Приключения философа Талки. День 19-й, 5 часть

Кто-то теребит меня за рукав:
- Пожалуйста, проснитесь!
Открываю глаза: передо мной – склоненное девичье лицо, темные шелковистые волосы мягко касаются моих лба и щек. Откуда здесь она? Поднявшись на ноги, замечаю  у берега деревянную лодку с веслами.
- Петр Афанасьевич прислал за вами, очень просил вас приехать,- большие голубые глаза с любопытством разглядывают мою помятую походную одежду.
- Но зачем?
- У него сегодня вечеринка, собирается много гостей.
Оглядываюсь по сторонам, кажется, вечереет. Сколько же я проспал? И где Юрий? Иду к палатке – внутри пусто.
- Ваш товарищ уже там, просил дать вам отдохнуть. Я ждала-ждала, но скоро стемнеет, вот и решилась вас разбудить... Ну что - поедемте?
Подойдя к воде, я умыл лицо, постепенно приходя в себя. Зачем же я понадобился всемогущему директору школы?
- Как тебя зовут, красавица?
- Рада, - ответила она, сияя от радости, - Петр Афанасьевич сегодня впервые разрешил мне быть вмести со взрослыми. А у меня есть такое красивое платье!
Нет уж, нечего там делать, уплыл - так уплыл.
- Радочка, возвращайся одна, передай ему мои извинения, скажи, что я очень занят и не приеду.
Лицо девочки моментально изменилось, глаза заблестели слезинками, губы скривились и стали подрагивать, вот-вот расплачется.
- Пожалуйста, я вас очень прошу, поедемте… ради меня, - произнесла она жалобным голосом.
- Но пойми, моя хорошая, я не хочу туда идти, да и выгляжу неважно, –  сдаваться я не собирался.
Не для того нынче принял лошадиную дозу “заварки” чтобы вновь участвовать в его “дебатах”. Споры – спорами, но рождается ли в них истина? Не побеждает ли в них наиболее красноречивый язык и изворотливый ум? А как я буду смотреть в глаза Екатерине Юрьевне? В общем, даже думать нечего – не поеду и точка, - подытожил я свои размышления.
Схватив мою руку, она прижалась к ней, плача навзрыд.
- Да перестань же ты, наконец! - возмущенно сказал я, пытаясь высвободиться, - взрослая уже, а устраиваешь тут детский сад.
Не помогло – орошая ладонь горячими слезами и громко всхлипывая, она запричитала:
- Дяденька, ну, пожалуйста! Ну, ради меня, ну что вам стоит – там у каждой будет свой кавалер, а у меня его нет… Если только вы поедете. Как же я буду одна? Он же меня не пустит!
От таких слов аж прострелило: вот оно что – “кавалером” мог бы сегодня стать, да еще каким! Я не на шутку разозлился – это что еще за спектакль с моим участием планируется?
- Немедленно отпусти мою руку! – с силой дернулся я, но девочка была словно приклеенная, - разве ты не понимаешь, что я тебе совсем не пара? Ну, посмотри - сколько мне лет, а сколько тебе?
Я гладил ее шелковистые волосы.
- Не огорчайся,  кавалера можно найти, – я вспомнил Вики, - очень даже достойного.
Рада отпустила мою руку и стала вытирать кулачками слезы, размазывая их по щекам.
- Какого еще достойного? – недовольно пробормотала она, - этого индюка и тупицу Автандила? Так у него председательница наша в пары выбрана. Куда уж мне!
Такие слова от девочки застали меня врасплох. При чем здесь кавказец и Екатерина Юрьевна? Я оторопел. Между тем девочка почти успокоилась и с укоризной смотрела на меня, наверное, ожидая ответа. Ничего подходящего в голову не приходило – как я мог рассказать ребенку о том, что знал? С другой стороны, поразили ее слова, может быть, где-нибудь подслушанные. Не у Федора ли?
Оказалось, нет. Ничего от меня не дождавшись и, по-видимому, успокоившись, она заявила:
- А может быть, вы мне цыгана предложите? Так у него в мозгу пусто, один сук стоит! Или этого холуя и хама, Федора?
Я смотрел на Раду во все глаза и не мог поверить: на вид не больше тринадцати лет, а какие мысли!  Похоже, она осталась довольна произведенным впечатлением и была готова продолжать в том же духе.
- А-а, догадываюсь! Вот вы кого прочите – Петра Афанасьевича, самого хозяина! Донжуанишку и врунишку который смешивает белую и черную воду, а потом всем врет, что это его знаменитый чай…
Девочка остановилась, глядя на меня долгим пристальным взглядом. В ее глазах на мгновение вспыхнули огоньки, и она заговорщически прошептала:
- Я отлила себе немножко этой водички, не желаете попробовать?
Словно пораженный громом, я стоял и не мог вымолвить ни слова – только наблюдал за внезапной переменой в облике Рады. Что осталось от ее плача и мольбы? Совершенно спокойна, даже слишком, улыбается невинной улыбкой…
- Ну что, дядя, поедете со мной? Сами же видите - некому кроме вас  пару мне составить.
Явно притворяясь, она попыталась всхлипнуть. И, взяв меня за руку, повела к лодке...
Гребя веслами, я предался размышлениям. Кто эта девочка и как могла узнать о секретном препарате, способе его приготовления и тем более украсть его? А эти кошмарные характеристики взрослых и самого Петра Афанасьевича? Кто же она такая? Я взглянул на Раду и обнаружил, что она, в свою очередь, с интересом разглядывает меня.
- Радочка, расскажи о себе немного, а?
В ее карих глазах засверкали озорные искорки:
- Мне нравится находить хвостики и дергать за них. Люди такими смешными становятся, а главное – послушными, как лошадки, – начала она, - вот и за ваш хвостик пришлось дернуть.
Недоумение мое росло все больше и больше.
- Вы же не захотели помочь бедной девочке, ее просьбы вас не тронули, бессердечный. Что же мне оставалось делать? Найти ваш хвостик и дернуть за него. Догадываетесь теперь?
От таких слов стало не по себе – неужели и ее слезы, и издевки над окружением директора, включая его самого, и упоминание о чае – было хладнокровным расчетом?
- А как я смеялась над дядей Автандилом! - она расхохоталась, - он меня так нахваливал, говорит:
- Ты такой красивий дэвочка, давай встрэтимся чтоби никто нэ видэл, пагуляем, в рэкэ пакупаэмся?
Я ему и отвечаю:
- Вы, дедушка, я вижу большой любитель маленьких девочек. А если нас снимут на камеру? Я с удовольствием, только вот у Петра Афанасьевича разрешения спрошу.
 Он покраснел как помидор, вспотел, встал на колени и давай упрашивать:
- Радачка, хароший дэвочка, ради богам тибя парашу, умаляю – нэ гавари ничэго, мамой клянус - болшэ нэ буду! Дэнэг тибе дам, праси сколка хочэш, толка нэ гавари!
- Ну как, смешно вам, дядя? – и не получив ответа, продолжила, - А какая смешная бывает Екатерина Юрьевна!” –она прищурились, - Прихожу к ней утром домой и говорю: ”Подслушала я тут у Петра Афанасьевича один разговор – вечером приезжает к нам какой-то “премьер”, с ним много охраны и машин будет. Не скажете, чтобы это было  такое?” Что с ней стало, если бы вы видели! Будто током ударило: “Радочка, миленькая, посиди с Вики, очень тебя прошу!”
- А сама – давай наряжаться, прихорашиваться, напудриваться – полдня перед зеркалом провертелась, после побежала к Петру Афанасьевичу. Пришла – румяная, злая, со мной не разговаривает, даже не смотрит. Вот была умора! А сказать ничего мне не может, я ведь про один ее хвостик знаю…” – девочка в упор смотрела мне в глаза, - хотите, расскажу?
Я бросил весла и как “дедушка Автандил” стал перед ней на колени:
- Дара, ради бога, ничего мне не говори, умоляю!
Она засмеялась пуще прежнего:
- А вот и еще один ваш хвостик, дядя! Давайте назовем его “Катюша”? Я ведь каждому хвостику даю имя.   
- Хорошо, хорошо, милая, пусть будет по-твоему, - я пытался перевести разговор в менее опасно русло, - а скажи мне, Радочка, зачем ты собираешь хвостики?
Девочка захлопала в ладошки:
- Ой, какой вы любопытный! Вообще-то это секрет, но я вам его открою, потому что ваши хвостики мне очень понравились, таких еще у меня не было. Вот, смотрите, - она вытащила из кармана листок и, развернув его, показала странный рисунок: кукольный театр, идет представление, к каждой кукле пририсован хвостик, внизу за ширмой прячется девочка и дергает за хвостик одной из кукол. Лицо этой куклы искажено болью, на глазах слезы. Присматриваюсь, что-то очень знакомое…Да это же Автандил! Рядом стоящая кукла что-то ему говорит, ее лицо мне тоже знакомо. Это – Петр Афанасьевич. Вторая рука девочки держит его за хвост…
 - Господи, боже мой! Рада, что это значит?! - я хочу посмотреть ей в лицо, но она повернулась ко мне спиной. Плечи ее ссутулились и подрагивают, слышу низкий хриплый голос, который меня пугает:
- А то и значит, мой дорогой, что все эти ничтожества управляются мной! Она начинает медленно оборачиваться, и я издаю вопль ужаса – на меня смотрит морщинистое старушечье лицо!
… Просыпаюсь от собственного крика.