Веет вечер над Кафой...

Ночь в Феодосии



 Дозревает лоза во дворе на холме Карантин.
 Итальянского угля-зубца не предаст цитадель.
 Золотятся и тают наплывы закатных картин,
 и по жилам кружит и пружинит пожизненный хмель.
 Хорошо мне во тьме ничего для себя не хотеть,
 доверяясь нездешнему пульсу полночных минут.
 Там, где гавань с холмом океану сосватали твердь,
 растворяются в вечности зыбкие "ныне" и "тут"...

 И уместится в верности тысяча жалких измен,
 и звездою уколет - меж датами жизни дефис.
 Тени гроздьев исчёркали мел голубеющих стен,
 и вдоль глин Карантина хромают репейники вниз.
 Хорошо мне с хозяйкою лоз полчаса разделить.
 Не беда, что не пьёт, не глотнёт ни слезы "Пино-гри".
 Столь полна эта тишь, что пуста говорения прыть.
 Я и сам не сболтну, вот и ты промолчи, мон шерри!

 Я числом не совру, разве нотой пугну петуха.
 Недозрелою ягодой поздний глоток закушу.
 Оттого моя повесть о жизни - не то чтоб плоха,
 но всё сносится мутью теченья ко лжедележу.
 У подножья холма лижет синюю глину волна.
 Деревянные рыбы баркасов увязли в песке.
 Ну, а здесь, наверху, над репьями парит тишина.
 И под ногтем заноза ни мне, ни тебе не слышна,
 и зубец цитадели не пискнет у ночи в виске...




 * * *



 Айвазовский проспект Галерейная пересекает.
 Протянувшись вдоль моря, нагрелся под Цельсием рельс.
 Привокзальное радио снова "Славянку" играет,
 чтоб в слезе расставанья чистейший блеснул эдельвейс.
 Снова сутки свиданья с портовой фартовою Кафой
 отлетают, подобно отрывку из ретро-кино.
 Каплет в рюмку мою "Пино-гри" виноградников графа -
 становясь, словно прошлое, правдой, густеет вино.

 Словно плюсквамперфект, навсегда загустевшее время, -
 эти минус три четверти века... Со снимка глядят
 дед Иван и отец. В Феодосии, в здешнем эдеме, -
 так же свеж их зубов рафинад, как загар-шоколад.
 Не осталось уже никого с августовского фото,
 где на лицах цыганских лучились весельем зрачки...
 Веет вечер над Кафой две тыщи десятого года -
 карусели приморской дрожат золотые жучки.

 Окликаю и По, и печальника-странника Грина,
 Александра - вослед Македонцу, Арапу вослед.
 Я ведь сам - иноходец Ивана и сын Константина,
 коих в Малом Стамбуле со мною как будто и нет,
 но которые живы и набраны чётким петитом
 в каждой строчке моей, в каждой рифме - один на один...
 Полнолуние - над Феодосией. Свет - над реликтом
 звероватого, в сетке столетий, холма Карантин.