27

Туманом накроет и этот осколок
мирского пристанища тел.
Застынут глаза от того, что так колок
твой след, что остыть не успел.

И дым городской перекроет пути
всем мыслям, и чувствам, душе.
Мешки будут, медля, неспешно ползти,
туда, где нет места уже.

Та мысль улетела, забив на прощанье
немного десятков гвоздей:
такое вот счастие в мире забвенья
для тьмы непригодных вещей.

Немного помедля, закроюсь в отсеке
с посудой и хламом извне.
Держитесь подальше от мира навеки:
у них только мясо в цене.

С тобой мы сольемся под властью идеи,
из страха остаться одним.
А кто-то уже обработал то поле,
которое мы посетим.

Для нас потрошат эту бренную землю,
лишь нам приготовят постель;
я эту красу всё никак не приемлю:
мне мерзко от этих людей.

Я знаю, прошли мимо многие годы,
но мне нужен повод дышать.
Не знаю зачем, но режу всё чувства,
закрыв филиал "душа".

Ладони трясутся от хладнокровности
столь одинокой поры.
Я вижу ущербность этой вселенной,
неба ее и земли.

Огни бесконечно мертвого города
жалят наши сердца.
Да, мы одни в этом поле воины,
но следует идти до конца.

Пожалуй, довольно про горечь сказано,
про холодность этих дней;
мы существуем невольно фразами,
которые ранят людей.

Недавно, проснувшись в холодной комнатке,
стираю краску с лица:
ты вновь исчез, только я не сломлена,
я дочь своего отца.

Ищу, по-прежнему, образ пепельный
во мраморе зимних дней
и задаюсь бессмысленно фразами
о ценности жизни моей.

Я помню и кудри, и руки сильные,
и голоса мерный звук,
возможно, ты – лучшее в этой фазе,
прекраснее мира вокруг.