Когда la femme снимает крылья света 4

Chaque chose en son temps.
Всему своё время.

Мы попрощались, договорившись встретится следующим вечером, и я пошла знакомиться с Каллистой Зиновьевной, решив, что прежде, чем предстать перед Вероникой Намистиной, с дороги нужно отдохнуть и привести себя в порядок.

Дом пожилой женщины был рассчитан на двоих хозяев — по бокам имелись два одинаковых крыльца, окрашенных в цвет мокрой глины. Краска местами облупилась, но под одним слоем просматривался другой — идентичный. Многослойным здесь было почти всё. Я не знала, к какой двери мне идти, и, войдя во двор через скрипучую калитку, остановилась. Откуда ни возьмись выбежал лохматый пёс, поднял лай, но бросаться на меня не стал — остановился и, смешно наклоняя мордочку, уставился на мою сумку. Я бросила её у ног и ласково заговорила с дворняжкой. Он завилял хвостом, но идти дальше я не решалась — ждала хозяйку.

Каллиста Зиновьевна оказалась очень пожилой женщиной — еле ходила; все лицо измято, в глубоких морщинах; волосы белее белого; руки жилистые, в пигментных пятнах, с сине-зелеными вздутыми венами; от неё пахло лекарствами и мятными конфетами, которыми заглушался неприятный запах изо рта.  Каллиста Зиновьевна прижимала к груди пуховой платок и, не стесняясь, длительно смотрела мне в глаза:

— Даша, — произнесла она с нотками радости. Старушке не хватало живого общения не меньше, чем мне, — я с самого утра выглядываю вас. Ну, не стойте, идите за мной. Я специально для вас испекла пирог с начинкой из сухофруктов! Вы такого еще не пробовали!
Я была уверена — скучные голодные вечера мне не грозят.

В коридоре  Каллиста Зиновьевна любезно предложила мне шерстяные носки:
— Пол холодный, — сказала она, — наденьте — это мой подарок, — и вручила мне пару вязаных носков. Каллиста Зиновьевна вязала на продажу; держала двух пушистых овечек исключительно ради натуральной шерсти. Соседи были её постоянными клиентами, и в холода и дети, и взрослые ходили в её носках, теплых, но немного колючих. 

Я поблагодарила Каллисту Зиновьевну, и мы из коридора сразу очутились в  гостиной. Именно так я бы назвала светлую комнату с высоким потолком. Окна под кружевными занавесками глядели на улицу; через них вливался солнечный свет, и настырные лучи весело играли на хрустальных рюмках и старинных сервизах, выложенных на стеклянных полках лакированного серванта с антресолью. Стены были оклеены обоями в цветочек  — побледневшие хризантемы на пожелтевшем поле. Потолок цвета несвежей пенки на кипяченом молоке, люстра с тремя серыми от пыли тюльпанами — всё говорило о том, что Каллиста Зиновьевна в силу ослабленного здоровья опустила руки. Конечно, воспитание не позволило мне с порога предложить освежить комнату новыми обоями, смыть побелку и выкрасить потолок эмульсионной белоснежной краской, но я об этом подумала.

Диван стоял у стены. Над ним «Утро в сосновом лесу». На полу ворсистый красно-черный ковер. Вскоре медведи стали свидетелями наших разговоров и поднятых со дна как ил и тина тайн, о которых все местные знали, но не поднимали на поверхность.

Каллиста Зиновьевна показала мне мою часть дома: спальню, кухню с ванной за кирпичной грубой, пустую комнату с отклеившимися обоями и коридор, точно такой, как тот, через который мы оказались в доме. Раньше здесь жил сын  Каллисты Зиновьевны с женой и детьми — они уехали сразу после закрытия шахты. Дверь между двумя частями дома плотно закрывалась и с обеих сторон имела по шпингалету.

— Если устанете от моего общества, можете, закрыться со своей стороны, и я не стану вас тревожить всякой болтовнёй, — сказала Каллиста Зиновьевна, похлопав меня по плечу. — Но если станет одиноко, я всегда буду рада составить вам компанию — шпингалет с моей стороны никогда не использовался по назначению.
Она улыбалась беззубой улыбкой, придающей лицу дружелюбность и особое старческое обаяние, и ничего в её образе не отталкивало: ни корявые пальцы, ни пара жирных угрей на носу. Я взяла её за руку и легонько сжала:

— Я мечтаю, чтобы вы тревожили меня всякой болтовнёй! — С душевным трепетом уверила я. — Это как раз то, что мне нужно! Живое настоящее общение! Я со своей стороны тоже не буду закрывать дверь, — пообещала я и разжала руку, утихомиривая свой пыл.

— Тогда оставьте вещи и идемте обедать! — буквально воскликнула она, заряжая меня своей разудалой энергетикой.

Говорила она бодро. Ум с годами ничуть не помутился, и только ноги отказывались служить. Хосе Игнасио позже подробно разъяснил мне, что у  Каллисты Зиновьевны остеомаляция — нарушение обмена веществ, ведущее к размягчению костей,  и остеопороз — истощение и оседание костей, а причина развития деформации ног в том, что кости обделены белком и минералами. На запущенных стадиях есть только один способ выровнять ноги — заменить коленные суставы металлическими протезами. Даже сыр богатый кальцием не поможет. Без сострадания я не могла смотреть, как Каллиста Зиновьевна переваливается с ноги на ногу — бедняжка — это должно быть очень больно.

Отобедав горячим супом, квашеной капустой и оладьями из тертого картофеля, мы так разговорились, что пили чай остывшим. Пирог был вкуснейший, начинка — бесподобная, но наша болтовня — куда более значимая, чем сытый желудок. Пищи для ума Каллиста Зиновьевна подбросила, как говорится, воз и маленькую тележку. Выведав информацию обо мне, она заключила:

— Милочка, вы еще пожалеете о своем выборе, — она не уточнила о каком, и продолжила, не обращая внимания, что я её не совсем понимаю. — Время не даёт повторных попыток; жизнь нельзя распустить как носок и связать заново; мы или берём от жизни всё, или рано или поздно нас берут на буксир сожаления и тянут в открытое море неудовлетворённости.

— О чем я должна пожалеть? — спросила я простодушно. — Я не понимаю, — ох уж эти загадки. Почему не сказать прямо? Нет, нужно закрутить, чтобы я перепрыгивала с носка в открытое море.
— Он же импотент, — прошептала она, будто нас могли услышать.

— Кто?
— Эмиров Хосе Игнасио — кто же еще! Вы приехали вдвоем — со стороны может показаться, что вы любовники. У меня больные ноги, но зрение как у ястреба! Между вами определенно что-то есть.

Я поперхнулась, и Каллиста Зиновьевна на секунду умолкла.
— Я бы не стала тратить на импотента драгоценное время. Оно утекает как вода. Как не крахмаль веревку — стоять не будет, какими бы хорошими не были руки, — и это дословная фраза восьмидесятипятилетней женщины.
— Нет! — запротестовала я. — Мы знакомы всего два дня!

— Это ничего не меняет. Всё против вас. Зная Веронику, не трудно предугадать, как она восприняла это маловероятное совпадение, а она уже знает о вашем приезде. Она ревнивая особа; замужем, с  Хосе Игнасио несколько лет не виделась, но если узнает, что между вами любовь, пусть даже платоническая, то несдобровать вам как бы вы не ладили с её двойняшками. Мой вам совет: не встречайтесь с Хосе Игнасио. Тем более как мужчина он ничего собой не представляет. Ну, зачем вам такой мужчина?

«Такой» мужчина? Так вот, что имел в виду Хосе Игнасио, когда сказал: «Вероника мне больше не нужна, и я такой ей уж тем более не нужен».
— Почему я не могу с ним встречаться? Неужели Вероника сможет запретить мне дружить с ним? — наивно спросила я.

— Она может найти другого учителя для Филиппа и Кирилла. Вы ведь не первая — третья! Первые две были студентками, причем вторая страшненькой, но и это не помешало ей очаровать нашего мера — Дифирамбова Элфи Евгеньевича. Мужчина он видный, к тому же разведенный; еще февральские морозы стояли, когда Вероника и Элфи начали тайно встречаться, но об этом давно каждая собака знает. Вероника с позором выгнала ту несчастную девочку только за то, что Элфи замечал в ней задатки утонченной женщины. Страшно подумать, что ей взбредет в голову, если Хосе Игнасио и вы будете открыто расхаживать по посёлку, как сегодня днём. Она непременно захочет от вас избавиться, а вы мне с первого взгляда приглянулись, поэтому запомните главное правило: не подпускайте к себе на пушечный выстрел мужчин Вероники. Ни бывших, ни настоящих.

— Огласите весь список, пожалуйста, — я попыталась найти в себе силы шутить, но мои мысли были заняты серьезными размышлениями: что же за мегера эта Вероника и как мне с ней поладить?
— Намистин Семён Романович — муж; Хосе Игнасио, Вислюков Ян — бывшие любовники; Дифирамбов Элфи — нынешний.

— А кто такой Вислюков Ян? А то вдруг я случайно встречусь с ним на улице, а он окажется персоной под запретом, а я, не зная этого, заведу с ним разговор, а Вероника потом будет упрекать меня в посягательстве на её собственность.
Каллиста Зиновьевна рассмеялась.

— Местный пьяница! Вы его сможете отличить по заросшей бороде, мятой одежде и утреннему перегару. Когда он пьян, то на каждом углу кричит, что любит Веронику и грозиться раздавить Семёна как жалкого таракана. Я бы к нему не стала никого ревновать, но Вероника особа со странностями. Первую учительницу она выгнала именно из-за Яна, но тогда он еще не спился окончательно. Кстати, вы первая, кому она не выделила одну из своих комнат, но так для вас будет даже лучше — больше свободы, и мне заодно будет с кем поговорить. — Она заметила моё удивление и добавила, смеясь: Яна не бойтесь — по-моему, его угрозы убить Семёна — просто трёп алкоголика.

Вот так новости! Ну что же, я отдохнула, наелась, наслушалась предостережений, а, между прочим, вечер приближался, и красноватое солнце уже катилось к горизонту, предвечерними лучами касаясь черепицы поместья Намистиных.

— Каллиста Зиновьевна, — сказала я со всем уважением, — я приму к сведению всё, что услышала от вас, а сейчас мне нужно идти знакомиться со своими учениками и Вероникой Наумовной. — Я встала из-за стола и предложила перед уходом вымыть посуду, продлив еще на несколько минут наш диалог вопросами о Хосе Игнасио. Мне было интересно, что с ним случилось — ему ведь не шестьдесят лет, чтобы мужские силы покинули его, но Каллиста Зиновьевна сказала, что это длинная история, и она расскажет мне её вечером, когда я вернусь от Намистиных.