Корни. Варвара. Глава 7

«Со сказкой белой зима схожа, когда на вас тепла одёжа!» И это правильно! С этим не поспоришь – народ никогда не ошибается! Точно подмечает и мудро, метко говорит! Хороши, наверное, южные страны с их вечно жарким солнышком и постоянно зелёной растительностью… Но помести туда русского человека хотя бы на год безвыездно – ой, затоскует он, ой, запечалуется по снегу белому, да по морозу крепкому, по любой травиночке во поле-то чистом, что разнаряжена да изукрашена бахромою-инеем, серебром сверкающим, да по узорам кружевным на оконном-то стекле избы ли просто, дворца ли терема! И пожалеет он южан тех за их половинчатое видение мира Божьего… Хорошо цветение: ярко, красочно, но и в белом безмолвии своё волшебство есть! И не саван то для земли-то матушки – подвенечный убор, наряд свадебный! Ни одна парча не сравнится с тем, что кладёт Господь Жизни под ноги! Нет и слов таких, не придумали, чтоб сказали вы, а все поняли… Мало поняли, но увидели, что стоит у глаз да красуется! Нет, не враг мороз сердцу русскому – только греет кровь жарче пламени, васильком цветут взгляды девичьи, щёчки алые, будто яблочки! Полушалочки, словно майский луг, бубенцами смех – за версту слыхать! Не страшна зима людям северным, пусть характер крут – совладаем с ним! Жарко печь горит, мир и лад творит! Все вокруг неё собираются: тут и стар и млад и середничек! И телятки тут, и ягнятки тут – всем есть местушко – потеснилися! Пусть изба мала, но семья дружна: не легко сыскать щели-трещины…

Вот и ещё одна ночь пролетела без сна… Искрутилась вся, извертелась, аж бока болят, как и не перина под нею, а доска голимая, иль каменья какие-то, крепче крепкого… Прежде свету белого вскочила да поскорее шасть из избы…

«Отец! Слышь-ко?» «Слышу, не глухой! – отвечал Пётр Демидович сердитым шёпотом – Чего тебе, Настасья?» «Сил нет смотреть как бабёнка мается…» «Ты про Варвару что ль?»  «Про неё… А чем помочь не знаю… К ней и просто с разговором не подступишься… Она не то, что балаболка эта…» «Тише ты! Не перебуди всех…» «Как же, перебудишь их… Да перед нею хоть из пушки какой, мортиры, стреляй – не подымется, кобылица… - проворчала Настасья Семёновна – Ума не приложу, что с Варькой-то делать…» «А что ты можешь-то? – отозвался вновь тот – Оставь всё, как есть… На всё воля Божья… Что будет, то и будет… Вот кабы был тут Тихон… Господи! Храни сына мово на путях военных! Храни ево и от пули-дуры и от штыка-молодца! Возверни домой живым-невредимым!» - забормотал молитву, часто крестясь, Пётр Демидович. «Господи! – подхватила и она – Сохрани моих детей в добром здравии!»

Но Варя ничего этого, понятное дело, не слышала, возясь со скотиной в хлеву… И думала, думала, думала… Измучили, истерзали они её думы эти, всякие-разные… Ни спать, ни есть… О чём? Ни о чём… Ни о чём и обо всём сразу… Тоска и тьма беспросветная, отвращение ко всем, ко всему, а прежде всего к самой себе… К той, какою стала, пусть уже почти и забыла, какой была когда-то… Не труды домашние, не хлопоты тяготили её… А что? Ах, да кабы она о том знала, кабы ведала… Отсутствие смысла во всём с нею происходящем, не видение цели: зачем живёт, зачем вот этот новый день наступает, зачем вчерашний был… Спроси кто-нибудь у неё о прошедшем дне, что было в нём вот только вчера, с кем говорила, кого видела? Сколь бы не силилась, сколь бы не тужилась, а не смогла бы, не ответила бы пусть бы и захотела того… Пустота без эмоций и красок… Однообразие, череда сменяющих друг друга дней и ночей, заполненных злыми, разъедающими мозг и душу мыслями НИ О ЧЁМ… Это пугало больше всего… Пугало то, что даже думать было не о чем, а не говоря уже о том, чтобы мечтать… О Тихоне… Пробовала, пыталась день или два… Заставляла себя вспоминать и голос его, и руки, и улыбку… Но ничего не подпитывало этих размышлений… ничего… Когда не было любви в присутствии, откуда взяться тоске в отсутствии? Не было тоски, не было горя, ничего к нему не было… И вот это тоже пугало… Десять лет совместного проживания… а вот не вымучить даже тепла в памяти, не выдавить и слезинки малой… «Да жива ли ты, моя душа?» - кричал измученный мозг в пустоту… Но в ответ ни словечка, ни единого движения, ни малейшего трепета… страшно…

И вот как-то раз пошла она поводу в дальний колодец не потому, что вода в нём вкуснее – такая же, как и в том, что рядом с домом, а так, чтобы подольше вне дома-то этого побыть… Опостылело всё дальше некуда… С каждым днём всё тошнее и тошнее становилось там находиться… Хотелось бежать без оглядки… Только вот, куда бежать-то? Некуда… К папеньке родимому? Покориться, пусть и столько лет спустя? Да, ни за что на свете! А на других каких условиях он бы её и на порог не пустил… Твёрдо верила в это, не сомневаясь вовсе…

И вот шла она шла по узенькой протоптанной тропиночке между сугробов, погружённая сама в себя, да вдруг остановилась, в удивлении оглядываясь по сторонам – день-то вокруг какой! Сказочный, расчудесный просто! Крепкий  морозец так рассеребрил землю под ногами, словно по алмазной россыпи ступали валенки-то её, заботливо подшитые толстым войлоком свёкром-батюшкой, чтобы не скользили да тепло хранили. Деревья на пути все в инее, как в шалях ажурных каких, пуховых, нарядные, праздничные! Словно рады встрече-то этой и не с кем-то ещё, а вот именно с нею, аж улыбаются, светятся! «Посмотри на нас!» - кричат. Оторопела она, встала от неожиданности перед красотой природной, чистотой её, безмятежностью, не веря собственным глазам… Не веря в то, что вот смогла, увидела, да поразилась… Живая, значит, не совсем мертва, значит… Заслонив ладошкой глаза от прямых лучей яркого приветливого  солнышка, оглядывалась по сторонам, словно впервые с нею такое, словно впервые довелось увидеть да восхититься зимушкой русской!

И вдруг, что такое? Человек на тропинке, там, впереди, чуть подальше… И не разглядеть кто бы то мог быть в такую-то рань, а и не нужно того… Ох, сердце человеческое… Да, разве, не вещун ты, не оракул, не предсказатель ли? Коля… Откуда же он тут взялся? Неужто, караулил, ждал? Как мог узнать, предвидеть, что вот именно сегодня соберётся она пройти по этой тропиночке?

Только и вымолвил: «Соловушка…» Да и то – было ли? Потемнело в глазах, заколотилось ретивое… Как и не было тех годочков разлуки-то долгой, как и не были порознь, не разлучалися … Подкосились ноженьки крепкие и упала бы – не позволил он… Подхватил её на руки и понёс… Куда? А какая разница? Не то было важным на этот момент, на эту вот минуточку… Совсем не то… И согласия не спрашивал: всё сказали глаза да уста её сахарные… Только бы не расставаться, только бы слышать дыхание прерывистое, только бы видеть, только бы любоваться, только бы не кончалась дорога эта да не повстречался бы на ней тот, кому не следует…

Не воротилась в дом мужа в этот вечер Варенька… Бабы-то видели ( есть такие, которые всегда оказываются в нужном им месте, да в нужное время…), сообщили, конечно, не замедлили, да ещё и в подробностях… Растерялись свёкр со свекровушкой… Да и как могло бы быть иначе? Слыханное ли дело? Не случалось в их родове и даже близко похожего на это… Отцу её сообщить? Как бы против самих себя не обернулось: крут нравом управляющий, строг… Уже не один раз выговаривал самому-то Петру за пьянство его окаянное, грозил отрешить от должности… А тут и вовсе вон какое дело: за дочкой его не углядели… И неважно сколь времени  прошло с того дня, когда видел он её последний раз, пока жив – она не перестанет быть ему дочерью… Как бы ни ярился, как бы ни злобился, а всё одно кровь-то единая, корни общие – подруби, всё дерево рухнет… Нет, боязно… обождём… Знамо дело, молодая, горячая. А мужика-то рядом и нетути… Вот и ударило в головушку-то… Какая не будь умница да разумница, а всё едино – баба… Эмоции, настроение – вот что для неё важнее чего другого! Перебесится да и воротится… И Тихону про это сообщать не за чем: ему, небось, и так там не весело, а тут ещё и такой вот подарочек из дома…

Посудили-порядили да на том и порешили: Тихона не тревожить до поры, до времени… Только в самом крайнем случае… Что имелось ввиду, никто вслух не произносил… Переглядывались, перешёптывались – ну, мол, вы и сами прекрасно понимаете… Управляющему глаза тоже решили не открывать уже и потому, что дочка-то его, кровиночка, теперь рядом была – в доме Николая, в Малых Лучиках… Вот пусть тамошние-то и просвещают папаню о поступке-то её, поведении… Чай, и сам не слепой, узнает при встрече, угадает и додумается… А там, как решит, так и будет… Супротив никто не пойдёт, это, во-первых, а во-вторых, в конечном-то счёте всё равно Тихону решать придётся как быть с собственной женой-изменщицей…

Затаились, притихли Лучики, насторожились… Всем всё ведомо, но помалкивают… Самые длинные языки и те спрятались за зубами, опасаясь как бы не брякнуть что да не ко времени…
"Ай, да барышня! Ишь что учудила-то… Простым-то нам и не выдумать… Есть, конечно, и про меж простых шалые, но муж ли, свёкр ли батюшка вожжами-то отходит – враз страсти-то блудливые остынут… Мож, до поры, до времени… А, мож, и навсегда… Тут по-разному случалось… Были такие, которым и вожжи не указ, не остережение... Но так то среди простых тёмных да неграмотных, которые уж совсем не чета ей-то, дочке самого управляющего…"