Сказки Междулесья Подковка

А жил как-то Ерёма. Жил один, тока ручна ворона-Матрёна с им. На тридевятые веси смотрел без спеси, да издалече, делать там ему неча, сидел тихо дома, точил веретёна, ждал в голове звона. Ежли в голове не тренькает, то, значит, и к работе охотцы нет. А как задребезжится, то, выходит, самое-то время подоспело веретёнки точить. Они при нутряном звоне таки ладны получалися, что хоть на стенку навесь, да любуйся!
И вот сел как-то Ерёма, работу округ себя уложил, а тренька-то и нету. А не то тренька, дажо и звяка скупенького. Встал он тогда, махорку в козью ножку свёрнул-то, подымил с чуток, а после ворону-Матрёну на плечо-то усадил да и пошёл во дальне село к другу-сотоварищу свому Антипе-рыбарю. А, мыслит, посидим-ко, вина по чарочке-то пригубим, друг с дружкой обговоримся-свидимся.
Из сельца-то вышел, идёт, хляби слякотные лапотками месит. И вдруг-ко видит Ерёма, на обочинке – подковка. Старенькая, об камень подорожный постёртая. А возьму-ко на счастье, говорит Ерёма, да взял, да в карман армачка-то и сунул. Идёт собе дале и подумывает, а хорошо б к сей подковке – конька бы! А сел бы я вёрхом, да в миг бы домчался. А и домыслить не поспел, а уж стоит пред ним конь. А и дивен конь! Бочка гладкие, грива шёлкова, спинка под седлецом – стрункой, аки овидь окиянская, а ножки так точёны, что и не у любой девки рук этаких сыщешь! И сел Ерёма на конька-то и поскакал. А сам и морокует, эка вот, возжелал конька, и вот он! Знать, подковка-то волшебная! Остановился Ерёма, слез, подкову в траву-то умостил и говорит, а хочу карету! Ан нет ничего! Тогда подковку подъял-то и сызнова, а хочу карету! И вот-ко, тут как тут каретка-то! И думочки-то в ей арапские, и рессорки-то на ей англицкие! Сел Ерёма, едет, радуется, аж песни поёт. И зачем, думает, я к Антипе-рыбарю поеду? Я топерь-то и никуда не поеду! Я вот тут дом собе-то и поставлю! И вышел, и поназагадал собе всякого! И дворец-то загадал, и богатства всякого-то попридумал, и снедностью разной всю дюжину дюжин погребов-то забил. И этак жить стал. С яхонтов едает, на лалах почивает, смарагдами в окошки кидает – гусей пугает. Взгордился, заважничал! Глаза-то округлы сделались, уши торчком! А брюхо тако наел, что впору-то на возочке катать. Вина топерь не с морошки-ягоды пивает – сырые да жидковатенькие, а гишпанские токмо – густые да духовистые! И уж не козью ножку покуривает, в пахитоски заморянские.
Вот и седьмичку так живёт, и другую так-то, а и три месяца таково. И тут обвыкаться-опоминаться начал, по сторонам глядеть. И первым делом, глядь, а вороны-Матрёны рядышком нету! А сидит-то ворона-Матрёна на дубу неблизком, позыркивает то аспидом, то василиском. А и ладно, думает Ерёма, не хошь на богатстве жить, и не живи! И засылает письмеца-то с голубями. Одно Антипе-рыбарю, друго Глафирушке – милай своей. И ждать стал. Они и приехали.
Зашёл наперво Антипа – друг-сотоварищ. Носом пошмыгал, бровями подрыгал, на лалы-яхонты тудыть-сюдыть поглядел, на слова оскудел, поворотился бочком, да и пошёл молчком. А и иди собе! токо-то Ерёма ему вослед-то и покричал.
А тут и Глафирушка входит. А Ерёма-то, как фазан разодет, перья-то распушил, щёки надул. Вишь, како топерь-то богатство у меня, говорит, иди за меня замуж! А Глафирушка и не сказала ничего. Заплакала и прочь-то от его и ушла. Почесал Ерёма-то в затылке тогда, решил веретёнки поточить. А в голове-то пусто, не тренькает. Он-то и так и этак, а всё вкривь да вкось едет. Тогда вспомнил Ерёма, что молитва всяко помочь может. И уж рот открыл, да забыл как молиться надо. Всё только яхонтов попросить хочется. А тут ещё и ворона-Матрёна влетела, за палец его клюнула и обрать-то и вылетела.
И стал тогда жить Ерёма далее. И часок так живёт, и ещё полчаска так-то, и три минуточки таково. И так-то кручинно ему сделалось, что плюнул тогда он, взял подковку волшебную да на обочинку-то обратно и снёс. И дале пошёл – во сельцо-то своё. И пришёл во храм Божий. На иконы перекрестился, на кресты поклонился и отцу Серафиму-то говорит, ты, батюшка, забери-ко всё добро моё. А и раздай, кому попридумается. А мне оно ничего не нужное. С добра энтого мне счастья не нашлося.
И к Глафирушке пошёл. Идёт, тужит, а как не простит меня, дурака-то? А не выгонет ли? А коль и выгонит, то так-то мне, анохе, и поделом-то! А Глафирушка уж на порог выбежала, его встречает. Кинулась к ему на шею-то, слёзки платочком смахнула и сказывает, слышала уж, Ерёмушка, что ты от богатства свого волшебного отрёкся. И топерь-то пойду я за тебя. Всё вместе делать будем, чай, на хлеб с маслицем заработаем.
И зажили они дружно-дружно. Что ни дело-то, то и вместе, то и с улыбкой. И ворона-Матрёна с ими живёт. Ежли Ерёма вдруг о подковке вспомянет, то – скок да поскок – да и в палец-то клюнуть так и норовит.
А уж какой звон топерь в голове у Ерёмы! Таким-то он знатным мастером стал, что веретёнки точить да прялки чинить к ему топерь со всех и самых дальних поветов едут. И всяк спасибо говорит да кланяется.