1. Предисловие

   Зачем душа в тот край стремится,
                Где были дни, каких уж нет?
                В.А. Жуковский

                Дикость, подлость и невежество не уважают
                прошедшего, пресмыкаясь пред одним  настоящим.
                А.С. Пушкин

                Два чувства дивно близки нам —
                В них обретает сердце пищу —
                Любовь к родному пепелищу,
                Любовь к отеческим гробам.

                На них основано от века,
                По воле Бога самого,
                Самостоянье человека,
                Залог величия его.
                А.С. Пушкин

                Изучая дедов, мы узнаем внуков, т.е.
                изучая предков, мы узнаём самих себя.
                В.О. Ключевский

  В данном сборнике опубликованы мемуары моего отца, Акатьева Ивана Петровича (1916 – 2007). История их появления такова.
  Году в 1975 или 1976-м году я прочитал книгу Марэетты Чудаковой «Беседы об архивах», изданной в серии «Эврика» - была в советское время такая книжная серия, в которой в занимательной, доступной для профанов форме рассказывалось о различных областях знаний. В книге автор рассказывала о работе архивиста и о том, какое значение в жизни общества имеют документы прошлого и настоящего. Было мне тогда 23 или 24 года, я всего год или два назад демобилизовался из армии и в жизни понимал еще меньше, чем сейчас. И одна мысль, на которую я наткнулся в книге, как рыболовным крючком зацепилась за мою душу, стала для меня важным духовным опытом, дав моим мыслям новое направление. Мысль эта – о важности для потомства любого написанного слова, будь то частное письмо, личный дневник или заявление о приеме на работу. Чудакова писала о том, что современному историку легче изучать 30-е годы девятнадцатого века, нежели 30-е годы века двадцатого, потому что в девятнадцатом существовала культура письма, в наши дни во многом утраченная. Люди писали длинные письма, даже если жили в одном городе, вели дневники, а в конце жизни писали мемуары – не с целью издать их, а для своих потомков, внуков-правнуков, потому что человек чувствовал себя частью целого, которое называется родом, сознавал связь со своими предками и долг перед теми, кто явится в мир после него и продолжит не только физическое существование рода, но и его традиции, сохранит его дух и память о тех, кто жил до него. Сейчас же люди письма пишут редко и чаще всего их выбрасывают, и мало кто умеет написать хорошее письмо. Пишут, как герой фильма «Я шагаю по Москве» в исполнении Никиты Михалкова: «Я живу, ты живешь, хорошая погода». Да и то не часто, ограничиваются поздравительными открытками на праздник: «Желаю здоровья, успехов в труде и в личной жизни». В последние годы, впрочем, и этого не требуется – открытки продаются с готовыми текстами, скверными стишками, и достаточно только приписать, кому и от кого это поздравление. Добавим к этому, что с распространением телефонов нужда в письмах и вовсе сходит на нет.
    О том, какое значение в дворянской среде придавалось мемуарам, говорит такой эпизод из романа «Война и мир»  Льва Толстого. Князь Андрей Болконский уезжает на войну и пришел проститься с отцом. Оба понимают, что могут больше не увидеться: Андрей может погибнуть на поле битвы, а престарелый отец умереть, не дождавшись возвращения сына. О чем он говорит в минуты прощания?

  «Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
  - Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу».

  Не случайно повесть Пушкина «Капитанская дочка» написана в форме записок главного героя Петра Гринева, а в «Герое нашего времени» Лермонтова в форме дневника Печорина написана бОльшая часть книги. Если бы повести создавались в наши дни, такой прием выглядел бы искусственным, отдавал бы литературщиной: кто же пишет сейчас дневники и мемуары? Делать, что ли нечего!
  Конечно, мемуары пишут и в наши дни, но кто? Известные люди, политики, военачальники, государственные и общественные деятели, артисты, писатели и прочие. Эти мемуары издаются, и большими тиражами, но простому человеку не придет в голову описать для своих детей и внуков свою жизнь. Его этому не учили, никто не сказал ему, что его незамысловатые записки имеют ценность для его потомков, для историков, писателей и ученых бог знает каких наук в будущем. Пушкин в своем «Романе в письмах» писал: «Семейные воспоминания дворянства должны быть историческими воспоминаниями народа». В пушкинское  время только дворяне были образованным классом, потому и уповал он на дворян. В 1917 году дворянство как класс прекратило свое существование, и в наши дни держать в руках ручку умеет каждый, и если убрать из приведенной фразы слово «дворянства», утверждение Пушкина полностью сохраняет свою актуальность.
  Чудакова приводит цитату из писаний Филиппа Вигеля, автора широко известных и популярных в XIX веке «Записок», дающих богатейший материал для истории русского быта и нравов первой половины XIX века:
               
  «По большей части исторические записки составляются государственными людьми, полководцами, любимцами царей, одним словом, действующими лицами, которые, описывая происшествия, на кои они имели влияние и в коих сами участвовали, открывают потомству важные тайны, едва угадываемые современниками: их записки - главнейшие источники для истории. Но если сим актерам ведомо все закулисное, то между зрителями разве не может быть таких, коих замечания пригодились бы также потомству?»

  Сама Чудакова о ценности воспоминаний простых людей пишет в своей книге:

  «Представление о том, что все давно уже известно и задокументировано - удел невежества и прочно связанного с ним равнодушия. Вспомним - Отечественную войну 1812 года полнее всего описал человек, родившийся через 16 лет после нее (имеется в виду Лев Толстой написавший роман о войне 1812 года «Война и мир». – В.А.). Воспоминания очевидцев были для него бесценны. И его романом потребность общества в знании этой войны, разумеется, не насытилась до предела, и в 1869 году один из литераторов горько сетовал в письме к другому: «Самые подробности о великой борьбе 12-го года исчезают на всех концах России, вместе со стариками и старухами, которые и не подозревают, какие сокровища уносят с собою в могилу. В виду подобного невежества нельзя не дорожить всяким биографическим обрывком, всяким плохим подобием записок и воспоминаний». Нельзя не верить, что и к войне 1941-1945 годов, к страшному и великому ее опыту обратятся еще люди, родившиеся через много лет после нее - сегодняшние дети, между которыми, несомненно, ходят будущие гениальные писатели. Как бы много документов ни лежало сегодня в государственных архивах - нельзя поручиться, что вот то самое фронтовое письмо, которое лежит в вашем доме, не окажется впоследствии особенно сильным стимулом для этого пока еще неизвестного нам писателя, непредсказуемым образом взволнуя творческий ум более, чем тома давно и тщательно собранных документов... История великой войны не только в музеях и в подшивках старых газет, не только в памятниках над братскими могилами, она не только в томах исследований и сборников документов, вышедших после победы. Она то и дело оживает в житейском разговоре, в неожиданных слезах, в длинных и неторопливых, когда волнующе-драматичных, а когда уже, увы, и скучноватых рассказах оставшихся в живых ее участников, где так часто мелькают имена не доживших. Не надо думать, однако, с детским легкомыслием, что рассказы очевидцев вечно будут звучать в каждом доме нашей страны. Неминуемо настанут годы, когда рассказы эти будут пересказывать дети, а потом и внуки, получившие их из вторых уже рук. Потому-то необходимо не быть ленивыми и нелюбопытными, а взять в руки, карандаш и тетрадку и записать услышанное и даже - слышанное уже помногу раз и вроде порядком застрявшее в ушах... Самое знакомое и само собой разумеющееся как раз самым успешным образом уходит невзначай в небытие. В закреплении на бумаге нуждается всё - от большого до малого, - история целой жизни, длительный период прикосновенности вашей к делу бесспорно значительному, одно более всего запомнившееся событие, одна-две встречи с незаурядным человеком, памятные до сей поры, но все же, увы, нечувствительным образом с каждым годом выветривающиеся   из памяти. Запишите, продиктуйте, расскажите, на конец, тому, кто сможет записать».

  Одним словом, прочитал я тогда книжку и проникся: надо писать свои мемуары. Писать в расчете, что они кому-нибудь когда-нибудь понадобятся. И в первую очередь я надеялся, что они понадобятся моим потомкам. У каждого человека в жизни наступает момент, когда ему хочется знать, кто были его предки, как они жили, какими были они, но мы, в отличие от дворян, обделены не только поместьями, но и знаниями о прошлом нашего рода. Нет у нас ни родословных (у породистых собак и лошадей есть, а у нас нет), и не висят на стенах потемневшие от времени, засиженные мухами лики наших прадедов и пра-пра-прадедов. Что я знаю о своем деде по отцу Петре Степановиче, о бабушке Анисье Васильевне? Ничтожно мало. А о прадеде и прабабке? Ни-че-го! Не знаю даже имени прабабки и не узнаю никогда. А ведь эти люди жили когда-то, любили, работали, радовались и страдали, делали добрые дела и грешили. Ничего не осталось от их жизни - ни могил, ни биографий. От прадеда осталось только имя – Василий Вавилович и одно слово «Не шни», случайно сохранившееся в памяти моего отца, когда ему шел третий год. А уж об отце и матери Василия Вавиловича и говорить нечего. Я иногда думаю о своих предках и люблю их, но они навсегда останутся в моем сознании бесплотными образами без лиц и имен. Где-то хранятся (я надеюcь) пыльные, закапанные свечным воском  церковные книги, где записаны имена и даты крещения моих пращуров, да что толку? Мне-то они в руки не попадут.
  Вдохновляли меня слова Герцена, автора знаменитых мемуаров аж в девяти частях под названием «Былое и думы», которые Чудакова приводит на последних страницах книги:

«...Для того, чтобы писать свои воспоминания, не надо быть ни великим мужем, ни знаменитым злодеем, ни известным артистом, ни государственным человеком, - для этого достаточно быть просто человеком, иметь что-нибудь для рассказа и не только хотеть, но и сколько-нибудь уметь рассказывать».

  Я не великий муж и не знаменитый злодей, я просто человек, и уж сколько-нибудь рассказывать, наверно, умею, и желание есть. Но в двадцать три года писать мемуары было рановато, и я отложил это дело до более подходящих времен, когда буду в почтенном возрасте, когда будет что рассказать.
  В 1977 году я женился, у меня родилась старшая дочь Юлия. И как-то так получилось, что моя идея о мемуарах не только укоренилась в сознании и окрепла, но и приняла новый оборот. Во время наших с отцом застолий я за рюмочкой водки или крепчайшего отцовского самогона вдруг начал убеждать его, что он должен написать свои мемуары. Поводом для этих разговоров была его привычка, выпив,  вспоминать свое прошлое (как правило, военный период). Я в сотый раз слушал его знакомые с детства рассказы, а потому доказывал, что он просто обязан записать все это. Он возражал, - дескать, зачем, да кому это нужно, да кто это будет читать, я, мол, не знаменитость, и нет в моей жизни ничего замечательного. Тогда, как древний певец Боян из «Слова о полку Игореве», что «пускал десять соколов на стаю лебедей», пускал я свои аргументы о ценности воспоминаний именно не знаменитого человека, о ценности их для потомков, внуков-правнуков и пра-пра правнуков. Сцены эти повторялись регулярно. Наконец мне стало казаться, что утомил отца, и больше не нужно ему надоедать этими разговорами. В конце концов, это его право – писать или не писать. Как говорит жена Горбушкина в комедии Гайдая «Не может быть»: «Конечно если они не хочут, об чем тогда говорить?» На худой конец записать его воспоминания я и сам смогу, поскольку многое знаю из его рассказов. Это конечно, хуже – воспоминания из вторых рук, но все-таки лучше, чем ничего 
  В 1987 г. умерла его жена, моя мать Матрёна Семеновна, он стал жить один. И вдруг однажды, где-то во второй половине 90-х годов (точнее дату, к сожалению, не помню) он положил передо мной три общие тетради, исписанные его знакомым с детства почерком, и скромно сказал, что это его записки. Я был потрясен не меньше, чем в апреле 1961 года, услышав по радио о полете Гагарина в космос. Ай да отец! Вот удружил, так удружил! Он сказал, что дальше писать не будет, потому что здоровье стало хуже - устает, и голова болит. Конечно, я не стал настаивать и утешился, узнав, что он довел воспоминания до 50-х годов, а я уже жил в это время сам смогу рассказать о том, что не вошло в его труд.
  Не знаю, заинтересует ли труд моего отца читателей и хватит ли у них терпения дочитать до конца. Я, естественно, не редактировал текст, лишь исправил грамматические ошибки, расставил знаки препинания и разбил текст на абзацы и главы. Местами вставлял свои комментарии и собственные воспоминания о людях, о которых пишет отец.
………………………………………………………………………………….
  Поскольку «Проза. ру» не дает возможности выделять нужные места курсивом или жирным шрифтом, я отделил написанное мною от текста отца  отточиями сверху и снизу, как в данном образце:
…………………………………………………………………………………..
  В «Послесловии» я поместил отрывки, касающиеся моих родственников,  из моих собственных мемуаров, которые я уже начал писать (в мои шестьдесят два года самое время).
  Признаюсь, не сразу я решился опубликовать записки отца в «Прозе.ру». Сомневался: нужно ли это кому-нибудь? Но меня вдохновила книга Валентина Катаева «Кладбище в Скулянах», в которой он опубликовал мемуары своего прадеда, участника войны с Наполеоном, капитана Алексея Бачея (1783–1848) (voroh.com›oth/lit/kladbvsc.pdf). Тешу себя надеждой, что на скромный труд моего отца наткнется тот, кто понимает ценность мемуаров. Скажу по секрету: есть у меня и заветная цель – попытаться убедить, как меня самого когда-то убедила Чудакова, что писать воспоминания нужно. И глядишь, кто-то тоже проникнется – и начнет писать о пережитом, перечувствованном. Безжалостная Лета течет из прошлого в будущее, затягивая в водоворот события, людей, вещи, чтобы поглотить, утянуть на дно навсегда. И важно успеть выхватить из этого водоворота, чтобы не утянуло, чтобы осталось, сохранилось, большое ли, малое – каждый штришок, каждая мелочь бесценны…

                * * *

  Прежде, чем приступить к отцовским запискам, несколько слов об истории нашего рода.
   Когда я был ребенком, отец мне рассказывал историю о том, что когда-то на то место, где сейчас стоит село, в котором он родился, Тюбяк-Чирки, приехали три брата и стали там жить, и так возникло первое поселение. Одного из братьев звали то ли Акатий, то ли Акакий, он-то и был основателем нашего рода. А однажды к нам пришел родственник по фамилии Какунин, они сидели с отцом за столом, угощались чем, бог послал,  разговаривали и вспомнили эту историю про трех братьев, и Какуня, как его за глаза называл отец, добавил к ней новую деталь: село называется Чирки потому, что, когда приехали эти братья, рядом было болото, на котором было много уток-чирков.
    Эта история в детстве будоражила мое юное воображение, но, конечно, это только легенда, и верить ей нельзя. Во-первых, деревень с названием Чирки, а  если писать правильно, Черки, в округе множество. В трех-четырех километрах от отцовского села стоит Табар-Черки, кроме того есть Черки Бибкеево, Черки-Гришино, Черки-Кильдуразы, Дюртиле-Черки, Дюбралы-Черки, Черки-Ишмяково, Черки-Кощаково. Отец рассказывал, что во времена его детства в Черках-Биткеево весной была ярмарка, на которую ездили жители соседних сел и деревень. И возникает естественный вопрос: а что означает это слово – Черки? В интернете утверждается, что слово это татарское, и означает оно комар. Но в своем Словаре Русского языка Владимир Даль дает такое объяснение:
  Чарки (т.е. черки) - и ЧАРЫ обычная сибирская обувь обоих полов, в некоторых местах - мужские чарки, бахилы; женские, чакчуры; род башмаков, с суконною опушкою.
  Почему столько деревень и сел называют комарами или обувью, не понятно, наука тут разводит руками.  Уверенно можно лишь утверждать, что слово это по происхождению тюркское, из тюркского языка оно попало в татарский, а через татарский  и в русский язык. А что оно означало изначально – как писали в старинных романах, «сие есть тайна великая». Точно так же мы, видимо, никогда не узнаем значение слова Тюбяк –наука и по этому вопросу скромно молчит.  В этимологическом словаре русского языка Макса Фасмера отмечено, что это «темное слово», и дается ему такой перевод: «влажный участок земли около леса, заросший сорняком». Но словарь Фасмера справедливо критикуют за неточности и ошибки и верить ему надо с осторожностью, тем более, что создан он больше полувека назад.  Кроме Тюбяк-Черков есть еще Тюбяк-Чекурча в Арском районе, Кызыл-Тюбяк и просто Тюбяк в Сабинском районе. Есть свой  Тюбяк и на Южном Урале.
  Что же касается трех братьев – основателей Тюбяк-Черков, то в этой легенде проявилось древнее сакральное значение числа три. Традиционно основателями родов, населенных пунктов, наций считали трех братьев. Например, в «Книге Велеса» древних руссов говорится: «И вернулся Богумир в степи свои и привел трех мужей дочерям. Отсюда начало трем родам. И соединились они, и славны были. Отсюда идут древляне, кривичи и поляне». В «Великопольской книге» говорится о происхождении трех славянских народов – поляков, русских и чехов от трех братьев – Леха, Руса и Чеха. Легендарными основателями Киева являются по преданию три брата – Кий, Щек и Хорив. «Отец истории» Геродот писал о скифах, что они считают своим первопредком Таргитая, у которого было трое сыновей, от которых пошли три скифских племени. В Библии  у спасшегося после всемирного потопа Ноя три сына Сим, Хам и Иафет, от которых «распространились народы на земле после потопа».
   Так что, кто из наших предков приехал в Среднее Поволжье обживать новые края, и сколько их было братьев и сестер, мы тоже не узнаем. Со стопроцентной уверенностью можно сказать лишь одно: это важное в истории нашего рода событие произошло не раньше второй половины XVI века, после завоевания в 1552 году Казани русскими войсками Ивана Грозного. Лишь после завоевания Казанского ханства русские стали селиться в этих краях. Вот где-то в промежутке между второй половиной XVI века и  XIX-м веком откуда-то, - очевидно, из центральной России пришли в татарские земли наши предки и осели здесь.
  Что же касается фамилии Акатьев, она хотя и не такая распространенная, как, скажем, Иванов или Кузнецов, но и не сказать, чтобы очень уж редкая. Чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть в интернет – в глазах рябит от однофамильцев. Много Акатьевых проживает в городах и весях Татарстанской провинции, да и в самих Тюбяк-Чирках жили Акатьевы, отнюдь нам не родственники, а однофамильцы. Например, на сайте «Победители», где даны сведения об участниках Отечественной войны по состоянию на начало 2005 года, даны три фамилии Акатьевых-ветеранов Поволжья: мой отец  «Акатьев Иван Петрович, 23.11.1916 г.р.», а также «Акатьев Семен Аверьянович, 10.02.1927 г.р.» и «Акатьев Степан Иванович, 21.12.1928 г.р.»
   Более того, есть в России населенные пункты, носящие название Акатьево:  в Московской области целых два Акатьево — село в восьми километрах от города Коломна и деревня в Клинском районе;  есть село Акатьево в Солтонском районе Алтайского края и деревня Акатьево в Белозерском районе Вологодской области.
  О происхождении и значении фамилии существуют разные версии, не знаешь, кому верить. Одни источники утверждают:
    «АКАТКИН АКАТОВ АКАТЬЕВ АКАШЕВ
    Носители этих фамилий вряд ли связывают ее с именем и отчеством гоголевского Акакия Акакиевича, и едва ли кто из них согласится переменить фамилию на Акаков, Акакьев. Между тем Акат, Акатий - варианты старинного имени Акакий,что в переводе с греческого означает «незлобивый, невинный». От этого же имени родились и другие фамилий – Акаткин.В «Ономастиконе»  Веселовского  Окат, Окатий (Акат, Акатий) - крестьяне, XV—XVI вв., Новгород (много лиц)».
    Другие пишут:
  Эта фамилия в 50% случаев имеет русское происхождение, в 5% - украинское, в 10% - белорусское, в 30% приходит из языков народов России (татарского, мордовского, башкирского, бурятского и т. д.), в 5% случаев происходит из болгарского или сербского языков. В любом случае эта фамилия образована от имени, прозвища, рода занятий или места жительства дальнего предка человека по мужской линии.
  Есть и такое мнение: фамилия произошла  от устаревшего ныне слова окат, что означает округлая форма чего-либо, округлость, округленная часть рукава.  В интернете я нашел такую фразу:
   « На левобережье реки Оки, где она с юго- запада на северо- восток делает изгиб, т.е. «окат», стремясь побыстрей встретиться со своей дочерью Москвой-рекой, располагается наше село Акатьево.»
   Или такой текст:
    «...Представитель фамилии Акатьев может гордиться своими предками, сведения о которых содержатся в различных документах, подтверждающих след, оставленный ими в истории России...»
«...Фамилия Акатьев принадлежит к популярному и в то же время одному из древнейших типов русских семейных именований, образованных от народных форм крестильных имен...»
«...Сегодня многие Акатьевы - известные и уважаемые в обществе люди, а звучная фамилия, которую они носят, несомненно, имеет интересную, многовековую историю и должна быть отнесена к числу старейших русских родовых именований, которые могут поведать нам немало поучительного из богатого и всегда глубоко интересного для нас исторического прошлого. ..»
   В том, что Акатьевы могут гордиться своими предками, ничего удивительного нет: раз фамилия достаточно распространенная, за многовековую историю неизбежно было среди Акатьевых много людей порядочных, умных, талантливых,  оставивших след в истории. Например, в летописной повести о Куликовской битве в списке военачальников, павших в бою, упоминается имя Тимофей Васильевич Акатьевич, нарицаемый Волуй. По этой же причине наверняка были среди Акатьевых и дураки, и баламуты, алкоголики, злодеи и прочее. Что же касается родовой гордости – я не считаю, что человек в праве гордится тем, что совершил не он, а кто-то другой. Пусть даже этот другой - твой родственник, далекий предок или однофамилец. Тимофей Акатьевич погиб на Куликовом поле за Родину – так это же он погиб, а не ты. Соверши сам что-то достойное гордости и гордись себе на здоровье, а к чужой гордости не примазывайся, себе ее не присваивай. Иное дело – знание своих предков, «любовь к отеческим гробам», стремление прожить жизнь достойно, не замарав фамилии, чтобы предки в своих «отеческих гробах» тобою гордились, и в этом родовая память должна помочь, обеспечить «самостоянье человека и все величие его».
 
                * * *
               
 
   Однако перейдем наконец к нашим предкам и первыми помянем добрым себя словом родню моего родителя по отцовской линии.
 
    ФЁДОР АКАТЬЕВ, предположительно мой пра-прадед. Впрочем, и существование его тоже предположительно. Я услышал это имя в возрасте шести с половиной лет, когда гостил летом в Черках. Помню, как деревенские женщины спрашивали про меня: «А это чей мальчик?» «Это Федин», - отвечали им. «А-а, Федин», - говорили женщины и, улыбаясь, кивали головами - дескать, как же, знаем, знаем. Став постарше, я спросил у отца, кто же этот таинственный Федя. Отец ответил, что не знает, но в деревне их семью звали Федиными, и кто-то из родственников даже взял фамилию Федоров. Деревенские жители часто имели по две фамилии, одна официальная, а другая вроде как прозвище. Семья моей матери официально носила фамилию Гордеевы, а в деревне их звали Калсановы и дразнили Кальсоновы. Но ведь должен же был быть этот неведомый Федя, не с неба же свалилось прозвище. Причем, даже ребенком я чувствовал, что женщины произносили это «Федин» как-то тепло, с уважением, дескать, если этот мальчик Федин, значит, хороший человек. Видимо, этот Федя пользовался в Черках уважением, если даже спустя столько лет, забытый новыми поколениями сельчан, он продолжал излучать ауру своей личности. Отец как-то обмолвился, что Акатьевых в Черках уважали – и уважали их, наверно, и  как потомков Федора. Кстати, старшего брата отца тоже звали Федором. Возможно, это просто совпадение, а, может, в честь того Федора, который мог ему приходится прадедом.
 
    СТЕПАН АКАТЬЕВ, мой прадед, дед моего отца. Больше, к сожалению, сказать о нем нечего. Отец его никогда не знал и ничего о нем не слышал. Жил в XIX веке.
 
    ПЁТР СТЕПАНОВИЧ АКАТЬЕВ, мой дед, сын Степана. Родился - ?, умер весной 1922 года, видимо, от тифа. Похоронен на кладбище в Тюбяк-Черках могила его не сохранилась. Воевал в Первую Мировую войну. От этого времени сохранилась фотография, где он снят в солдатской военной форме – папахе и шинели с башлыком. Фотография висела в доме отца в Тюбяк-Черках и пожелтела так, что изображение стало едва различимым. Первоначально она выглядела так, как выглядели в начале XX века фотографии, сделанные в фотоателье – на тонком картон е, с фирменным знаком владельца ателье. На фото был еще один человек в шинели и офицерской фуражке: Петр Степанович сидел, а офицер (видимо, младший офицер и по возрасту гораздо моложе деда) стоял. В начале 60-х годов наша семья подарила отцу на день рождения альбом для фотографий, и он стал клеить туда свои фото. Из этой фотографии он вырезал изображение Петра Степановича, остальное же выбросил, сказав, что стоящего с ним рядом человека он не знает, и он его не интересует. Привести альбом в порядок отец так и не собрался, остановившись на первой странице, однако фотографию испортить успел.
     На фотографии дед снят в солдатской шинели, папахе, на груди крест-накрест завязки башлыка - суконного остроконечого капюшона, надеваемый в непогоду поверх головного убора. Судя по одежде, фотография сделана в холодное время года: поздней осенью, зимой или в первую половину весны. Поскольку Первая Мировая война началась летом 1914 года, а Советская Россия вышла из войны в марте 1918 года, фотография могла быть сделана где-то между двумя датами, причем осенью и зимой 1917 года русская армия уже была деморализована, солдаты массами покидали окопы и бежали домой, так что, я думаю, дед вряд ли фотографировался в это время. И в то же время, поскольку он не был демобилизован по ранению (по крайней мере, отцу об этом не было известно), значит, он воевал до развала армии и, наверно, вернулся домой в числе дезертиров осенью-зимой 1917 года. Когда он был призван в армию, участвовал ли в боях и где, сейчас уже никто не скажет. В каких-то военных архивах должны храниться документы полка, в котором он служил, со списками личного состава, и где-то в этих списках записана полковым писарем выцветшими от времени чернилами фамилия рядового Петра Акатьева, но увидеть эти списки так же сложно, как обратную сторону Луны. Но с уверенностью можно утверждать, что в марте 1916 года дед Петр был дома. Отец родился 23 ноября 1916 года, отсчитав девять месяцев назад, получаем март. Значит, скорее всего, дед был призван в армию не раньше этой даты.
     Эта фотография имеет особую особенную ценность, поскольку является единственным изображением моего деда и самой старой фотографией в нашем семейном архиве. К тому же, она находилась в доме Акатьевых в Тюбяк-Черках, висела на стене в рамке т. е. являлась как бы частью этого дома. Отец вспоминал, что взял ее себе до войны, после демобилизации. И с тех пор она до последнего часа была с ним. От этого дома не осталось ничего, кроме этого артефакта и еще нескольких фотографий.
    Мой отец рассказал о деде такую деталь, которую он, очевидно, слышал от своей матери или от кого-то из родственников. Петр Степанович бывал во хмелю буен и однажды под пьяную руку чуть не зарубил свою жену, мою бабушку, топором. Это событие настолько потрясло его, что он зарекся пить и с тех пор не брал в рот хмельного. К счастью, родитель мой пошел в мать и не унаследовал от отца эту агрессивность. Выпив, он только становился более эмоциональным и разговорчивым, не теряя присущего ему добродушия и миролюбия. Это качество характера перешло от него и ко мне. Запомнил отец и его словечко «ызият» (азиат), как он обозвал кого-то однажды: «У-у, ызият!». Отец со смехом вспомнил об этом только однажды, когда я был школьником. По его словам, в устах деда это слово было синонимом дикости и невежества.
    Остальные факты о жизни моего деда содержатся в мемуарах отца.
 
    У деда Петра Степановича было три брата – Яков Степанович (старший), Никита Степанович, Павел Степанович и сестра Пелагея Степановна.
    О самом Якове Степановиче отец ничего не рассказывал, назвал только его сына Леонида Яковлевича, его жену Марию и внучек  Екатерину (старшая), Антониду и младшую Раису.
 
 НИКИТА СТЕПАНОВИЧ, второй брат моего деда, утонул в реке Свияга в 1920 году - искал пропавшую лошадь, переправлялся через реку вплавь и погиб. Похоронен на Черковском кладбище. После его смерти осталась вдовой жена Ефросинья и дочери Агафена (или Агриппина, в деревне ее звали Груша), Анна и сыновья Леонид и Василий. В неурожайный 1921 год Ефросинья с детьми ездила с семьей моего отца спасаться от голода в Пензенскую губернию – отец пишет об этом в своих воспоминаниях.
 
    ПАВЕЛ СТЕПАНОВИЧ, младший брат. Жил одним домом с братом Петром, моим дедом. До революции служил в полиции. Однажды с двоюродным братом моего отца Кузьмой Андрияновичем на двоих купили соломорезку . Однажды Кузьма Андриянович работал на этом механизме и по неосторожности отрезал себе палец. Потом соломорезку взял себе Павел Степанович, собрался резать солому. «Ты смотри, не отрежь себе палец, как Кузьма», - предупредила его жена. «Ну, что я, дурак, что ли», - ответил он и – Бац! – тут же отрезал себе палец. Эта история стала деревенским анекдотом, хотя Кузьме и Павлу было, конечно, не до смеху.
     До войны Павел Степанович жил в Казани на улице Чапаева в Авиастроительном районе, работал на 16-м заводе плотником, во время войны умер и похоронен на Сухорецком кладбище. Сейчас на этом кладбище покоятся мои родители, бабушка по матери, моя жена и ее родители, муж моей тетки Насти Илья Иванович, крестный Иван Степанович Бабаев, крестная Антонида Степановна Лаптева с мужем. А первым был похоронен из моей родни он – Павел Степанович. После его смерти семья вернулась в Черки, могила осталась без присмотра и сейчас найти ее невозможно. До войны отец жил у него на Чапаева, был на похоронах и описал это событие в своих записках. Он не пишет, в какое время года умер дядя, но упоминает, что гроб везли до кладбища в санях, значит, это была зима. На фронт отец ушел в марте 1943-го, значит, похороны были зимой 1941-го или 1942 года. Среди пришедших на похороны отец упоминает  ПАВЛА ВАСИЛЬЕВИЧА ЕЛИСТРАТОВА - мужа его двоюродной сестры, дочери Никиты Степановича  АННЫ НИКИТИЧНЫ и двоюродного брата Леонида, сына Якова Степановича.
   У Павла Степановича был сын ИВАН ПАВЛОВИЧ (погиб на фронте) и дочь АНАСТАСИЯ. Выйдя замуж, она уехала к мужу на Украину. Когда отец с мамой были в доме отдыха в Севастополе, они даже хотели попытаться ее найти.
   С Иваном  Павловичем у отца была такая невеселая история. В воскресенье они поехали на казанскую барахолку, которая почему-то называлась Сорочкой, покупать отцу часы (я еще застал эту Сорочку и после армии ездил туда с родителями купить уж не помню что из одежды). Купили часы серебряные, швейцарские, но только отошли от базара – еще не самое большое несчастье. В тот  день (а это было 22 июня 1941 года) они узнали, что началась война.
 
    ПЕЛАГЕЯ СТЕПАНОВНА, сестра деда. Замужем не была, до самой смерти жила в семье моего отца, нянчила его в детстве, а также его братьев и сестру. Умерла то ли в 1938-м, то ли в 1939-м году.
 
     Двоюродные братья деда: уже упоминавшийся КУЗЬМА АНДРИЯНОВИЧ, НИКОЛАЙ АНДРИЯНОВИЧ и СТЕПАН АНДРИЯНОВИЧ КАКУНИНЫ, а также  «ПАНКА» (ПАВЕЛ) ХОХОРНЫЙ. С этим Панкой случилась такая история. Купил он однажды мясо, положил дома и куда-то ушел. Приходит – мяса нет ( по деревенскому обыкновению, двери в доме не запирались, и вору замок ломать не понадобилось). Было у него подозрение на кого-то из соседок, пошел он к ней, видит – у нее лежит его мясо. Дальше – немая сцена: он молча забрал свое мясо, воровка-хозяйка тоже молчит. А что тут скажешь? Умер Панка в конце 60-х годов.
   У Панки был сын СТЕПАН ПАВЛОВИЧ. С какой стороны Какунины были двоюродные братья моему отцу, он не знал. Сын Кузьмы Андрияновича  АЛЕКСЕЙ КУЗЬМИЧ впоследствии жил в Нижнекамске, с отцом они друг другу не писали, и связь между ними прервалась.

  А теперь предоставим слово отцу.