Нахохлилось лихолетье...

Нахохлилось лихолетье. Проснёшься, а день - судный. И как я тебя встретил в цвету этих снов cмутных? Ты крохотная, строчная, ты так на меня похожа, фарфоровая, ручная, привитая мне подкожно. И хочется разрыдаться, и хочется возродиться, отринуть сродни спартанцу карающую десницу, назло чересчур зрячим и чересчур говорливым любить тебя, словно нянчить - умильно и бережливо. Ты младше меня на вечность - на семь мотыльковых жизней. Молчишь меня, человечишь, выуживаешь из низи. И мне теперь не скитаться по ложным смыслам и тропам, где собственное мытарство глядит на меня циклопом,  судьбу свою не сутулить, не длить в никуда ночки, не жить себя вхолостую... Теперь у меня - дочка.

Ты плоть от моей плоти и кровь от моей крови. Ты светишься позолотой и хмуришь смешно брови, щебечешь во сне, пахнешь ванилью и марципаном... Меня нарекут падшим, меня назовут странным. Но что мне теперь морок, нелепой молвы клейма... Я маленькой моей море настроил для колыбельных.

Не бойся, моя родная, мне впору венец из терний. Я за тебя дострадаю все хворушки и потери, утешу тебя, подую на ранки и жар налобный, найду тебе наколдую сокровища высшей пробы, все аленькие цветочки, хрустальные черевички... Теперь у меня - дочка. Ворочаюсь с непривычки и не могу насмотреться... Так до меня не любили. Болит, набухает сердце от нежности голубиной. Мне вскармливать тебя ею, вымаливать, словно млеком. Я для тебя выскребаю всю душеньку по сусекам, я для тебя выживаю, отпрашиваюсь у смерти. Ты стелешься кружевами... А мне за тобой поспеть бы,
мне стать бы седым волком, тебя умыкнуть в полночь у мира и кривотолков, сбежать от хулы гончей, запрятать в лесу мглистом, баюкать в еловых лапах, хранить твои сны и мысли от сглаза чертей патлатых, подлунную даль воем раскатистым оглашая...
Теперь и меня - двое.
А ты... ты расти большая.