О Боже, какие мужчины!

 ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО. Отрывки из поэмы "СЕВЕРНАЯ НАДБАВКА".
                (Любимый поэт, любимые стихи)
 
 Петр Щепочкин - геолог с Севера, по пути в Сочи  заехал в гости к сестре.
 Юрий Чернов -  муж сестренки Вали.

 ...Сестру свою не видел он пять лет.
 Он в мокрое внезапно ткнулся лбом
 и о прищепку щеку оцарапал.
 Пеленки в блеске бело-голубом
 роняли как минуты капли на пол.

  А над электроплиткой,
                юн и тощ,
 половником помешивая борщ,
 сестренкин муж читал,
                как будто требник,
 по дизельной механике учебник.

 ...Муж приоделся
                и в сорочке свежей
 направился в соседний магазин.
 Петр Щепочкин тогда за ним вдогон,
 ему у кассы сотенную сунул,
 но даже не рукой,
               а просто сумкой
 небрежно отстранил дензнаки он.
 Петр Щепочкин его зауважал -
 нет,
     этот парень явно не нахлебник,
 не зря, как видно, дизельный учебник,
 страницы в борщ макая, он держал.

 ...А в комнату, что мог, тащил барак -
 гость северный, особенный,
                еще бы!
 Был холодец, и даже был форшмаг.
 Был даже красный одинокий рак
 с изысканною щедростью трущобы.
 Не может жить Россия без пиров,
 и если пир, то это пир -
                всемирный!

...И даже не мешало ребятье,
 и так сияла Щепочкина Валя,
 как будто в эту комнату ее
 все населенье Родины созвали.
 "Ты счастлива?" -
           Петр Щепочкин спросил.
 "Ой, Петенька, - она вздохнула, -
                очень!
 Чего,
      а счастья нам не брать взаймы.
 Да только комнатушка тесновата.
 Три года, как на очереди мы.
 А в кооператив - не та зарплата..."
 "Ты сколько получаешь?"-
                "Сто пятнадцать.
 Там Юрина стипендия пойдет
 и малость легче будет нам подняться..."

...Он размышлял про множество вещей -
 про эти сторублевые зарплаты,
 про десятиметровые палаты,
 где запах и пеленок, и борщей.
 Он думал:
         "Что такое героизм?,
 Чего геройство показное стоит,
 когда мы поднимаем гири ввысь,
 наполненные только пустотою?
 Мы бьемся с тундрой.
                Нрав ее крутой.
 Но женщины ведут не меньше битву
 с бесчеловечной вечной мерзлотой
 не склонного к оттаиванью быта.
 
 Не меньше, чем солдат понять в бою,
 когда своим геройством убеждают,
 геройство есть -
               поднять свою семью,
 и в этом гибнут
              или побеждают!"

 Все гости постепенно разошлись.
 Заснула Валя.
              Было мирно в мире.
 Сопели дети.
             Продолжалась жизнь.
 Петр Щепочкин и муж тарелки мыли.

 Хотя чуть-чуть кружилась голова,
 что делать -
        стало Щепочкину ясно.
 Но если не подысканы слова,
 мысль превращать в слова всегда опасно.
 Петр начал так:
           "Когда-то, огольцом,
 одну старушку я дразнил Ягою,
 кривую, с рябоватеньким лицом,
 с какой-то скособоченной ногою.
 Тогда сестренке было года три,
 но мне она, тайком, на сеновале,
 шепнула,
      что старушка та внутри
                красавица!
 Ее заколдовали...

 Когда осиротели мы детьми,
 то, притащив заветную заначку,
 старушка протянула мне:
                "Возьми..." -
 бечевкой перетянутую пачку.
 Как видно, деньги прятала в стреху -
 пометом птичьим, паклей пахли деньги.
 "Копила для надгробья старику.
 Но камень подождет.
                Берите, дети!"
 Сестра шепнула на ухо: "бери".
 и детства, словно тайный свет в подспудье,
 мне чудятся
           красивые внутри
 и лишь нерасколдованные люди..."


..."Я для тебя, надеюсь, не Яга,
 хотя меня ты все же дразнишь малость,
 но для меня Валюха дорога.
 С сестрою все делили вместе мы,
 но разговор мой с нею отпадает.
 Так вот:               
        я дать хочу тебе взаймы.
 Тебе. Не ей.
        Взаймы. А не в подарок.
 На кооператив. На десять лет.
 И десять тыщ.
          Прими. Не будь ханжою.
 Той бабке заколдованной вослед
 я говорю:
          "Берите, не чужое..."

 "Легко заметить нашу бедность вам,
 но вы помимо этого заметьте:
 всего на свете я добился сам,
 и только сам всего добьюсь на свете.
 Отец мой пил.
        В долгу был как в шелку.
 Во мне с тех самых детских унижений
 есть неприязнь к чужому кошельку
 и страх любых долгов и одолжений.
 Когда перед собой я ставлю цель,
 не жажду я участья никакого.
 Кому-то быть обязанным - как цепь,
 которой ты к чужой руке прикован".

 ...И осенило Щепочкина вдруг:
 он, призывая фильм на помощь,
"Я труп! -вскричал. -
           Еще живой, но труп! -
 И рыданул: -зачем ты с трупом споришь?
 Возьми ты десять тыщ.
                Потом отдашь.
 Какой я щедрый! Я валяю ваньку.
 Тебе открою тайну - я алкаш.
 Своим деньгам, Чернов,
                ищу я няньку.
 Пусть эти деньги смирно полежат
                - не то сопьюсь...
 Инстинкты пожирают нас живьем.
 Они смертельны, но неукротимы.
 Прощай, товарищ!
             В поясе моем
 Зашита смерть моя - аккредитивы..."

 "Так вот что...
     В этом деле теперь все ясно.
                Принимаю деньги.
  С условием - я вам расписку дам".
  "А как же!
        Без расписочки нельзя!
  А где свидетель?"
 
 В охапке гостем дед был принесен,
 болтающий тесемками кальсон,
 за жизнь цепляясь,
              дверь срывая с петель
 при слове угрожающем "свидетель".

 Вокруг себя распространяя тишь,
 легли без обаянья чистогана
 в аккредитивах скромных десять тыщ
 на мокрый круг от чайного стакана.

 ... "Вернусь на Север -
                вскоре отобью
 про собственную гибель телеграммку.
 Приеду к ним лет этак через пять -
 все время спишет.
             Даже странно как-то...
 Но мы живые люди,
               то есть факты.
 Нас грех списать,
              нас  надо описать.
 И пусть продлится щепочкинский род,
 в России, слава Богу, нам не тесной,
 и родина пусть движется вперед
 к России внуков -
             новой, неизвестной..."

...Он вспомнил ночь,
                когда пурга мела,
 когда и вправду в состоянье трупа
 он нес в рулоне карту, где была
 пунктиром -
           кимберлитовая трубка.
 Хлестал снежище с четырех сторон.
 "Вдруг не дойду?"
                саднила мысль занозой.
 И Щепочкин раскрыл тогда рулон,
 грудь картой обмотав,
                чтоб не замерзнуть.
 Ко сну тянуло, будто бы ко дну,
 но дотащил он все-таки до базы
 к свой груди
             прижатую страну,
 и с нею вместе все ее алмазы...

 ... Россия, ты большая,
 и будь всегда большой,
 себе не разрешая
 мельчать ни в чем душой.
 Ты мертвых нас разбудишь,
 нам силу дашь взаймы,
 и ты большая будешь,
 пока большие мы!

 ( Сборник стихов Е.Евтушенко "Утренний народ", 1978г.)