наши времена пришли, и зеленое племя Хиппи в пламень травы говорит: «Не убить».
148 149
Шаль. Быт Вяжу ахматовскую шаль. Стоит январь на всех дорогах, За коим следует февраль, Везет фортуну-недотрогу. Трубач, дуди и с фартом жарь. Пишу я нынче понемногу – Транквилизаторов мне жаль. Не пью. Курю. И – но! – да трогай, Скорей – поеду я в «Версаль», Нет, не в парижский, в магазины За тапками, что из резины, И блузою, что из джинсы. Маршрутка. Друг, отдать концы, Пока не поздно – не продался? И волчий мой билет порвался, Оторванный от полосы В маршрутке жизни. И счастливый Я человек, и машут гривой Коняшки. Снова бьют часы Двенадцать раз. И вновь над «Нивой» Соседи вешают носы – Она не едет. Быт пугливый Советский... Вина из росы И сахара – чего же лучше? И берег дальний тоже в лужах Из оттепели. Быт – весы Чугунные больницы – весит Уж три пуда, и новых песен Всё нет, как девичьей косы.
А. А. Блоку Те, кто виден в окне далеком, Никогда не придут сюда. В диком поле мне одиноко, Люди в городе – мне господа.
Мы уходим на вечер длинный, И вечерню поет кобзарь. Мы сидим в Раю. Чай с малиной Наливает Бессмертный Царь.
И ни близко, и ни далеко Близок свет, но вечерний он. В чистом поле мне одиноко. Слышен долгий лиловый звон.
150 151
Баллада о Франсуа Вийоне Все лишь бредни, Шерри-бренди, Ангел мой. . Мандельштам
Вижу черного монаха. Дело плохо. Дело – плаха, Но Вийон кусает мясо, И вертится мой конец. Братия, поставьте вина, А вину залейте, Нина – Иль Нинель, за два с полтиной Честь отдавшая. Певец Наш Вийон петли не просит, Но монахи так гундосят, За Вийона, видно, просят... У меня, поэты, проседь И шрапнелина в виске. Нинка чисто матерится, А монах, что та девица, Все краснеет. Эти лица – Все, что раньше в сундуке
Заховала. «Мертвый город». Ты, монах, меня послушай. С августиновой-то грушей Наступает лютый холод
На душе – Сибири нет Края краше и белее. Чашка, клеенная клеем, Дребезжит, как стон планет. От Вийона вы подальше. От монахов столько фальши, И мерещится фальцет Памятника Фальконета. Петр ли басом? Так планета, Что Россией называлась, Назовется, видно, США. Ненавистнее совета Нет сегодня для поэта, Чем уйти к французам в гости, Трепыхается душа. От победы и до мурки Мы звеним, нажат курок. Акварель висит, придурки, И висит в России смог.
Смог – фашизма ненавистей, И казненный тот Вийон Осужден не за шубийство, А за морфий осужден.
Ты – Виойн? А я как ведьма Стала нынче и карга. На России бур-медведи Ищут красного врага.
152 153
Содержание Песня ..........................................3 Базар ........................................... 4 Лиса и журавль (басня). . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .6 Петербургская принцесса .......................... 8 На Неглинной ...................................10 Пушкин ........................................11 Чернореченский финал ............................12 На Франсуа Вийона ..............................14 Кризис .........................................16 Декабристы .....................................18 Сивка-Бурка .....................................19 Балерина ........................................20 Венский сервиз ..................................22 Памятник (усеченный сонет) .......................23 Светило ........................................24 Советская песня .................................25 К Галатам .......................................26 О временах и нравах ..............................27 Песенка про Машу ...............................30 Россия ..........................................32 Цыганская песня .................................33 Песенка про портного и сексота ....................34 Зарисовка к повести в стихах «Стенька Разин» ........36 Петербург .......................................38 Гетто. Беларусь. 40-е годы .........................40 Стихи в военный альбом ..........................42 О Толстом и Советском Союзе .....................44 Я не ищу поэзии суровой ..........................46 Песенки ........................................47 Очерк ..........................................50 Достоевщина в Новый год. Стансы ..................51 Дети осенью ....................................54 Пролог к роману «Хронос и Хтон». Фауст ............55 Балаганчик ......................................57
Поэт Дар железный, дар печальный, Что, как месяц молодой, Смотришь, плачешь ты (случайно ль?) Над равниной золотой? Труд кандальный, труд железный, Я седлал бела коня. Что ж ты ходишь, будто трезвый, По дороге у меня? Что ты смотришь, клен опавший, На меня? Бывать луне. Так оплакивают павших, Только павших на войне. И, звезду заткнув за пояс, Ходит царский генерал. И оплакивает воин Тех, кто с ним сегодня пал. Дар железный, труд кандальный, За рекой бежит река, Из ручья, поэт скандальный, Пьешь житейского пока. Дальше что же? Надо славы ль? Или раны впереди? И архангел с лавром старым Шепчет: «Петр, подожди, Не пускай сюда поэта, Что острог тюремный пел». Много ль славы? Мало света, Сколько смертный захотел. 19 марта 2010 года
154 155
В подражание Блоку ..............................59 Моя белогвардейская шинель ......................60 Картинки с выставки .............................61 Поезд Сибирь – Москва ...........................62 Сцены из 19-го века. Пятая колонна .................64 Про войну. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .65 Посвящается АСП ................................66 По мотивам Некрасова ............................67 Домик в деревне .................................68 Город Вавилон ...................................74 Черный свет .....................................79 Правда жизни и поэзия ............................80 Город Крольше ..................................81 Наш бритый концлагерь ...........................82 Про любовь .....................................84 Крысолов .......................................85 Лес. Фауст ......................................86 О приютских ....................................88 Лебединая песня .................................89 Ад .............................................90 О «Каприччос» Гойя ..............................92 Осень. Из Сафо ..................................93 К пушкинским праздникам 1937 года ................94 Мое сердце разбито... .............................95 Проститутка и поэт ...............................96 Пуля ...........................................97 Пастернаку ......................................98 Д.Ж. и Д. Г. .....................................99 Пуля в преферанс ................................100 СТАЛИН. Пролог ................................102 Сальери ........................................104 Одной красавице .................................105 Портрет с крымским пейзажем .....................106 «Ты носила в себе меня...» .........................108 Гоголь ..........................................109
Эпиграмма на церковную тему .....................110 Сонет о любви ...................................111 Военная ........................................112 Песенка о Божьем наказании .......................113 Сцены из XIX века ...............................114 Стихи из романа «Хронос и Хтон» ..................116 На тему Моцарта .................................120 О сплетнях ......................................121 Саркома ........................................122 Асфодели .......................................123 «Я живу нон-стоп...» ..............................124 Сонет-романс ....................................125 «Воронок. Потолок. Изнемог видеть страдания...» .....126 Россия ..........................................127 Эпиграмма на г-жу N .............................130 О войне .........................................130 Про Москву-заразу ...............................132 Я обычный советский школьник... ..................134 О 30 сребрениках ................................135 Про Москву .....................................136 Осень ..........................................137 Про Егора .......................................138 Про религии .....................................142 Колхозное причастие 30-х годов ....................143 Summa Summarum ................................144 Пляска Шивы ....................................145 Е.Б. ............................................146 Пламень травы ..................................147 Шаль. Быт ......................................148 А. А. Блоку ......................................149 Баллада о Франсуа Вийоне ........................150 Поэт ...........................................152
© Ольга Биченкова Четвёртая книга Сборник стихотворений Литературно-художественное издание
Главный редактор: Ирина Малкова Верстка: Марина Дьяченко © Обложка: Алиса Дьяченко Корректура: Анастасия Русских Отпечатано в типографии издательства «Союз писателей»
ББК84  (2 Рос+Рус) 6-5 Б/67 УДК 882 ISBN
Подписано в печать: _________ Бумага офсетная. Гарнитура «Times New Roman» Электронное издание.