Феодосия 1919. Триколор родины...

 Когда путь по представлению Макса завершён, он бережно, чуть коснувшись солоноватыми губами лба, опускает свою ношу на твердь, и, посмотрев в глаза, всё так же заговорщицки изрекает:
        - Твой детский взгляд улыбкой сужен, недетской грустью тронут рот, и цепью маленьких жемчужин над бровью выступает пот.
         Майя тут же машинально проводит рукой по брови – видимо, не очень-то эстетично, предстать пред собственным богом с таким естественным изъяном. Взгляд становится слегка виноватым: не удалось удержать планку неземного виденья. Обычная женщина.
         Слезы вновь подсказывают – ты разочаруешь этого исполина – нет в тебе французского шарма, и Макс, как бы прочитав мысли, явно смутившейся девушки, склоняется к уху и тихонько нашёптывает:
          - Ты кто? Дитя? Царевна? Паж? Тебя любой я принимаю: земли полуденный мираж, иллюзию, обманность… – майю.
          - Макс…. – Мари не успевает продолжить, как Макс отстраняется, и ловко обернув девушку вокруг себя, как истинный господин владений, предъявляет ей пейзаж из крымских горных скал, между тем мало походящих на скалы Франции,  небогатых скрюченных дикоросов, полуразрушенной каменной округлой башни, крымбальского известняка,  и одинокого вола с железным ботала, позвякивающим, как будто  столь же древнее животное, как и все вокруг, возносит молитву такому же древнейшему богу, миссии.
          - Армянская церковь, - шепчет где-то за спиной таинственный голос.
          Макс берет девушку за руку и ведет под эти почти рухнувшие своды: в каменное кольцо, в окольцованный мир зари человечества и веры. Пустынный окоём, как будто вырваны временем глаза у этого храма. Под куполом каменного святилища, держащегося, видимо силой противоупора, Макс оставляет Маину руку и опустившись сначала на колени, а потом распластавшись крестом, тихонько замирает.
         Мари вспоминает ,как поднимаясь на руках у этого колосса, она желала, чтобы он нашёл успокоение у её колен, но теперь ей видится: дитя матери  Земли может положиться только на взаимодействие с силами равными ему по знанию и званию – с природными законами естества. Безветрие, безмолвие, бездонность – и Майя опускается рядом, вторым крестом, и положив ладонь под могучую руку Макса, пытается молиться своим богам – но её внутренний голос постепенно замещается чем-то другим: ознобом слухов, дрожью ожиданья, в притупленном сознаньи плывут виденья, как громады теней поднявшись из-за Понта фантомами громадных кораблей, плывут на север, спешиваются на Кара- Даге, в немом поклоне предстоят земле, и вновь, по мановенью Духа берут свой курс на древние созвездья, на блеск Полярного светила.
         - Майя…., - девушка чувствует, как что-то щекочет лоб, - она открывает глаза – над нею бледное небо Крыма, рядом  вполоборота лежит Макс и веточкой полыни, гладит лоб.
         - Что это было?
         - Теперь мы сводные брат и сестра. Небо и вода – две створы одной жемчужницы, - Макс близко, но нереально далеко.
         И вот одна в раскрытой створе мира Майя в кипящей белой пене Черного моря купает себя как при сотворении мира. Потом тихонечко встаёт и направляется к сандалиям и чулкам. Чулки, вероятно лишние – но привычка, не ходить босоножкой, как завещание матери. Тут девушка замечает, что следом за ней тянется слегка кровавый след от Понта.
        Томимый голодом, поветриями, кровью, весь воспалённый страхом – конец империи, второй родины, где она, казалось, так удачно сложила свою жизнь.
        - Соблаговолите не распускаться, княгиня Кудашева, - упорствует молодая особа, - соблаговолите помнить – у Вас ещё есть триколор на чёрный день.


© Copyright: Осенний-Каприз Капри, 2011
Свидетельство о публикации №111122002622