Когда la femme снимает крылья света 9

Il vaut mieux ;tre seul que mal accompagn;.
Лучше одиночество, чем плохое общество.

Каллиста Зиновьевна поведала мне и другие не менее интересные истории, но все они были самыми, что ни на есть, настоящими сплетнями. Придёт, конечно, время вспомнить и о них, но пока я продолжу свой рассказ.

На следующее утро я чувствовала себя слабой и утомлённой, словно проснулась, не успев уснуть. Кто-то скажет, что на новом месте всегда так, но со мной такое было впервые. Возбуждение и вялость как два потока слились в один ужасный вихрь; меня колотило изнутри; нехорошие предчувствия лезли в голову; я боялась Вероники. Именно боялась. Страх овладевал моими мыслями, и когда через стенку донесся слабый шорох, я вздрогнула так, как будто это ручища Вероники тянулись ко мне, чтобы удушить прямо в постели. Но пока я одевалась, я убедила себя, что нет причин для беспокойства, что видимо с возрастом я стала впечатлительнее, что дело лишь в чужой кровати и в том, что мы накануне  допоздна болтали, вместо того чтобы лечь спать. Но всё-таки с моей психикой что-то творилось, будто кто-то порчу навёл или сглазил.

В доме было прохладно, хотя вчера Каллиста Зиновьевна протопила две печи. Настала моя очередь, и в последующие дни я взяла эту обязанность на себя, также я проявила инициативу и предложила вывести скопившуюся золу — жужалку, так местные её называли — на мусорную свалку. Каллиста Зиновьевна еле ходила, поэтому во дворе выросла чуть ли не египетская пирамида. В сарае я отыскала тачку, лопату, и, не боясь испачкаться, нагрузила тачку доверху золой и, захватив фотоаппарат, отправилась вверх по улице в сторону леса.

Утро было чудесное! Пели птицы, а чем ближе я приближалась к лесу, тем звонче были их голоса. Тачка ничуть не обременяла меня, и я наслаждалась ароматным дыханием весны, щебетанием птиц и предвкушением первой фотосессии. Избавившись от золы, я оставила тачку недалеко от свалки и пошла по тропинке. Вокруг никого. Далеко заходить я не собиралась, поэтому не переживала, что тачке приделают ноги.

К моему изумлению вся широкая поляна до первых редких деревьев была устлана желтыми солнечными цветочками. На нежных лепестках светились капли росы; я фотографировала эту красоту со всех ракурсов, приближая и отдаляя объектив, экспериментируя с режимами; лес манил меня, и я шла как зачарованная, останавливаясь перед муравейником, причудливыми цветами, молодым орешником с сочно-зелеными листиками. Я делала макро и микроснимки, панорамы, не захватывая в кадр постройки, — только живая природа. Под дубами тонкой лентой вился ручей с кристально чистой водой; под бурлящим потоком неподвижно лежали горчичные камешки, гладкие как морская галька; я перебралась по ним на другую сторону. В овражке буйно цвели примулы — синие, нежные, их было целое море! Я фотографировала их по отдельности, кучками, на фоне ручья. Уходить не хотелось! Тачка всё еще стояла, а мои глаза разбегались. Сделав несколько шагов в сторону густой чащи, я увидела крохотные фиалки. Пробежал фазан, торопясь укрыться. Я замерла как заяц, и он тоже. На снимке он получился великолепно! Жаль, что не захотел позировать и затерялся в глубине леса.

Я настолько увлеклась фотографированием, что не обратила внимания на приближающуюся темную фигуру. Незнакомец заговорил со мной спокойнейшим голосом, а я опять вздрогнула с перепуга.

— Не помешаю вам? — спросил он, остановившись в паре шагов. — Мы с вами еще не знакомы. Вы ведь Дарья? Забыл отчество.
— Дарья Леонардовна, — ответила я и выключила фотоаппарат.

Настроение фотографировать улетучилось как утренняя свежесть под назойливыми солнечными лучами. Передо мной стоял высокий худой мужчина в комбинезоне и ватнике расцветки хаки, в черной шапке и начищенных ботинках. Хорошо, хоть без ружья, — подумала я. Кто это, я угадала сразу — «знаменитый глава семейства Намистиных», наверно косулей пришел кормить, а тут я цветочки фотографирую. Ничто в его внешности не показалось мне привлекательным — серый человек с серыми глазами, покрасневшей жирной кожей, тонкими искривленными губами, козлиной бородкой и дерзким насмешливым взглядом, присущим самоуверенным личностям. Он подошел вплотную, и я учуяла запах сигарет, а вместе с тем разглядела воспаленные прыщи, угри и аллергические пятна на лице.

— Намистин Семён Романович, — он театрально поклонился и ловко без малейшего стеснения в один миг преподнес мою руку к своим некрасивым обслюнявленным губам и оставил на ней мерзкий влажный поцелуй, пощекотав бородой, жесткой как щетка по металлу, мои дрожащие пальцы. Фу! Мне тотчас захотелось сполоснуть руки в ручье, а еще лучше вымыть с мылом в горячей воде.

— Не делайте так больше! — выпалила я. Перед глазами всплыл образ надутой и свирепой Вероники, и предупреждение Каллисты Зиновьевны набатом зазвучало в висках: «Не подпускайте к себе на пушечный выстрел мужчин Вероники. Ни бывших, ни настоящих».

Семён воспринял мои слова несерьезно:
— Разве в этом невинном поцелуе есть что-то дурное? — спросил он, гипнотизируя меня взглядом.

Я вытерла руку о юбку и вдруг ужаснулась сильнее прежнего — я стою в лесной чаще наедине с совершенно незнакомым мужчиной; из-за деревьев с трудом проглядываются крыши домов; тачка Каллисты Зиновьевны выпала из поля зрения; если я закричу, то кроме зайцев и другой живности никто не услышит.

— Нет, — ответила я, отступая назад, — но впредь, пожалуйста, не вгоняйте меня в краску, и вообще вы напугали меня. Почему бы вам не отправиться по своим делам?

— Простите, Даша, я не хотел вас напугать! — он пожал плечами, и выставил в ехидной улыбке пожелтевшие от никотина и крепкого кофе передние кроличьи зубы.

— Мне нужно идти, Семён Романович. До свиданья, — попрощалась я.

— До свиданья, Дашенька! Буду рад видеть вас у нас в поместье! Простите, что помешал и напугал, — кричал он вдогонку, а я шла не оглядываясь; летела как сумасшедшая, натыкаясь на торчащие из-под земли сучки; они будто выросли за полчаса — когда я шла вперед, то ни разу ни на что не наткнулась.

Мы встретились и вечером. Он был опрятно одет, но по-прежнему отвратителен.
После уроков с Филиппом и Кириллом, Семён, совершенно позабыв о сдержанности, схватил меня за руку и не позволил сразу уйти, настойчиво уговаривая познакомить со своей одноклассницей и подругой детства — Яблочной Фаиной Александровной, которая недавно пришла сразиться с ним в шахматы, как он выразился. Вы уже слышали это имя: Фаина была среди гостей в поместье Намистиных в злосчастный вечер, исковеркавший судьбу Хосе Игнасио. Тогда они тоже играли в шахматы.

Сначала я отнекивалась, но Семён пристал как банный лист, и я не смогла придумать достаточно веские причины, чтобы улизнуть, не встречаясь ни с участковым в юбке, ни с Вероникой без лишней надобности. Но внезапно меня осенила одна мысль — я то добровольно-принудительно надела юбку по самую щиколотку, и мне интересно было узнать, в какой юбке ходит эта Фаина  — столь близкая подруга Семёна. Только по этой причине я не уперлась как баран и согласилась пойти с Семёнем в гостиную (уроки я проводила в детской комнате на втором этаже).